— Травма?
— С легкими у него было плохо. Вообще-то он подрабатывал, только в штате не состоял. У нас своя машина. Смотришь, подвезет кого-нибудь. Заплатят.
— Вообще-то он рыбак? Она замялась.
— Иногда приносил рыбу.
— Осетрину?
— Ну да… Но где брал? Этого не знаю. — Я продолжал расспрашивать:
— С Касумовым вы знакомы?
— Первый раз слышу.
— Ваш муж помогал тушить ему «козлятник». Его кличка
— Мазут.
— Мазут — я слышала.
В кабинет постучали, это был Хаджинур Орезов.
— Извините, Игорь Николаевич. Я не знал, что вы не одни.
— Я скоро освобожусь.
Прежде чем дверь закрылась, я разглядел в коридоре приземистого, с черными живыми глазами мужчину, смахивавшего по одежде на рыбака, Я понял, что это Баларгимов.
— Сколько уже прошло, как он утоп? Года два? — У него был грубоватый глухой тенор, речь — простая, и я не почувствовал в нем ни робости, ни испуга ни перед нами, ни вообще перед вызовом в прокуратуру. — Небось и косточки уж давно сгнили!
Он сидел на том же стуле, что и Ветлугина, тяжело и свободно, ни разу не оглянувшись на дверь.
— Как все вышло? — спросил Бала.
— Ну, как…
Баларгимов повторил сказанное им на допросе, не путаясь и ничего не добавляя.
— …Когда перевернулись, я отплыл немного, чувствую — дно. Кричу: «Монтер! (Кличка у Сашки такая.) Ты где?» «А темно. Мы ушли метров на сто от берега. Хоть глаза выколи… Где искать? Сам мокрый. Все утонуло. Думаю: „Козел! Сам выберешься, не мальчик. Верзила под потолок!“ Потянул домой, а назавтра прихожу, спрашиваю: „Сашка приходил?“
— „Нет!..“
Я ощутил знакомую грубую манеру общения — следствие сурового жизненного опыта, непоказного презрения ко всему — к смерти, к жизни, к тому, что происходило раньше, потом, вчера, завтра.
„Странно: его фамилия ни разу не упоминалась среди браконьерских…“ подумал я.
— Вы сразу заявили в милицию? — спросил Бала.
— В этот день не пошел. Подумал: нажрался после купания, спит где-нибудь! А на другой день пошел.
Баларгимов был одинаково презрителен — это чувствовалось из его рассказа — и к самому себе, и к погибшему и не собирался от нас это скрывать.
— …В милиции объяснение написал. Потом несколько раз еще вызывали, допрашивали. Свозили на место. Я показал. Там под водой камни. Там и ружье нашли. И мой рюкзак.
— А что с вашим ружьем?
— В рюкзаке осталось. Я так и не собрал его.
— Вы член общества охотников?
— Был. Сейчас уже выбыл. Думаю снова вступить…Что? — Он показал на дверь, вслед ушедшей Ветлугиной. — На меня, что ли, бочку катит? Так, во-первых, мы с Сашкой друзья. Что нам делить? А потом: зачем бы я к ней пошел? Она и не знала, что он на охоте, и с кем — не знала! Я сидел бы дома и молчал в тряпочку.
Бала спросил:
— Вы работаете?
— Осмотрщиком кабеля. На южном участке.
— Зарплата большая?
— Какая зарплата! — Он махнул рукой. Вошел Агаев.
— Не помешаю? — Из-за неудобства помещения у нас все время гостил кто-нибудь из милиции.
— Нет, конечно. — Я тоже задал несколько вопросов Ба-ларгимову: — Как вы охотитесь на качкалдаков в темноте? Он с любопытством взглянул на меня.
— Птица ведь не видит! Подпускает совсем близко.
— А как подбираете дичь?
— Так и подбираем. Много, конечно, теряется… Начальник! — Он посмотрел на часы. — Мне на работу! Не хочу опаздывать. Назначь другое время!
— Ветлугина жалуется? — спросил Агаев, когда Баларги-мов вышел. — Она думает, что мы ей его воскресим… — В голосе звучала неприкрытая вражда. И, между прочим, никакая она ему не жена. Разбежались. Незадолго до его гибели.
— Развелись?
— Она его бросила: пил по-черному.
— Браконьер?
— Нет, по моим данным. Мы этого дела не вели. — Агаев закурил. Только отдельные поручения.
Мой бывший однокашник был раздражен. Вскоре выяснилась и причина:
— Кудреватых — крупная фигура. Вы не знаете, с кем связались. После того, что случилось, можете считать, что вам здесь не работать…
— Как знать!..
— Нельзя закрывать установку. Так не делают. Это война! Объявление войны!
Стиль самого Агаева был, без условно, иной. На его скромной должности и более работящие начальники всю службу проходили в майорских, а то и капитанских погонах.
