Ознакомительная версия.
На первом этаже она застала отъезд американской рок-группы, жившей в отеле трое суток. Все это время вход охраняли преданные фанаты, преимущественно подростки, так что Елена поражалась, куда смотрят их родители, отпуская детей гулять по ночной Москве. Когда музыканты, потрепанные жизнью пожилые дядьки, устремились к выходу, девчонки на улице издали такой дружный визг, что Елена, зловеще сдвинув брови, сделала красноречивый жест дежурившему у входа швейцару. Тот поспешил наружу увещевать молодежь, а девушка за регистрационной стойкой, доверительно понизив голос, обратилась к Елене:
– Слава богу, уехали! От этих малолеток покоя не было! Один парень, представляете, вскарабкался на днях на пятый этаж по балконам… К счастью, горничная как раз в номере убирала, увидела его на балконе! А то обязательно пропало бы что-то из вещей, это же фанат! Музыканты были в городе, гуляли, так ничего и не узнали. Мы решили шума не поднимать.
– Да и я ничего не знаю, – машинально ответила Елена. – Когда это было?
– В тот самый вечер, когда бельгийца на шестом убили… Я же и дежурила.
– Скажите, Наташа… Что же получается, даже подросток без специального снаряжения может забраться на любой этаж снаружи, по балконам?
Та с улыбкой развела руками, будто предлагая оценить комизм этого предположения.
– Ничего смешного не вижу. – Елена никогда не конфликтовала с этой приветливой по долгу службы девушкой, но сейчас говорила резко, непримиримым тоном. – Той ночью, кроме фаната, кто-то еще вскарабкался тем же путем, только на шестой этаж, и убил бельгийца. Может, это совпадение, а может, фанат подал ему идею. В любом случае, наши постояльцы не могут чувствовать себя в безопасности, хотя мы и обещаем им это.
Она подошла к вращающимся стеклянным дверям, наблюдая за тем, как музыканты раздают последние автографы и снимаются на память с фанатами. «А меня отец с матерью ни за что не отпустили бы среди ночи проводить в аэропорт любимую рок-группу!» Эта мысль вызвала у нее странную горечь, близкую к обиде. Елена спросила себя, неужели она завидует этим беззаботным подросткам, отдающимся своей страсти так беззастенчиво и свободно, как она никогда не могла себе позволить?
Музыканты сели наконец в приехавший за ними микроавтобус, тонированная дверь на шарнирах села на место, и машина тронулась под свист парней и истеричные выкрики девчонок, бросившихся следом. У Елены мелькнула какая-то смутная мысль, когда она следила за таявшей в сумерках стайкой ребят, тут же потерявших интерес к отелю и устремившихся в сторону проспекта. Это было связано с балконом, с сегодняшней попыткой Александры проникнуть в 617-й номер. «Кнопка была сломана, балконная дверь снаружи не отпиралась… Однажды мне пришлось разбираться с такой поломкой. Там внутри, в замке, может соскочить пружина, если… Если… Мастер, который чинил замок, говорил что-то об этом, но я не помню…»
Ее окликнул как всегда неслышно подошедший начальник охраны, приглашая Елену к себе в кабинет для важного разговора, и она нехотя обернулась, предчувствуя неприятное объяснение.
Александра заставила себя лечь в постель, едва вернувшись в мастерскую, но сон не пришел. Женщина закрывала горящие от бессонницы глаза, пытаясь забыться хоть ненадолго, но тут же поднимала тяжелые веки, будто боясь пропустить нечто, притаившееся в тающих молочных сумерках огромной мансарды, уже седьмой год служившей ей домом. Наконец она со стоном села на узкой жесткой кушетке, застеленной покрывалом из свалявшегося акрилового меха.
– Всего половина шестого! – в отчаянии прошептала Александра, найдя взглядом часы на стене. Стрелки на огромном циферблате были уже отчетливо различимы. – Рано ехать, разбужу… Тут надо осторожно, очень осторожно… Ах, какого я сваляла дурака, что сама не привезла это панно! Почему я решила, что все пойдет так, как я задумала, ничто мне не помешает? Надо было самой всем заниматься, а не разыгрывать из себя барыню, на чужой-то счет! Услуги лучшей курьерской фирмы, абсолютные гарантии, триста лет безупречной репутации… И что же, кого это спасло? Случилось то, чего я так боялась… Кто-то тоже догадался и теперь идет за мной по пятам, дышит в затылок… Иначе почему погиб бельгиец?!
