который начинался прямо с порога. Я зашла в квартиру и застыла на маленьком придверном коврике, боясь наступить мокрыми сапогами на такую красоту.
– Ну, что у вас? – Леопардовая дама нетерпеливо взмахнула рукой.
– В каком смысле?
– Что там бывшая няня?
– Извините, я писала ректору, я с ним хотела поговорить.
– Это неважно, – собеседница повторила тот же жест. – Ректор занятой человек, его перепиской занимаюсь я. Говорите со мной, я лучше знаю Любку.
– А, вы жена Евгения Вениаминовича? – догадалась я.
– Нет, я Ирма Игоревна, – сказала дама таким тоном, как будто это что-то объясняло.
В квартире была необычная акустика. Наши голоса поднимались вверх, отражались от высоких потолков с лепниной и исчезали где-то в конце коридора, за поворотом.
– Так какой у вас вопрос? – подстегнула Ирма Игоревна.
– Понимаете… – я не знала, с чего начать. – А сколько времени у вас проработала Любовь Максимовна?
– Три месяца.
– Так мало? Не выдержала испытательный срок?
– Нет, просто мы отказались от услуг няни.
– Почему?
– По семейным обстоятельствам.
– Любовь Максимовна хорошо выполняла свои обязанности?
– Вполне.
– У вас были к ней претензии?
– Никаких.
– Неужели совсем никаких замечаний? – не поверила я. Насколько я успела узнать госпожу Напалкову, трудовым рвением она не отличалась.
– Абсолютно, – так же бесстрастно ответила Ирма Игоревна.
В общем, чего и следовало ожидать: богатые люди не откровенничают, держат на расстоянии. Вот только непонятно, зачем меня тогда пригласили?
В коридоре послышались шаркающие шаги. Я увидела силуэт старика, который медленно приближался, держась за стеночку. Когда старик подошёл ближе, я ахнула: это был Евгений Вениаминович Моравский собственной персоной, но как же плохо он выглядел! Ректор совсем не был похож на свою фотографию на сайте университета. Улыбающийся энергичный мужчина превратился в старую развалину: кожа пожелтела, щеки ввалились, глубокие морщины избороздили лицо. И только глаза продолжали гореть неистовым огнём.
– Евгений Вениаминович, зачем же вы встали! – воскликнула леопардовая дама. – Вам надо отдыхать.
– Оставьте, Ирма Игоревна, – отозвался ректор. – Смерть человеку столь близка, что можно не бояться жизни.
Я мгновенно узнала его голос, такими интонациями разговаривал попугай Кирюша.
– Это ведь цитата Фридриха Ницше, правильно? – догадалась я.
Старик с интересом посмотрел на меня:
– Приятно слышать, что люди читают Ницше.
– Знаете, я в последнее время очень часто его слышу. Буквально как попугаи все повторяют.
Ирма Игоревна дёрнулась, словно от удара током, камни в ее серьгах ярко блеснули. Ректор тоже оживился.
– Забавно, что вы упомянули попугаев, – сказал он. – У нас жил попугай, я ему читал работы Ницше, и он, шельмец, научился так к месту цитировать философа, как будто на самом деле понимал, о чем говорит. Я его Фридрихом назвал, в честь самого Ницше. Умнейшая была птица, доложу я вам, породы жако.
– А-а, это такой крупный, серый, с красным хвостом?
– Да-да. Вы знакомы с этой породой?
– У меня живёт такой, – ответила я, – только его зовут Кирюша. Тоже любит иногда ввернуть что-нибудь умное. А куда делся ваш Фридрих?
– Увы, его съела собака, – вздохнул ректор.
– Ужас какой!
– Представьте, какой это был ужас для нас. Мы в один миг потеряли и попугая, и собаку.
– Неужели пристрелили псину? – изумилась я.
