Машина, почти неслышно шелестя шинами, покатилась под горку. Склонившись к лобовому стеклу, я всмотрелся в сгустившиеся сумерки. Не освещаемая фарами улица, казалось, стала еще теснее.
— А вот и Петя, — прогудел Роман, указывая на долговязую фигуру Свиркина, шагнувшего на дорогу из-за толстого тополя.
Водитель затормозил. Я приоткрыл дверцу.
— Все в порядке?
Петр доложил:
— Так точно. Дружинники на месте. — Он кивнул в сторону лавочки, на которой расположились пятеро молодых парней. — В дом вошли четверо мужчин и одна девушка.
Окна небольшого кирпичного дома были плотно занавешены, но и сквозь шторы вырывались сполохи цветомузыки, придавая всему вокруг вид сказочный и нереальный.
Мишин толкнул дверь, и мы с командиром оперативного комсомольского отряда дружинников Степаном Матюшкиным шагнули следом за ним в темные сени. Пол вздрагивал от стереокриков, родившихся на солнечных берегах Средиземного моря. Пройдя через кухню, мы попали в просторную комнату. В потемках трудно было различить лица молодых людей, устремивших на нас взгляды, тем более что лица постоянно меняли свой цвет: то становились зелеными, то фиолетовыми, то яркомалиновыми. Степан решительно подошел к магнитофону и утопил клавишу. В комнате стало тихо, как в ткацком цехе, в котором внезапно замерли все станки. Я щелкнул выключателем. Мишин шагнул на середину и, обведя взглядом сощурившиеся от яркого света физиономии, сообщил:
— Все, ребята. Товара больше не будет. — Он повернулся ко мне: — Познакомьтесь, это следователь Ильин Николай Григорьевич.
— Приплыли, — грустно констатировал юноша с коротко остриженными висками и откинулся в кресле.
— Сволочь! — взвизгнула угловатая девица в полосатых вязаных чулках выше колен и мини-юбке, вскочила и кинулась на Мишина, яростно колотя в воздухе маленькими кулачками.
Щуплый парень в застиранной майке с трилистником на груди схватил девицу за плечи.
— Сядь, дура!
Рослый рыжий юнец в кроссовках лениво разогнул спину, поднялся с дивана и медленно направился к дверному проему, ведущему в другую комнату. Он решительно не хотел со мной знакомиться, так как, сделав несколько шагов, стремительно рванулся туда, и мы услышали звон разбитого стекла, а следом могучий бас Вязьмикина: «Куда ты, огонек?!» Это охладило двух других юнцов, которые явно собирались последовать примеру рыжего и расправиться еще с парой окон. Матюшкин удивленно посмотрел на одного из них:
— Ухов, тебя же по болезни от сельхозработ освободили? — Степан обернулся ко мне и пояснил: — Он справку представил в деканат, что у него какой-то чрезвертельный перелом.
Ухов понуро опустил голову. Я взглянул на Степана:
— Остальные тоже ваши?
Он кивнул:
— Да, кроме Трошина, который в окно сиганул, его в прошлом году исключили.
В дверь заглянул Свиркин:
— Николай Григорьевич, вторая машина уже пришла. Едем?
Компания спекулянтов во главе с хозяином дома уныло потянулась к выходу. Во дворе, оживленно переговариваясь, толпились дружинники.
20 часов 47 минут. Снегирев
Когда «Жигули» подрулили к светло-зеленой панельной пятиэтажке, Семен искренне изумился:
— Я думал, у вас только старинные дома…
Баталин усмехнулся:
— Фильм «С легким паром…» смотрел?
— Там хоть посолиднее, а это… — разочарованно поморщился Семен.
Баталин снова усмехнулся:
— Зато ты, наверное, чувствуешь себя, как в родном городе?
— Это точно, — ответил Снегирев, распахивая дверцу.
Они остановились перед квартирой Семушкина, и Баталин позвонил. Дверь открыл пожилой мужчина в пижаме. В крупных руках с узловатыми пальцами он держал газету и очки и, подслеповато щурясь, смотрел на оперуполномоченных. Семен задержал взгляд на этих усталых руках и представился.
