Ознакомительная версия.
–Как она тебе? – спросила Анжелика. – Хорошая женщина? Приведи на смотрины!
–Ладно, – согласился Монах.
–Или мы к тебе!
–Или вы ко мне, – не стал спорить Монах.
–А где она работает? Жорик сказал, разводит золотых рыбок? Это вроде хобби, да?
Жорик ухмыльнулся и подмигнул Монаху, и тот представил себе физиономию Анжелики, скажи он, что Кира кроме золотых рыбок держит клуб девушек по вызову. Экзотика, однако!
–В банке, – соврал он. Расплывчатая профессия «работает в банке» устраивает всех и дальнейших вопросов, как правило, не вызывает.
–А как она… в этом смысле? – Неугомонный Жорик цыкнул зубом и покосился на детишек. Анжелика хихикнула и пихнула мужа под столом коленкой.
–Нормально, – сказал Монах, прекрасно понимая, что бывают ситуации, когда легче согласиться с собеседником, который все уже решил заранее, чем что-то объяснять. – Слушай, Жорик, давно хотел спросить… Ты у нас человек технически грамотный, вот скажи мне: что ты знаешь о черном фарфоре? Возможен ли в принципе, методология… как-то так.
–Черный фарфор? – Жорик наморщил лоб. – Ничего не знаю. А разве есть такой?
–Оказывается, у прадеда Киры была фарфоровая фабрика, он всю жизнь искал рецепт черного фарфора и, похоже, нашел. У нас тут какие-то особенные глины, нигде таких больше нет. В курсе?
–Ну видел, знаю. Синяя глина, почти черная, на реке под песком. Глей называется. Есть места, где песок размыло, помнишь, все ноги синие были? Как грязь, густая, чавкает, липучая. Неужели не помнишь?
Монах пожал плечами.
–А зачем тебе?
–Любопытно. Я пошарил в Инете, похоже, черного фарфора не существует. Из чего он вообще делается?
–Ну… из белой глины, наверное. Надо поискать.
–А из черной что? Черный фарфор?
–И чего? – спросил Жорик.
–А если у нас тут действительно уникальная глина, которой больше нигде нет, тогда понимаешь, что получается?
–Что?
–А то и получается, что можно наварить хорошие бабки.
–А «Зеленый лист»?
–А что – «Лист»? «Лист» – само собой. Параллельно. Что скажешь?
–Ну… можно попробовать, – согласился Жорик. – Но это же печь нужна.
–Ага, и температура до двух тысяч градусов.
–Сколько? – поразился Жорик. – В домашних условиях не получится.
–А мы в цеху! Запустим фабричку и займемся. Чем черт не шутит!
Сомнение отразилось на лице Жорика.
–Послушай, Монах, столько умных людей вокруг, и никто никогда не врубился?
–Получается, что никто. Открытия делают чудаки-одиночки, Жорик. Все в теме, а поставить с ног на голову способен только один. Бац! И открытие.
–Ну, в принципе, я не против, – сказал Жорик. – Надо забежать в библиотеку, в отдел краеведения, может, есть что-нибудь.
–Давай. А я в Интернете покопаюсь, нароем что-нибудь обязательно.
Монах так увлекся, что не сразу заметил около своей тарелки небольших размеров животное с рыжеватым мехом. Оно сидело неподвижно и подергивало носом и усиками, словно принюхивалось. Монах ткнул в его сторону вилкой и спросил:
–Что это?
–Где? – спросила Анжелика. – Ой, это же Лунтик, наш хомяк! – Она залилась смехом. – Испугался? Жорик и Олежка вчера купили. Я тоже испугалась, думала, крыса.
–Лунтик-фунтик! – радостно закричал маленький Олежка, хватая хомяка. – Дядя Олег боисся! Ур-р-ра!
И так далее и тому подобное. Незатейливые семейные радости.
Через пару часов разомлевший от еды и питья и оглушенный децибелами Жорикова семейства вкупе с телевизором Монах добрался до своего нового пристанища. Кира вчера выдала ему ключ, и он не стал звонить в дверь. Стараясь не шуметь, сунул ключ в замочную скважину. В квартире было темно и тихо, и он понял, что Кира уже легла. Часы на площади стали отбивать время. Монах разделся и на цыпочках пошел к себе. Он с удовольствием отменил бы рейд в опечатанную квартиру Ирины Г., он чувствовал себя уставшим, захмелевшим и хотел спать – перспектива выхода в ледяное белое месиво его ничуть не радовала. Погода, похоже, вконец распоясалась. Шквальный ветер закручивал снежные смерчи, выл, как по покойнику, в подворотнях и наметал сугробы поперек тротуара. Улицы опустели, горела лишь половина фонарей – выморочным лиловым светом, отчего город казался призраком. Не было видно припозднившихся прохожих, и случайный автомобиль, двигаясь рывками, вдруг освещал белый снежный столб и в страхе шарахался в сторону. Город был в лапах стихии.
