для этой ситуации. Конор, словно почувствовав мои сомнения, выступает вперед и прочищает горло. Он очень осторожно стучит, но дверь чуть больше приоткрывается и даже в темноте мы видим чью-то фигуру в кровати. Я не понимаю, как кто-либо мог проспать крики Трикси, но моя мать всегда крепко спала. Всегда не меньше восьми часов за ночь, потому как считает, что меньше сна может навредить ее коже. Хорошего долгого сна она добивалась с помощью таблеток и алкоголя.
– Нэнси? Извини, что беспокою… – говорит Конор.
– Что? Кто это? – доносится голос из темноты. Но это не моя мать села в кровати. Это мой отец, похоже, не меньше нас удивленным своему присутствию там. Через несколько секунд Нэнси тоже садится, снимая маску для сна и вынимая беруши, а затем щурится в нашем направлении. Увидев отца рядом с собой, она практически выпрыгивает из кровати.
– Все не так, как выглядит, – шепчет она нам.
– Именно так, – вздыхает отец, обхватывая голову руками.
Я онемела от мысли о моих разведенных родителях, спящих в одной постели.
Конор снова покашливает: – Случилось несчастье… и я думаю, вам лучше спуститься в кухню, когда вы… – Я боюсь, что он скажет «оденетесь». – Будете готовы, – произносит он и мы оставляем их.
Внизу на кухне настроение сменилось с недоверия на страх. Бабушку прикрыли чем-то вроде красной с белым скатерти, а мои сестры разглядывают поэму о нашей семье.
– Мел был у нее в руке, – говорит Роуз.
Бабулин почерк очень красивый и выразительный, все поэмы в ее детских книгах она писала чернилами от руки. Когда-то я пыталась писать так же, наклонными и соединенными буквами, но у меня никогда не получалось хорошо. У бабушки было на это объяснение, как и на все остальное: – Конечно, у всех нас разный почерк. Как отпечатки пальцев или ДНК, он напоминает нам, что мы индивидуальны. Наши мысли и чувства принадлежат нам и они уникальны. Я не вижу мир в точности как ты и это нормально, мы не созданы, чтобы всегда думать и чувствовать одинаково. Мы не овцы. Соглашаться с кем-то это выбор, попробуй это запомнить. Не трать жизнь попусту, стремясь быть как кто-то, реши, кто ты, и будь собой.
– Не думаю, что поэму написала бабушка… – говорю я. – Это не похоже на ее почерк. Может, кто-то просто хотел сделать вид…
– Невозможно точно сказать, кто это написал, – перебивает Роуз.
– Но зачем бабушке писать такое? – спрашивает Лили. – И если она всех нас так ненавидела, зачем вообще приглашать нас сюда?
– Я не развита не по годам, – говорит Трикси, моя одаренная и чудесная племянница, глядя на строки о себе. Я почти испытываю облегчение, когда мои родители входят в комнату, смахивая на парочку подростков, застуканных за гаражом.
– О, нет, – говорит отец, бросаясь к бабушке и откидывая ткань, которой ее прикрыли. Его реакция выглядит наигранной, и собака снова начинает рычать.
– Все будет хорошо, Фрэнк, – говорит моя мать, становясь рядом с ним, все еще в своей черной шелковой пижаме. Сочетающаяся черная маска, без которой она не может спать, тоже все еще на ней. – Мы справимся с этим вместе. – Это странные слова от нее учитывая, что они провели порознь последние двадцать лет. Я задумываюсь, не пьяна ли она до сих пор.
Мы смотрим, как мои родители обнимаются перед нами впервые с 1988-го. Люди держатся друг за друга крепче, если им кажется, что реальность от них ускользает. Момент начисто прерывает плачущая девочка.
– Я хочу домой, – всхлипывает Трикси.
– Почему бы тебе не посмотреть телевизор в гостиной? – говорит Лили. Телевидение всегда было заменой родителям в доме моей сестры, но она раздражается, когда Трикси поворачивается ко мне за утешением.
– Все будет хорошо, я обещаю, – говорю я, задумываясь, правда ли это. – Очень грустно, что бабушка умерла, и мы все будем по ней скучать. Ты иди к телевизору, а я подойду через минуту. – Люди склонны видеть то, в чем нуждаются, и слышать, что хотят, по моему опыту. Трикси кивает, снова вытирая слезы рукавом розовой пижамы и покидая комнату.
Как только она исчезает, обсуждение поэмы на стене продолжается. Я слушаю перепалку остальных о ее значении и о наших дальнейших действиях, не удивляясь, что никто не интересуется моим мнением. Как самая младшая в семье, я привыкла, что никого не волнуют мои мысли. Я немного погружаюсь в мысли и замечаю восемь вырезанных овощей, все еще лежащих на кухонном столе. У них такие жуткие мины, на которые бабушка явно потратила много времени. Среди них тыквы, кабачки и редька, потому что ей всегда нравились хэллоуинский фольклор и традиции больше, чем коммерческая версия ее любимого дня.
Каждый год в нашем детстве она помогала нам вырезать тыквы, рассказывая историю их происхождения и миф о Жадине Джеке. Ирландская легенда гласит, что жадина пригласил дьявола выпить, но потом отказался платить за напитки. Это была уловка, одна из многих, которые Джек проворачивал с Дьяволом до самой своей смерти. Но затем Бог не впустил Джека в Рай, а Дьявол – утомленный его уловками – отказался впускать его в Ад. Поэтому Джек был обречен обитать в Чистилище, имея лишь горящий уголек внутри старой репы, подсвечивающий ему путь в темноте. Полагаю, в какой-то момент истории репа превратилась в тыкву, но с другой стороны, все истории, рассказываемые довольно часто, меняются и искажаются со временем. Именно из-за Жадины Джека мы вырезаем тыквы и ставим в них свечи на Хэллоуин. Один из моих лучших талантов это знать по чуть-чуть о многих вещах, и бабушка научила меня почти всему. Она говорила, что мораль легенды – самому расплачиваться за все в жизни или быть обреченным на вечный мрак и одиночество.
– Она явно была недовольна нами, – говорит моя мать, вырывая меня из транса. – Думаю, вчера вечером это было очевидно. Я уже долгое время задумывалась, не страдает ли бабушка от деменции. Эти… – она указывает на поэму, не глядя на нее, – …оскорбления совсем на нее не похожи. Может, она просто разволновалась и…
– Что? Разволновалась, написала поэму и умерла? – спрашивает Лили.
– Это может оказаться скрытым благословением, – говорит Нэнси.
– Как ты можешь такое говорить? – спрашиваю я, дрожа от ярости.
Мать игнорирует меня: – И эта демонстрация… деменции, в сочетании с ее странным поведением прошлым вечером… может означать, что ее завещание попросту нельзя воспринимать всерьез. Если она была не в себе во время написания…
– Она не была не в себе, она просто озвучивала свои мысли, – говорит Роуз.
Нэнси бросает
