– То есть наш пенсионер-следователь или отставной земельный прокурор установил, что один из окаменевших трупов стал таковым не из-за вулканического пепла, а угодил в покойники раньше извержения Везувия…
– Именно, и Гай, спасаясь от преследовавших его городских стражников, которые, в свою очередь, тоже спасались бегством, держал в руке нож, лезвие которого точь-в-точь совпадало с раной на теле Публия…
– А почему бы вам не записать эту историю?
– До самого вечера я, пока довольно немилосердно не был выставлен охранниками города-музея, искал останки Гая или Публия, но так ничего и не обнаружил.
– Что вам мешает дать волю фантазии?
– К чему измышлять истории, если сама жизнь избавляет нас от этой необходимости? Я ведь уже рассказал вам целых две, взятых из жизни…
– А сегодня намерены поделиться третьей?
– Вообще-то у меня есть одна, которую я наметил на этот вечер, вот только не знаю даже, стоит ли…
– Такая она длинная?
– Зависит от того, насколько подробно я стану ее пересказывать. Впрочем, дело не в подробностях. Все дело в том, что она затрагивает одно семейство, причем затрагивает прямо, а не косвенно. Даже если прибегнуть к помощи псевдонимов, как я это делаю, вы все равно сможете догадаться, о ком идет речь, поскольку в свое время эта история нашумела, хотя семейству удалось скрыть от общественности истинные мотивы преступления.
Прошло уже немало лет, я тогда был еще совсем зеленым следственным судьей, и мы в то время еще помещались в старом здании на площади Марияхильфе. И каждому из четверых – или же нас было пятеро? – следственных судей вменялось в обязанность по очереди присутствовать на довольно неприятной процедуре судебно-медицинского вскрытия трупа.
– И верно, мало хорошего.
– Да-да. Мне и сегодня временами снятся эпизоды вскрытия, причем во сне все выглядит куда страшнее, чем некогда в реальности. Столько крови видишь, множество расчлененных трупов, и всегда преобладают либо кроваво-красные тона, либо желто-бурые – цвет разложения…
– Вам снятся цветные сны?
– Само собой, – ответил земельный прокурор. – Конечно, есть люди, и таких не так уж и мало, которые не могут, вернее, не наделены способностью видеть цветные сны. У них все в черно-белом изображении. Мои сновидения всегда цветные. То, что мои сновидения сопровождаются и звуками, – вещь обычная, и мне не верится, что кое-кто видит немые сны – может, еще и с титрами, как в немых фильмах? Кстати, о кино… мне в голову нередко приходит мысль, что с возникновения человечества и вплоть до появления кино и фотографии в искусстве главенствовал цвет, и никто не предпринимал попыток воссоздать многокрасочный окружающий мир черно-белым, разве что в офортах и гравюрах. И все же неужели самой природе было угодно дать человеку возможность видеть в снах столь несвойственный природе мир?
– Вероятно, – заговорил герр Гальцинг, – это реликт, атавизм тех времен, когда человеческий глаз еще не мог различать цвета.
– Как вы сказали? Разве существовал такой период?
– Мне так кажется. Задумайтесь о кошках, над тем, на каком уровне развития находится этот вид. Ведь кошки лишены цветного зрения, они видят мир черно-белым, вернее, серо-черно-белым.
– Вот не повезло милым созданиям.
– Иного они просто не знают, – добавил герр Гальцинг.
– «О, будь, что суждено!» – это очень известное выражение я вычитал у Гёте – впрочем, у кого же еще? Но я имею в виду то, что собираюсь рассказать вам. Есть ли на свете те, кому снятся запахи? Может, и есть, я к ним не принадлежу. Именно это и помогает мне переносить смрад моргов, которые отнюдь не соответствуют устоявшемуся представлению о них, что там сплошь никель и кафель; напротив, они будто ожившие гравюры Пиранезе – те же замшелые камни застенков. Так что слава Богу, что во сне я хоть запахов не ощущаю. Хотя бы их.
– А в те дни приходилось терпеть?
– Когда впервые, это было на второй неделе после вступления в должность следственного судьи, подошла моя очередь идти в морг на вскрытие…
– А с какой стати следственный судья должен был являться на вскрытие?
– Ах да, совсем забыл пояснить. Если в случае смерти имеются хотя бы малейшие сомнения в том, что она наступила не естественным путем, то есть в результате убийства, самоубийства и так далее, прокуратура назначает вскрытие. Согласно закону на каждом таком вскрытии, кроме судмедэксперта, должен присутствовать и следственный судья.
