Питер Мэй - Человек с острова Льюис

Наконец он сказал:

— Тогда попробуйте дозвониться до Маршели и поговорите с ней. Посмотрим, может, мне удастся его успокоить. Я собирался прокатить его на машине. Вы не против?

— Я думаю, это отличная идея, мистер Маклауд. Это покажет ему, что здесь не тюрьма, а он — не заключенный.

Ну кто там еще! Я с места не сдвинусь. Пусть все идут к черту!

Дверь открывается, на пороге стоит молодой мужчина. Я его уже где-то видел. Он здесь работает?

— Здравствуйте, мистер Макдональд, — говорит он, и его голос меня успокаивает. Голос тоже знакомый.

— Я тебя знаю?

— Я Фин.

Фин, Фин… Странное имя. Что-то связанное с финансами? А может, он финн?

— Это что еще за имя?

— Сокращенное от «Финлей». Пока я не пошел в школу, меня звали Фионлах. А там мне дали английское имя — Финлей. Фином меня стала звать Маршели.

Он садится рядом со мной на кровати. У меня появляется надежда:

— Маршели? Она здесь?

— Нет. Но она попросила меня покатать вас на машине. Она сказала, вам понравится.

Я разочарован. Но выбраться будет неплохо: я уже довольно долго сижу взаперти.

— Да, мне понравится.

— Я вижу, вы одеты и готовы к выходу.

— Всегда готов, — и я начинаю улыбаться. — Хороший ты парень, Фин. И всегда таким был. Но тебе не стоило приходить на ферму, когда родители тебе это запретили.

Фин тоже начал улыбаться:

— Вы это помните?

— Конечно! Твоя мать была в ярости. Мэри боялась, она подумает, что это мы тебя пригласили. Кстати, как твои родители?

Он не отвечает. Смотрит на мои руки, потом берет меня за правую.

— Мне сказали, вы порезались, мистер Макдональд.

— Правда? — я смотрю на руки: они все в бинтах. Что со мной случилось? Я чувствую укол страха. — О боже, — даже мой голос дрожит, — наверное, мне должно быть больно. Но я ничего не чувствую. Сильно я порезался?

— Вам наложили швы в больнице. Вы пытались сбежать.

— Сбежать? — от этого слова становится веселее.

— Ну да. Но вы не заперты здесь, мистер Макдональд. Вы можете приходить и уходить, когда захотите. Как в гостинице. Только сообщайте о своих планах, и все.

— Я хочу домой, — упрямлюсь я.

— Знаете, как говорят, мистер Макдональд? «Мой дом там, где моя шляпа».

— Правда? И кто так говорит?

— Люди.

— Ну, и где моя шляпа?

Фин ухмыляется:

— У вас на голове.

Я ужасно удивляюсь. Но я тяну руку проверить — и действительно, шляпа у меня на голове. Снимаю ее, рассматриваю. Старая добрая шляпа! Мы провели с ней вместе много лет. Я начинаю смеяться:

— И правда! Я не замечал.

Фин помогает мне подняться на ноги.

— Постой! Мне надо взять сумку.

— Оставьте ее тут, мистер Макдональд. Вещи вам понадобятся, когда вы вернетесь.

— А я вернусь?

— Конечно. Вам надо будет вернуться и повесить шляпу. Помните? Дом — там, где ваша шляпа.

Смотрю на шляпу, которую держу в забинтованных руках, и опять начинаю смеяться. Снова надеваю ее.

— Ты прав! Я почти забыл.

Люблю смотреть на океан, освещенный солнцем. Глубокие места сразу видно — вода там темно-синяя. Это на песчаных отмелях она зеленая или бирюзовая. Но здесь их нет. Песок уходит вниз почти отвесно. Это все из-за глубинного течения. Здесь все время кто-нибудь тонет — в основном новички или туристы. Песок их обманывает. Он такой мягкий, тонкий, желтый, безобидный… А местные жители не решаются зайти в море иначе как на лодке. Они в основном и плавать-то не умеют. Черт, как называется этот пляж?

— Далмор, — говорит Фин.

Я не заметил, что сказал это вслух. Все верно, Далмор. Я узнал этот пляж, как только мы свернули на дорогу вдоль берега, мимо коттеджей и мусорных контейнеров, к кладбищу. Когда несчастных закапывают в махер, к ним сразу начинает подбираться море.

Галька крупная, по ней трудно ходить. Песок гораздо приятнее. Фин помог мне снять туфли и носки, и я чувствую песок между пальцами ног — тонкий, нагретый солнцем.

— Прямо как на Пляже Чарли, — говорю я.

Фин останавливается и странно на меня смотрит.

— А кто такой Чарли?

— Ты его не знаешь. Он давно умер, — и я смеюсь.

У Фина в багажнике коврик для пикника. Он достает его, расстилает на песке, чуть ниже укрепленной кладбищенской стены, и мы садимся. Еще у него нашлось пиво — прохладное, но не слишком холодное. Как надо. Он дает мне бутылку, и пиво пенится у меня во рту — совсем как тогда, в первый раз, на крыше Дина.

