– С ней будет все в порядке, спасибо. Но пока еще рано говорить. Если бы не ты…
На ее темных глазах выступили слезы.
– Не стоит, – неловко сказала я. – Ей нужна была помощь. Я оказалась рядом.
Было ли это действительно так просто? Или под этим крылось что-то еще?
– Как ты узнала об этом? – спросила я, махнув рукой в сторону опушки.
– Копы вычислили меня в Лондоне. Нашли мое имя и адрес на клочке бумаги в ее сумке. Я уговорила водителя грузовика подвезти меня, и он подбросил меня аж до Доддингсли. Остальную часть пути я прошла пешком. Пришла сюда всего лишь час назад.
Четыре золотые звезды инспектору Хьюитту и его людям, подумала я. Поискать в фургоне сумку Фенеллы Фаа не пришло мне в голову.
– Где ты остановилась? В «Тринадцати селезнях»?
– Чтоб мне провалиться! – сказала она, имитируя акцент кокни. – Вот так шуточка!
Должно быть, я выглядела обиженной.
– Я бы не смогла найти два шиллинга, даже если бы от этого зависела моя жизнь, – сказала она, эмоционально махая руками в сторону опушки. – Так что, полагаю, я остановлюсь прямо здесь.
– Здесь? В фургоне?
Я с ужасом взглянула на нее.
– Почему нет? Он же принадлежит Фенелле? Это значит, все равно что мне. Все, что мне надо, – это найти шишку, которой принадлежит этот клочок зелени, и…
– Это называется Изгороди, – перебила я, – и они принадлежат моему отцу.
На самом деле нет: они принадлежали Харриет, но я не считала необходимым объяснять наши семейные сложности с наследством незнакомке-оборванке, которая только что угрожала мне.
– О-о! – сказала она. – Прости. Я не подумала.
– Но ты не можешь здесь оставаться, – продолжила я. – Это место преступления. Разве ты не видела табличку?
– Конечно, видела. А ты?
Я решила проигнорировать эту ребяческую реакцию.
– Кто бы ни напал на твою бабушку, он может до сих пор шататься в округе. Пока полиция не узнает, кто и почему, здесь небезопасно оставаться после наступления темноты.
Это была часть, но не вся правда.
Помимо важности обеспечить безопасность Порслин я внезапно ощутила потребность исправить ошибку и компенсировать семье Фенеллы Фаа старое зло, причиненное моим отцом. Первый раз в жизни мной завладела наследственная вина.
– Так что тебе придется остановиться в Букшоу, – выпалила я.
Вот! Я это сделала. Прыгнула. Но уже произнося эти слова, я знала, что пожалею.
Отец, например, придет в ярость.
Даже когда его любимая Харриет пригласила цыган остановиться в Букшоу, отец выставил их. Если она потерпела поражение, у меня тем более нет шансов.
Возможно, именно поэтому я решилась.
– Мой отец довольно эксцентричен, – сказала я. – Во всяком случае, у него есть кое-какие странные идеи. Он не допускает гостей в Букшоу, если не считать его сестру. Мне придется провести тебя тайком.
Порслин явно заволновалась от этой мысли.
– Я не хочу причинять неудобства.
– Чепуха, – сказала я с интонациями тетушки Фелисити, парового катка в человеческом обличье. – Никаких неудобств. Никто никогда не заходит в восточное крыло дома. Они даже не узнают о твоем присутствии. Неси свои вещи, – распорядилась я.
До этого момента я не обращала внимания, как плохо одета Порслин. В платье из черного крепа и с темными кругами под глазами, она как будто собиралась на маскарад в костюме Мрачной Смерти.
– У меня ничего нет, – ответила она. – Только то, что ты видишь. – Она сконфуженно потянула себя за тяжелый подол. – Это платье Фенеллы. Мне пришлось постирать свои вещи в ручье сегодня утром, и они еще не высохли.
Постирать вещи? Зачем ей это понадобилось? Поскольку я этим никогда не занималась, я не спросила; возможно, позже мне подвернется повод поинтересоваться этим.
– Ну тогда пошли, – сказала я, пытаясь говорить жизнерадостно. – Букшоу ждет.
Я покатила «Глэдис» рядом с собой. Порслин брела в нескольких шагах позади, опустив глаза.
– Это не очень далеко, – через некоторое время заметила я. – Полагаю, ты будешь рада немного поспать.
Я обернулась и увидела, как она кивнула в ответ, но ничего не ответила. Она шаркала за моей спиной, опустошенная, и даже статуи дельфинов в фонтане Посейдона не могли привлечь ее внимание.
– Они сделаны в XVIII веке, – сказала я ей, – так что они довольно старые. Когда-то у них из пастей текла вода.