– А вам, случаем, скальпель в руки не давали?
– Избави Бог!..
– Какой смысл во всем этом, я имею в виду – к чему навешивать и это на юристов?
– Поди узнай. Закон этот относится к периоду, когда мы, юристы, не доверяли врачам полностью.
– А сейчас доверяете?
– Это отдельный вопрос.
Доктор Шицер, виолончелист, до сих пор лишь молча слушавший, усмехнулся при этих словах.
– Перед тем как мне, – продолжил доктор Ф., – отправиться в морг института судебной медицины – дело было поздней осенью, день стоял сумрачный, непогожий, – один знакомый судмедэксперт меня предупредил, что запах там весьма специфический. «Когда вылезете из машины во дворе морга, – сказал мне он, – не обращайте внимания на жуткую вонь. Она исходит не от трупов, а от фабрики, где производят уксус, делающей свое черное дело неподалеку от нашего института. Трупы пахнут по-другому». И он оказался прав. Трупы благоухают яблочным бисквитом – так по крайней мере мне всегда казалось. Весьма приятное амбре, если, конечно, не подозреваешь, от чего оно исходит. Упомянутый знакомый дал мне и еще одну рекомендацию: на углу улицы перед зданием института судебной медицины расположена табачная лавка. Владелец ее то ли случайно, то ли намеренно всегда имел в запасе сигары, они еще назывались… сейчас вспомню… ах да – «Черный орел», по 30 пфеннигов за штуку. Так вот, они своим дымом забивали любую вонь, в том числе и смрад разложившихся трупов. Этими сигарами я и спасался. Но я хожу вокруг да около оттого, что никак не решусь рассказать вам об одном тогдашнем случае.
Я два года пробыл в должности следственного судьи. На трупы насмотрелся. Но тот – это случилось, уже когда мое пребывание в должности следственного судьи подходило к концу, в июне месяце, – так вот, тот труп оказался, прошу простить, возможно, мои слова покажутся кощунственными, самым прекрасным из виденных мной. Труп принадлежал молодой женщине. Она лежала навзничь, естественно, обнаженная, роскошные рыжие волосы водопадом струились с железных носилок на колесах, на которых ее подвозили к прозекторскому столу. У этой женщины были поразительно ухоженные, красивые руки, наманикюренные ногти, причем я запомнил, что лак был бесцветным. Даже волосы на лобке и те были рыжеватого оттенка, а какие роскошные груди были у этой женщины! Даже после смерти они не утратили удивительную соразмерность и гармонию, ничего подобного мне в жизни видеть не приходилось. Мирно и безмятежно лежала она в своем великолепии, словно во сне, если бы не глубокий красноватый шрам поперек горла.
– Бритва, – констатировал профессор, проводивший вскрытие, – отсюда ровные края раны.
Закурив «Черного орла», я сел рядом с ведущим протокол служащим, который спокойно отстукивал слова на машинке под диктовку профессора.
Небольшая компания уже привыкла к тому, что любопытство ее не будет удовлетворено, во всяком случае, не раньше следующего раза, когда рассказ доктора Ф. прервала хозяйка дома, предупредившая о том, что пюпитры уже расставлены.
– Гайдн, квартет «Восход солнца», опус 76 си-мажор, – объявил сын хозяйки дома.
Герр Гальцинг извлек из футляра скрипку и произнес:
– После вашего рассказа нам следовало бы избрать для исполнения «Смерть и девушку».
– В следующий раз, – успокоил его доктор Ф. – История ведь не досказана.
Неверно, уважаемый, что мы, кошки, невосприимчивы к цветовой гамме. Да, красного и зеленого цветов мы не различаем, а вот синий, желтый и фиолетовый – пожалуйста! Так что все-таки мы живем не в черно-бело-сером мире. Кстати, а почему во многих языках название такого чудного цвета, как оранжевый, присутствует в столь уродливо-усеченной форме: «оранж»? Почему решительно все живописцы, включая и представителей XX столетия, точно по молчаливому согласию, игнорируют оранжевый цвет? Вопросы, вопросы… Они не дают мне покоя, а в книге ответов на них мне не отыскать. И можно ли вообще отыскать их в книгах? Я слышала, что в книгах можно найти все, что угодно. Например, даже о категорическом императиве, до которого мне дела нет, и то написали, а вот узнать, когда мир стал вести отсчет времени на секунды, мне так и не удается.
Такие вот дела.
В общем, сворачиваюсь калачиком.
Тринадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он продолжает рассказывать историю «Большого семейства»