Море сегодня волнуется под ветром, бросает белую пену на скалы. Даже сидя на берегу, я чувствую на лице мелкие легкие брызги. Зато ветер сдул все тучи. На болоте бывали дни, когда я готов был убивать за такое синее небо.

Фин что-то достает из портфеля, чтобы показать мне. Он говорит, что это фотография. Большая, между прочим. Я вдавливаю донышко моей пивной бутылки в песок, чтобы она не упала, и беру снимок. Руки забинтованы, и мне немного неудобно.

— О! — поворачиваюсь к Фину. — Он цветной?

— Нет, мистер Макдональд. Возможно, вы его знали.

— Он что, спит?

— Нет. Он умер, — я смотрю на фото, Фин молчит. Как будто ждет, что я что-то скажу. — Это Чарли, мистер Макдональд?

Я громко смеюсь.

— Нет, это не Чарли. Откуда мне знать, как он выглядел? Дурачок ты!

Он улыбается, но как-то неуверенно. Не понимаю, почему.

— Смотрите внимательно, мистер Макдональд.

Я делаю, как он просит. Теперь я вижу не только цвет кожи, и эти черты начинают казаться знакомыми. Странно… Слегка повернутый в сторону нос, как у Питера. Маленький шрам на верхней губе в правом углу рта — у Питера был такой же. Он порезался об отбитый край стакана, когда ему было года четыре. Ах да! Шрам на левом виске. Как я его раньше не заметил?

Внезапно я понимаю, кто это, и кладу фото на колени. Смотреть на него я больше не могу. Я обещал! Поворачиваюсь к Фину:

— Он умер?

Он кивает, смотрит на меня очень странно.

— Почему вы плачете, мистер Макдональд?

Питер однажды тоже это у меня спросил.

Суббота была у нас лучшим днем. Днем свободы от бога, от уроков и от мистера Андерсона. Если у нас были деньги, мы могли пойти в город и потратить их. Не то чтобы у нас часто бывали деньги, но в город мы все равно бегали. Пятнадцать минут — и вокруг уже другой мир. Замок нависал над городом. Он стоял на огромной черной скале и бросал тень на сады внизу. По улицам ходило множество людей, они заходили в кафе и магазины. Машины и автобусы выбрасывал в воздух огромные клубы выхлопных газов.

У нас с Питером был свой маленький обманный бизнес. Мы шли в город с утра в субботу, надев самую старую одежду и ботинки, у которых отваливались подошвы. На шею Питеру я вешал картонную табличку с надписью «СЛЕПОЙ». Хорошо, что у нас было хоть какое-то образование и мы знали, как это писать! Мы тогда не представляли, что нам обоим придется однажды надеть на шею таблички. Питер закрывал глаза, клал левую руку мне на правое плечо и брал в свободную руку шапку. Так мы и ходили среди нарядной публики. Добрые горожанки всегда нас жалели. «Ах ты бедняжка!» — говорили они и, если нам везло, бросали в шапку шиллинг. Так мы смогли накопить на татуировку Питера. Для этого нам больше месяца понадобилось попрошайничать по выходным.

Питер сходил с ума по Элвису. Тогда о нем писали все газеты и журналы; вряд ли нашелся бы человек, который не знал бы его и не слышал его песен. В те годы, после войны, все американское считалось самым лучшим. До того, как мы начали копить на татуировку, мы ходили в «Манхэттен Кафе» рядом с кинотеатром «Монсеньор». Зал кафе был длинным и узким, разделенным на секции с диванами, как в американской закусочной. На стенах висели зеркала с гравировкой в виде небоскребов Нью-Йорка. Учитывая, как мы проводили остальные шесть дней недели, здесь для нас был рай. Здесь мы мечтали о том, как могла бы сложиться наша жизнь. Кофе или кока-кола — вот и все, на что у нас хватало денег. Но мы сидели, потягивая напиток, и слушали Элвиса из музыкального автомата.

Heartbreak Hotel, «Отель разбитых сердец». Это название навевало такие романтические образы! Улицы Нью-Йорка, неоновые вывески, над крышками люков поднимается пар. Бас-гитара отмеряет медленный ритм, на заднем плане слышится джазовое пианино. И этот глубокий, чувственный голос:

Тату-салон находился на Роуз-стрит, рядом с пабом для рабочих. Он занимал одну довольно убогую комнату, часть которой была отгорожена занавесом мерзко-зеленого цвета с обтрепавшимся краем. Пахло там чернилами и кровью. На стенах висели выцветшие рисунки и фотографии татуированных рук и спин. У самого мастера были татуировки на обеих руках: разбитое сердце, пронзенное стрелой; якорь; морячок Папай из мультфильма; женское имя Энджи, все в завитушках. Лицо у мастера было худое, с жесткими вьющимися бакенбардами. Остатки волос зачесаны назад, так, чтобы прикрывать блестящую, почти лысую макушку. Зато на шею спускалась роскошная грива набриолиненных завитков. Под ногтями у него я заметил грязь и испугался, что Питер подхватит какую-нибудь ужасную заразу. А может, это были просто чернила.