Осторожно высунувшись над краем окна, я увидел тускло освещенный далеким уличным фонарем профиль водителя. Он поднес к губам сигарету и глубоко затянулся. Закусив губу, я присел.
В моей голове вихрем понеслись предположения, но все они не стоили и ломаного гроша. Ничего не срасталось. Если это те же люди, которые заплатили Алексу за то, чтобы он меня сдал, то зачем им Алекс? Можно было обойтись и без него. Если это те, чьи дружки подохли в раздавленном на трассе «Галанте», то зачем было выжидать две недели и жечь бензин? Можно было попытаться схватить меня сразу. А если это опять люди Алекса, то… Если это люди Алекса, то я полный кретин. Надо было грохнуть его до кучи, да и все дела. Но мне всетаки не верилось, что это продолжение истории с Алексом. В общем, голова моя заскрипела и отказалась думать дальше. А когда не можешь думать, надо трясти.
В это время раздался звук открывающейся двери подъезда.
Я присел на корточки и утиным шагом перебрался к заднему бамперу. Вышедший из подъезда человек, не таясь, подошел к «Форду» и, открыв правую дверь, уселся рядом с водителем. Дверь он оставил открытой. Вынув пистолет, я подкрался к открытой двери и услышал конец русской фразы, сказанной только что пришедшим человеком:
— …ждать так долго. Если Знахарь не придет, этого нужно будет убрать, а дальше действовать по обстановке.
Опять — Знахарь! Что же это происходит, черт побери?
Водитель ответил:
— Да, Горелый, пожалуй, ты прав. Возвращайся к Максиму и ждите еще десять минут. А дальше — как сказал.
«Этого» — значит, Семку. Это они, падлы, Семку решили списать! Смять и выкинуть, как ненужную бумажку! Да кто они такие, чтобы между делом хладнокровно убивать случайных людей? Все, решил я, хватит наблюдать и прятаться. Пора действовать.
Я встал и, сделав шаг, оказался вплотную к открытой двери «Форда». Схватив Горелого левой рукой за шиворот, я воткнул «Беретту» ему под челюсть и негромко сказал:
— Одно движение, и ты останешься без мозгов. А дальше все произошло совсем не так, как я хотел.
Водитель изумленно разинул рот, выронив дымящуюся сигарету, и вдруг резким движением сунул правую руку под мышку.
Я нажал на спуск, и в «Форде» прозвучал негромкий хлопок.
Голова Горелого дернулась, на макушке вздыбились волосы, и в потолок микроавтобуса ударил фонтан кровавой дряни.
В этот момент водила выдернул из-за пазухи пушку. Я быстро перевел пистолет на него и выстрелил ему в грудь. Выронив пистолет, водила горестно всплеснул руками и повалился на руль. Стараясь не испачкаться в крови и мозгах, я столкнул Горелого на пол и захлопнул дверь, а потом, быстро обойдя «Форд», проделал ту же операцию с водилой. Ткнувшись мордой в педали, он застонал, и я, сжав зубы, выстрелил ему в затылок.
Стараясь не очень шуметь, я осторожно захлопнул водительскую дверь «Форда», и теперь любой прохожий мог увидеть в темноте обычный пустой микроавтобус, не привлекавший никакого особого внимания.
Убрав «Беретту» в кобуру, я направился к подъезду. К счастью, мои окна выходили на противоположную сторону, и при всем желании остававшийся в моей квартире Максим не мог видеть того, что происходило перед домом.
Войдя в подъезд, я начал подниматься по лестнице, обдумывая свои дальнейшие действия. Этот Максим, который ну никак не может знать, что вместо Горелого увидит меня, даст мне несколько нужных секунд, чтобы я успел его убить. Вообще-то лучше было бы его ранить, чтобы он перед смертью объяснил мне, тупому, что же такое происходит, но уж это — как выйдет.
Поднявшись на третий этаж и встав перед своей дверью, я увидел, что она не захлопнута, а просто прикрыта. Тогда я вынул «Беретту» и, держа ее стволом вниз, тихо толкнул дверь пальцами. Она медленно отворилась, и я увидел Семку, сидевшего на стуле посреди комнаты. Его рот был замотан скотчем, а из правой ноздри опускалась струйка крови.
Белобрысый Максим в это время стоял, пригнувшись, за Семкиной спиной и что-то там делал. Заметив, что дверь открылась, он поднял лицо и, увидев меня, с неожиданной быстротой обхватил Семку левой рукой за шею и вздернул его со стула. В правой руке у него был пистолет, который он тут же приставил к Семкиной голове. А Семка, широко открыв глаза, смотрел на меня со страхом и надеждой.
Я вдруг вспомнил Арцыбашева с Кемалем, и меня охватила веселая злость. Теперь я точно знал, что сделаю. Не сводя с Максима глаз, я нашарил за собой дверь и закрыл ее. Потом, приподняв пистолет, презрительно спросил:
— Что ж вы, падлы трусливые, так любите за чужие спины прятаться? Можешь мне ответить?