Всю текучку Эдик Агаев передал Буракову и Хаджинуру, оставив себе обслуживание областной номенклатуры. Билеты на суда, дефицитные комфортабельные каюты, связь с аэропортами и, конечно, снабжение начальства черной икрой и красной рыбой.
„Цена полковничьей папахи…“
— Может, я поговорю с Кудреватых? — спросил Агаев. — Он простой, отходчивый. Настоящий мужик!
— Да нет. Спасибо.
— Вас, говорят, можно поздравить? — спросила Анна, когда наш заказ не вызывающие аппетита слова: „два комплекса“ — был принят. — Вы успели нажить врага среди сильных мира сего?
Мы сидели за столиком в длинной череде других, расставленных вдоль стен продолговатого узкого помещения.
— Неужели об этом уже известно? — Я удивился.
— О закрытии пусковой установки? Конечно! И о том, что Сувалдин дал телеграмму…
Официантка поставила перед нами тарелку с жижицей: „луковый суп“. Длинные волоконца от куриного желтка ветвились на дне.
— Вы разворошили самое гнездо…
— Время покажет, кто прав!
— А в это время убийца Сережи Пухова наслаждается свободой!
— Это недолго продлится. У меня такое чувство, что дело раскроется в целой серии здешних преступлений. Если, конечно, меня до этого отсюда не выставят…
— Будем надеяться.
— И все-таки надо бы поспешить… Раскроется в „комплексе“… — Я заметил, что единственный человек, которому я мог бы сейчас охотно рассказать о своих планах, была эта, в сущности, мало знакомая мне женщина. А отнюдь не моя жена. — Как все преступления, совершенные устойчивой группой.
— Вы считаете, Пухова убила устойчивая группа?
В отличие от Анны, разговаривая, моя жена быстро все смекала и быстро-быстро задавала вопросы мне, словно стремилась поскорее освободить меня от необходимости продолжать. Я укладывался в короткие, отведенные для ответов секунды, но после разговоров с нею я часто чувствовал себя так, словно мою душу поспешно и не очень деликатно обыскали.
— Да, так мне кажется. Многое тут странно.
— Странно? — Светло-синие под черными длинными ресницами глаза смотрели ласково-любопытно. Анна не торопила меня. Мы словно много лет знали друг друга.
— Я встречался с женой Умара Кулиева… Она сейчас в Москве. Кулиева могла бы многое рассказать.
— Только она вряд ли решится. — Как в каждой женщине, в Анне жил природный следователь, сыщик от бога.
— И все-таки одну вещь Кулиева сказала. Мазут переправлял записку из тюрьмы от ее мужа…
— От приговоренного к смерти? И такое бывает?
Анна качнула плечами, поправила висевшую на спинке стула сумочку движения ее были удивительно гибки, мне доставляло удовольствие наблюдать за ней.
— Ты лучше знаешь здешнюю жизнь… — сказал я, вглядываясь в желтоватые волокнистые растения на дне тарелки.
— Знаю только, что она не скажет тебе всей правды. У нас все разуверились. Человек жалуется утром должностному лицу на мерзавца, а вечером тот, на кого он жалуется, уже в курсе дела. И расплата грядет.
— Я, честно, не очень-то в это верю. Хотя многие говорят то же. Ну, хоть один пример у тебя есть?
— Но ведь и у меня только одна жизнь… — Она улыбнулась.
Официантка снова приблизилась. Она принесла что-то рыбноконсервное, выловленное в чужих морях и привезенное за тысячи верст. Свежую рыбу нашего моря достать к столу можно было только из-под прилавка.
— Хоть один пример! — напомнил я, когда официантка удалилась.
— Ты видел, когда хоронили Пухова, на кладбище… Со мной стояла женщина. С черным бантом…
— Вдова Ветлугина?
— Ты с ней знаком? — Анна удивилась. — Она, кстати, здесь, в ресторане. Не оборачивайся. Третий столик за твоей спиной… — Мы незаметно перешли на „ты“.
— У нее муж погиб на охоте, самопроизвольный выстрел из охотничьего ружья…
— Ерунда! — Она отложила ложку. — Никакой это не несчастный случай. Ее мужа убили. Закатили в лоб полный заряд дроби. Днем! Принародно!
— Наверняка нашлись бы свидетели!
— Они есть! Человек десять, а может, пятнадцать! Но они тоже ничего не скажут!
— Откуда все это известно? И про свидетелей, и про дробь? Ты вскрывала его?
— Это было до меня. Но всем это известно! Все знают!
— В том числе и вдова Ветлугина?
— Конечно!
— Вот ты и попалась. — Я легко хлопнул ладонью Анну по руке. — Я час назад с ней разговаривал. Она и слова не сказала о том, что ее мужа убили!
Анна улыбнулась.