– Нет, там другое…
В этот момент послышался топот маленьких ножек. Из конца коридора во весь опор на нас мчалась какая-то пухлая бежевая сосиска. При ближайшем рассмотрении сосиска оказалась мопсом. Не снижая скорости, мопс врезался в меня и вцепился зубами в сапоги с явным намерением разорвать их в клочья. Прокусить натуральную кожу не удалось, поэтому собака в бессильной злобе царапала когтями пол и рычала.
– Фу, иди отсюда, – я безуспешно пыталась отпихнуть сосиску.
Обычно мопсы – милые плюшевые увальни, абсолютно не агрессивные, их можно бесконечно гладить, тискать и чесать им животик. Но этот был просто каким-то комком ненависти.
– Кажется, в вашего мопса вселился дьявол, – сказала я. – Экзорцисту показывали?
– Он был добрым псом, но недавно мы поставили ему клизму, с тех пор он изменился, – объяснил хозяин.
– Клизму? Съел что-то вредное? Целый торт?
– Он сожрал нашего попугая Фридриха.
Пока я приходила в себя от изумления, мопса яростно вытошнило чем-то оранжевым на ценный паркет.
– Я уберу, не беспокойтесь, Евгений Вениаминович, – сказала Ирма Игоревна, подхватила огрызающегося мопса под мышку и пошла за тряпкой.
Я сделала вывод, что она служит здесь домработницей. А гонору-то сколько у прислуги, мама дорогая!
Лицо ректора осталось бесстрастным, кажется, его уже мало что беспокоило в этой жизни, а испорченный паркет – в последнюю очередь.
– Как же Фридрих поместился внутрь такой маленькой собаки? Ведь попугаи жако размером в две ладони крупного мужчины… – задумчиво проговорила я.
– Я сам удивляюсь. Но нет никаких сомнений, няня видела собственными глазами, как мопс сожрал попугая.
– Наверное, он сначала обезумел, а потом сожрал, а не наоборот, – высказала я версию. – Безумие придало ему сил.
– Вполне возможно.
– А няня не могла что-то перепутать? Или солгать? – осторожно спросила я.
– Ни в коем случае. Любовь Максимовна исключительно ответственная и порядочная женщина. Да и зачем ей лгать?
Вот именно – зачем. Учитывая, что Фридрих, живой и невредимый, сидит сейчас в клетке у меня в квартире и, может быть, в данную минуту даже цитирует Ницше.
– Евгений Вениаминович, почему вы отказались от услуг няни?
– Катенька уехала рожать в Израиль. Она будет там жить с малышом и старшим сыном, уже нашла русскоговорящую няню. Скорей всего, обратно она не вернётся…
Я прикидывала: кто такая Катенька? Если она находится в детородном возрасте, то, должно быть, его дочь? А Любовь Максимовна, получается, была няней у старшего внука.
Ректор как будто смотрел сквозь меня, кажется, он понятия не имел, кто я и зачем пришла. Да и вряд ли его это интересовало, он был уже не здесь. Евгений Вениаминович умирал, это было очевидно, от жалости к нему у меня кольнуло сердце.
Прискакала запыхавшаяся Ирма Игоревна с тряпкой в руках. Она бросила тряпку на пол и ласково, но твёрдо сказала ректору:
– Евгений Вениаминович, пора принимать лекарство.
Домработница взяла старика под руку и повела вглубь квартиры, кинув мне через плечо:
– А вы подождите здесь, я скоро вернусь.
Меня в очередной раз поразило, как по-хозяйски она себя ведёт: читает почту ректора, отвечает на письма, приглашает в дом посторонних людей. Хозяин одной ногой в могиле, дочь уехала за границу, вот прислуга и распоясалась.
Вернулась Ирма Игоревна с какой-то бумажкой в руках.
– Евгений Вениаминович умирает? – прямо спросила я.
– Да, поэтому попрошу больше ему не писать и не беспокоить. Вот, держите, это паспорт на попугая, – она протянула мне бумагу.