Лицо мужчины посерело, и он отошел в сторону, приглашая в крошечную прихожую с допотопной вешалкой. Прошли в комнату. Никакой роскошной обстановки, чистота и порядок. Казалось, будто и вчера, и месяц, и десять лет назад простенькие стулья стояли вот так же вокруг овального стола, так же почти бесшумно мерцал голубой экран «Рекорда», а перед ним тихонько покачивалось кресло-качалка, покрытое недорогим пледом. Хозяин включил трехрожковую люстру с плафонами из голубого стекла и негромко, разделяя слова, как человек, не привыкший помногу говорить, произнес:
— Садитесь, пожалуйста… Я знаю… получил письмо из Новосибирска от следователя прокуратуры. — Он, тяжело переставляя ноги, подошел к телевизору, выдернул из розетки шнур, положил на телевизор очки и газету и повернулся к оперуполномоченным. — Меня зовут Аркадий Леонтьевич, я отец Игоря. — Он долго не мог найти место своим натруженным рукам, наконец, заложил их за спину и с отчаянием взглянул в глаза Снегирева. — Товарищ капитан, как такое могло произойти?! В голове не укладывается! — Он беспомощно оглянулся по сторонам, словно ища поддержки. — … Матери нет, на работе задерживается, скоро конец месяца, план горит, она на заводе штамповщицей работает… А что мать?! — Аркадий Леонтьевич обреченно махнул рукой. — Тоже с ума сходит, ночами не спит… Упустили мы Игоря… Сами виноваты…
Снегирев взглянул на стену, где висела небольшая фотография молодого усача в лихо сдвинутой на затылок пилотке. Хозяин поймал его взгляд и, опустив голову, проговорил:
— Вот видите… на фронте я воевал… Ранен трижды… Медалями награжден… На заводе тоже не из последних. И все теперь перечеркнуто! Нет мне прощения! — Лицо Аркадия Леонтьевича ожесточилось. — За такого сыне меня самого расстрелять надо!
— Зачем же так, — мягко укорил его Семен.
— Я, товарищ капитан, слов на ветер не бросаю! Хоть сию секунду за такого сына отвечу! — Он схватил со стола папиросы и, ломая спички, закурил. Сделав несколько глубоких затяжек, чуть успокоился и виновато посмотрел сначала на Семена, потом на Баталина. — Извините… Но не могу я, сил нет… Как теперь людям в глаза смотреть?! Хоть на завод не показывайся!.. Еще наставником молодых зовусь, — лицо Аркадия Леонтьевича перекосила горькая усмешка. — Какой я, к черту, наставник?! Своего сына упустил… А ведь с сорок седьмого, сразу после демобилизации, на этом заводе. — Он отрешенно уставился в темный экран телевизора.
— Как же все-таки случилось, что Игорь… — начал Баталин, но Аркадий Леонтьевич не дал ему договорить.
— Не знаю, не знаю, не знаю! Какая-то сволочь втянула его, запутала… В школе он учился хорошо, по поведению никаких замечаний, в институт поступил… Не пил, даже курить только в институте начал… Потом стал приходить с запахом, тряпки иностранные появились… Говорил я матери! Она только: ладно да ладно, парень, дескать, в институте учится. Я его чистить начну, она заступается. Потом сама спохватилась, когда он по нескольку дней домой не приходил. Однажды стирала рубахи и нашла билет до Новосибирска, на самолет. А он говорит, у меня там девушка… Так и не сказал, где деньги на билет взял, а ведь на стипендию не полетаешь, и мы его не баловали. Тут я понял, паучище какой-то опутал сына и не отпускает, — хозяин снова закурил. — Но прежде всего вина на нас с матерью, не смогли гниль в его душе заметить. — Аркадий Леонтьевич тяжело вздохнул. — Письмо от следователя получили, мать в институт побежала, а Игорь, оказывается, два года как отчислен… Обманывал нас… Надо было сразу после школы взять его на наш завод… Да силен, говорят, мужик задним умом…
Снегирев слушал отца Игоря Семушкина, и ему было больно за этого рабочего человека, пытавшегося объяснить в первую очередь самому себе, почему он потерял сына. Семену очень не хотелось еще больше травмировать его, но он был вынужден, и, извинившись, попросил Аркадия Леонтьевича выдать предметы, которые могут представлять интерес для следствия, и пригласить понятых для обыска и описи имущества. Тот нацепил очки, долго, и, видимо, не читая, смотрел на постановление, санкционированное прокурором, затем обреченно выдавил:
— Понимаю, понимаю… Это должно было случиться… — Он встал, порылся в буфете, вытащил из-под белья авиабилет с расплывшимися от воды надписями и протянул его Снегиреву. — Что еще — не знаю… Ищите. — Он с надеждой посмотрел в глаза Семена и попросил: — Без понятых можно? Соседи все-таки… Позор-то какой…
Семен отрицательно покачал головой. Аркадий Леонтьевич еще больше ссутулился и, шаркая ногами, вышел из квартиры. Через пару минут он возвратился с двумя пожилыми мужчинами, которые прятали глаза, словно и они виноваты в том, что Игорь Семушкин совершил преступление. Хозяин уселся за стол, обхватил голову руками и не поднимал ее до самого конца обыска.
Обыск ничего не дал. Видимо, зная взгляды своих родителей на жизнь, Игорь не хранил дома ничего, что могло бы навести на мысль о его двойной жизни. Окончив необходимые формальности, оперативники вышли на улицу, но тяжелое чувство не оставляло их.