Максим вдавил ствол пистолета в Семкину щеку и нервно произнес:
— Будь уверен, я выстрелю.
— Это в кого? В него, что ли? А ты не беспокойся, я сам!
И я выстрелил Семке в правую сторону груди, но так, чтобы наискось продырявить ему грудную мышцу и плечо, но не более того. Семка хрипло замычал и повалился на пол. Максим изумленно проследил, как простреленный мною Семка валится у его ног, а когда поднял глаза на меня, то последним, что он мог успеть увидеть, была дырка глушителя, направленного ему прямо в глаз. Хлопок, и его голова откинулась назад, а на обоях появилось кровавое пятно, окруженное мелкими брызгами. Он свалился на пол и, дрыгнув ногой пару раз, затих.
Убрав пистолет в кобуру, я помог Семке встать и усадил его на стул. Разрезав ножницами скотч, я рывком сдернул его, и из открывшейся ссадины начала сочиться свежая кровь.
Разодрав простыню на полосы, я начал перевязывать Семку, а сам в это время стал оправдываться:
— Ну, Семка, ты же видишь…
Он усмехнулся и, поморщившись от моего неосторожного движения, перебил меня:
— Да ладно тебе гундосить! Я, как только твою морду увидел, так сразу и понял, что ты какой-нибудь фортель выкинешь. Больно, конечно, но ничего. Терпеть можно. А интересно, ты представляешь, во сколько тебе обойдется моя прогулка?
— Ах ты, еврейская твоя морда! В него из пистолета палят, а он о деньгах думает. Не зря мне говорил мой папа-антисемит…
Семка засмеялся и опять перебил меня:
— Ладно, ладно, молчу! А красиво я рухнул, правда?
Я закончил перевязку и сказал:
— Так. У тебя прострелены две мышцы. Крупные сосуды не задеты. Через две недели можешь играть в теннис. Надеюсь, не обращаться к врачу официально у тебя ума хватит. А теперь посиди и помолчи.
На то, чтобы собрать сумку, у меня ушло минуты три. На то, чтобы выйти на кухню и завернуть в полиэтилен тридцать тысяч долларов, — еще одна. Осмотрев свое жилище, я протянул Семке упакованный брикет денег и сказал:
— Держи. Пересчитаешь потом. А теперь — уходим. И молись богу, чтобы нас сейчас никто не увидел.
Я закинул сумку на плечо. Мы тихо спустились по лестнице и вышли на улицу. Было совсем темно, только светились некоторые окна, да редкие фонари освещали дорогу. Я взял Семку под руку и повел его к нему домой, старательно выбирая самые темные места. Он вдруг засмеялся и сказал:
— Что сейчас дома будет! Райка меня живьем сожрет. Точно.
И вот я снова смотрю на статую Свободы.
Но уже не так, как в прошлый раз. Не с набережной Бэттери Парка, а с кормы корабля, который медленно удаляется от Нью-Йорка в сторону открытого океана И я, облокотившись на облезлый фальшборт, смотрю на бурлящее и пузырящееся за толстой кормой рефрижератора жидкое зеленое стекло.
Прощай, Америка, о-о!
Не приняла ты Знахаря на своих гостеприимных берегах Ни к чему он тебе оказался. Ну и черт с тобой, далекая и на хрен никому не нужная страна. Обойдемся. Выпустила живым — и то хорошо. Сэнкью вэри матч. Интересно, как там Семка? Как бы у него рана не воспалилась! Ну, тьфу-тьфу-тьфу, будем надеяться, что все обойдется.
Я рассеянно смотрел на медленно уплывавший берег и вспоминал события последних дней.
После того, как я проводил Семку до дому и сдал его с рук на руки раскудахтавшейся, как встревоженная наседка, Райке, я уселся в «Хонду» и, выехав на хайвэй, направился в сторону Манхэттена.
Ехал я и шевелил мозгами.
И так шевелил, и этак, а выходило все одно — надо мне отсюда сваливать. Отсюда — значит, из Америки. Мелькнула мысль о том, что можно было бы уехать куда-нибудь в Техас, где вроде бы можно затеряться среди загорелых крепких ребят в белых шляпах, да уж больно там у них тоскливо. Какие бы они на первый взгляд понтовые да интересные ни были, а один черт — пастухи они, да и все тут. И я там от тоски уже через три месяца волком бы взвыл. Так что эта мысль мелькнула и навсегда улетела из моей головы. Не такой я человек, чтобы всю оставшуюся жизнь где-нибудь на ферме ховаться. Уж больно скучно.
Значит — уезжаю. А куда?
Ну, тут двух мнений быть не может. Надо валить в старую добрую Европу. Тем более, что там мои денежки лежат. Надо проведать, как они там, а заодно и отщипнуть немного налички. Тысяч сто пятьдесят, не больше. Так что, Знахарь, решено. Опа, опа, Америка — Европа.