Снова кивок.
Мы срезали путь через Трафальгарский газон – вереницу заброшенных террас, расположенных к юго-востоку от дома. Сэр Джордж де Люс, спроектировавший его в честь адмирала Нельсона и его победы над испанцами, разбил его в то же время, что и Висто.
С помощью простых приспособлений подключившись к более ранним подземным водопроводным сооружениям Люциуса Протекающего де Люса, сэр Джордж планировал запустить эти роскошные фонтаны в качестве сюрприза для своей невесты.
Так что он начал было работать над шедевром ландшафтного дизайна, долженствующим сравниться или даже превзойти зрелище декоративного озера, но спекуляции во время железнодорожной мании[21] истощили его состояние. После того как он утратил большую часть капиталов, все, что должно было стать величественной аллеей фонтанов, было заброшено и отдано на волю стихий.
Дожди и снега, солнце и ветер жители деревни, под покровом темноты таскающие камни для заборов, сделали свое дело. Трафальгарский газон и его статуи напоминали свалку скульптора. Фрагменты каменных херувимов, заросших мхом тритонов и морских нимф, разбросанные повсюду, были, словно каменные пловцы, потерпевшие кораблекрушение и ожидающие, когда их спасут из земного моря.
Уцелел только Посейдон, развалившийся со своим неводом на постаменте, нависая над своей разрушенной семьей, его трезубец, словно громоотвод, торчал вверх, туда, где могли быть древнегреческие небеса.
– Это старый Посейдон, – сказала я, втаскивая «Глэдис» на очередной пролет осыпающейся лестницы. – Его фотография была в «Сельской жизни» пару лет назад. Он величественный, не так ли?
Порслин внезапно резко остановилась, прикрыв рот рукой, ее ввалившиеся глаза уставились наверх, широкие и глубокие, словно колодцы. Затем она вскрикнула, как испуганный зверек.
Я посмотрела следом за ней и сразу же увидела то, что заставило ее застыть на месте.
С Посейдонова трезубца, словно пугало на крючке для одежды, свисала темная фигура.
– Это Бруки Хейрвуд, – сказала я, еще не увидев его лица.
Один из зубцов трезубца проткнул длинное молескиновое пальто Бруки в районе шеи, и он слегка покачивался на ветру, производя довольно легкомысленное впечатление в своей кепке и алом шарфе, как будто катался на карусели в парке развлечений.
На миг я подумала, что он упал. Возможно, под действием избыточных алкогольных паров он попытался забраться на статую. Может быть, соскользнул с головы Посейдона и упал на трезубец.
Однако, эта идея оказалась недолговечной. Я почти сразу же заметила, что его руки связаны за спиной. Но это еще не самое худшее.
Когда я обошла статую, чтобы увидеть его спереди, солнце ярко сверкнуло на какой-то штуке, торчащей изо рта Бруки.
– Оставайся здесь, – сказала я Порслин, хотя видела, что она и так застыла на месте.
Я прислонила «Глэдис» к нижней из трех чаш в форме раковин, образующих фонтан, затем забралась на ее трубчатую раму, встала на сиденье, откуда смогла залезть на грубый каменный край.
Чаша бассейна была наполнена отвратительной жижей из черной воды, мертвых листьев и плесени – результат столетия заброшенности, и пахло это отвратительно.
Стоя на краю, я смогла забраться на среднюю раковину и, наконец, на верхнюю. Я оказалась на уровне коленей Бруки, уставившись в его невидящие глаза. Его лицо было жуткого оттенка белого рыбьего брюха.
Разумеется, он был абсолютно мертв.
После первоначального шока от осознания того, что кого-то, с кем я говорила лишь несколько часов назад, больше нет среди живых, я ощутила странное возбуждение.
Я не боюсь мертвых. В действительности мой скудный опыт показал, что они вызывают у меня чувство, совершенно противоположное страху. Мертвое тело – более захватывающее, чем живое, и мне довелось узнать, что трупы – лучшие рассказчики. Мне повезло уже увидеть несколько; Бруки на самом деле был третьим.
Покачиваясь на краю скульптурной каменной раковины, я смогла ясно разглядеть, что сверкало на солнце. Из одной ноздри Бруки – не изо рта – торчал предмет, который сначала показался мне круглым серебряным медальоном: плоский диск с отверстиями и приделанной к нему ручкой. На конце повисла капля крови Бруки.
На диске было выгравировано изображение лобстера, а на ручке – монограмма де Люсов.
«ДЛ».
Это была серебряная ложка для лобстеров – из набора, принадлежащего Букшоу.
Последний раз, когда я видела наши столовые приборы, Доггер натирал их полиролью для серебра на кухонном столе.