Она встала и, набросив на плечи покрывало, босиком прошла в угол, где была оборудована кухня. Включила электрическую плитку. Налила воды в медную потускневшую джезву, насыпала молотого кофе, поставила вариться – все это медленными, запинающимися движениями лунатика, который действует по инерции, не отдавая себя отчета.
Пока кофе закипал, Александра умылась, склонившись над допотопной раковиной с отбитой тут и там эмалью. Короткий латунный кран, торчавший из заплесневевшей стены, был установлен еще в шестидесятые годы первыми обитателями мастерской. Он извергал воду слабой прерывистой струйкой, не толще вязальной спицы. Чтобы набрать полные пригоршни и ополоснуть лицо, приходилось ждать добрую минуту. Женщина не замечала этого, как не замечала рассевшегося дощатого пола, с которого адски дуло в холодные дни, грязи, наросшей по углам, пыльной изломанной мебели, попадавшей сюда случайно, как на свалку. Вода шла только холодная и то еле-еле, унитаз, стыдливо прятавшийся за деревянной перегородкой, часами набирал спущенный бачок, при этом астматически сопя и вздыхая, будто требуя почтения к своему возрасту. Других удобств, за исключением электричества, в мастерской не было, во всяком случае, не полагалось. Сосед снизу разрешил женщине установить телефон, спаренный со своим аппаратом, также не вполне легальным. Электрическая плитка жила здесь на правах контрабанды, как и две батареи. Пользоваться такими приборами в сплошь деревянной мансарде запрещалось, и Александра прятала их, накрывая старыми эскизами, когда к ней раз в год являлся инспектор пожарной охраны. Впрочем, тот не придирался. В этом наполовину расселенном доме вблизи Покровского бульвара не первое десятилетие обитали художники, и эта каста пользовалась особыми правами, на которые никто не покушался.
Женщина налила полную кружку кофе, обжигаясь, сделала глоток и помотала головой. На глаза навернулись слезы усталости и нервного возбуждения. Она с трудом удерживала себя от того, чтобы немедленно броситься к подруге, у которой, как предполагала Александра, должно было сейчас храниться панно. Ворваться к ней в такой ранний час значило напроситься на скандал и еще больше разозлить ее сожителя, владельца панно.
Она закрыла глаза, свернувшись клубком в старом, продавленном, но на удивление удобном кресле. По телу бегали колючие сонные мурашки, знакомые всем, кому случалось не спать пару ночей подряд. Действительность не расплывалась, как бывает на грани засыпания, но как будто отделилась от ее сознания и теперь находилась гдето рядом, как снятое платье, повешенное на спинку стула.
Александра понимала, что сидит в мастерской, в мансарде старинного особняка, в районе Китай-города, в шестом часу утра, в середине удивительно погожего мая… И вместе с тем она каким-то непостижимым образом присутствовала в аукционном зале на окраине Брюсселя за час до начала торгов.
Тот апрельский день выдался необыкновенно темным, небо, сплошь покрытое тяжелыми тучами, напоминало больше о ноябре. То и дело начинался дождь, но, не успев разойтись по-настоящему, останавливался, будто устыдившись. Она бродила по залу, для вида осматривая все выставленные лоты подряд, дула на кончики озябших пальцев, выглядывающие из вязаных митенок, куталась в куцее суконное пальто и прислушивалась к смеси языков, звучавших вокруг. В зале становилось все более людно, аукцион обещал быть успешным. На Александру то и дело накатывали приступы паники, но тем храбрее она держалась, стараясь обмануть саму себя. Страшно ей было до того, что дыхание временами останавливалось. Губы пересохли, она время от времени быстро облизывала их, стреляя по сторонам глазами, опасаясь встретить знакомых. Когда в поле ее зрения попадало панно, выставленное на самом видном месте как гвоздь программы, женщина тут же отводила взгляд, чтобы не выдать своего возбуждения.
Александра вот уже десять лет посещала европейские антикварные торги, и хотя не считала себя записным аукционным волком, бывали у нее и удачи. «Дело случая, не больше!» – с притворной скромностью говорила она московским знакомым, рассказывая о том, как ей удалось купить серию японских гравюр шестнадцатого века за полцены, мраморную статую ученика Кановы – всего за треть, побитые молью французские гобелены эпохи Екатерины Медичи – почти даром. Но что это были за гобелены – обрывки, клочья, полинявшие до полной потери цвета, источающие удушливый трупный запах! А статуя – слащавая, бездарная, вряд ли подлинная… С японскими гравюрами она также жестоко просчиталась. То оказались подделки девятнадцатого века, тоже имеющие ценность для коллекционера, но уже далеко не ту, не ту…
Ознакомительная версия.