«А ведь это только ноябрь, – подумал Монах, стоя у окна и глядя на пустую улицу. – Куда мы идем?»
В смысле – куда идет человечество в связи с глобальным потеплением, смещением магнитных полюсов, фокусами климата и разболтанной вконец экологией!
Он прилег не раздеваясь и закрыл глаза. Думать о судьбах человечества ему не хотелось, и тогда он стал думать о своем новом знакомом Лео Глюке, то есть, о Добродееве Алексее Генриховиче, борзописце и, как оказалось, таком же авантюристе, как и он, Монах. Толстая горячая рука журналиста с мощными толчками пульса многое сказала Монаху. Враль, неутомимый гуляка, хвастун и авантюрист. Скор на подъем, подвижен, всегда готов лететь в огонь и воду за первой попавшейся юбкой или горячим материалом. Весь город в друзьях. Но… вскрыть опечатанную квартиру – это вам не кот начихал, можно так влететь, что никакие кулуары не помогут. Правда, не факт, что Лео явится. Скорее всего, положит с прибором на договор о сотрудничестве и взаимопомощи, не дурак же он, должен понимать, во что ввязывается. Сгоряча и в подпитии согласился, а подумавши – в кусты, несмотря на весь свой авантюризм. А он, Монах, потянет крест сам, раз ввязался и пообещал Кире… распутать. Он стал вспоминать фотографию… Девушка на столе, длинные волосы, кровь. Руки сложены на груди. Под головой подушка. Туфли на высоких каблуках на полу у стола. Туфли… Свет софитов, гардины задернуты, входная дверь открыта. Почему? Хотел немедленного признания? Чувствовал себя творцом, художником, представлял, как они входят, и… шок, крики, ужас! Убийство, допустим, из мести… а подушка? Зачем он положил ей под голову подушку? Извращенная симпатия к жертве? Сложил руки на груди… Когда кладут в гроб, подкладывают под голову подушку. Имитация положения в гроб?
Личность убийцы вызывала все больший интерес Монаха… кроме того, что-то зацепило его на фотографии, что-то… что-то… выпадало из стиля, так сказать. И предчувствие кольнуло в области не то сердца, не то желудка… Что же это было? Что-то.
В половине двенадцатого Монах поднялся, стараясь не шуметь, натянул свою видавшую виды дубленку и синюю вязаную шапочку и осторожно отпер дверь…
Через полчаса он достиг дома Ирины Г., затаился за трансформаторной будкой, откуда открывался вид на подъезд и где не так дуло, сунул руки в карманы и приготовился ждать. Он дал журналисту двадцать минут форы, рассудив, что больше не выдержит. А потом – будь что будет. К его приятному удивлению, Добродеев появился всего-навсего на четыре минуты позже назначенного времени. Встал у подъезда, прямо под фонарем, оглянулся. Монах выступил из-за будки и помахал рукой.
–Привет, Христофорыч! – прошептал журналист, наклоняясь к уху Монаха. – Я думал, ты развел меня, как лоха. Иду и думаю – не придет! Погодка разгулялась, а?
–Через час утихнет, – ответил Монах. – Я человек слова, Леша. За дело!
Он достал из кармана фонарик, осветил панель домофона, потыкал в кнопки. Добродеев потянул за ручку, и дверь распахнулась. Они вошли, отряхнули с себя снег и стали осторожно подниматься на второй этаж, где находилась квартира номер шесть.
Из квартир раздавались приглушенные выстрелы, визг, хохот – народ взахлеб поглощал продукцию зомбоящика. Монах сорвал белую бумажную полоску с печатью и приник к замку, сунув фонарик журналисту. Тот все время оглядывался на двери других квартир – было видно, как ему не по себе.
–Готово! – сказал Монах, толкая дверь. Они вошли в квартиру убитой девушки, Ирины Гуровой. Луч фонарика обежал небольшую прихожую, вешалку с одеждой, изящную тумбочку, на которой лежали перчатки и голубой шарфик. В квартире стоял неприятный запах тления…
Они вошли в первую дверь – это была гостиная с фотографии, Монах сразу узнал ее. Длинный стол в центре был пуст, гобеленовая скатерть свисала криво, гардины были по-прежнему задернуты. На полу у стола стояли черные туфли на высоких каблуках. Черные пятна засохшей крови, покрывавшие ковер и скатерть, напоминали черные хлопья пепла. Монах застыл на пороге, раздумывая, не включить ли свет. Могут заметить, конечно, но, принимая во внимание погоду и время, вряд ли. Во всяком случае, минут десять у них есть. То, что царапнуло его, лежало на поверхности, десяти минут достаточно, чтобы понять, что это. Даже пяти. Даже трех. Не обыск же они собираются устраивать! Он щелкнул кнопкой, вспыхнул свет.
–Христофорыч, ты с ума сошел! – прошипел журналист. – Выключи! – Он метнулся к выключателю.
Ознакомительная версия.
