Адам Холл - Меморандум Квиллера

Соскользнул локоть. Отблеск золота, двойной блик золота, белизна ее шеи и маленькие, маленькие люди, семеро маленьких людей, моя фамилия Квиллер. ее имя Инга, расскажу вам о ней, темной-темной, такой темной, что вас щемит желание увидеть ее худощавое длинное тело, одетое в черный костюм; женщина ли она, или продолжение какого-то давно умершего тела, или все еще девочка, ощущающая запах горелого мяса в бункере фюрера, дорогой мой Фабиан, она любит фюрера, распростертого на ее черном диване и пляшущего с призраками под ночную музыку, Инга, любовь моя, ненависть моя, тень, темная тень, одетая в темное, покажись Фабиану и скажи ему, скажи ему, скажи ему!..

Я приходил в себя, но все сместилось со своих мест, словно три или четыре негатива, отпечатанных вместе: ее лицо, плывущее на поблескивающей плоскости стола, человек с седыми кудрями и небольшими черными усиками, стоящий передо мной; образы реального и потустороннего толклись в беспорядке перед моим мысленным взором. Это она расцарапала мою руку. Плечо у меня ныло.

Затем возникли сомнения. Что было реальностью? И существовала ли она вообще? Передо мной проплывали лица: лицо Поля, лицо Хенгеля, Брэнда - лица людей, которых я видел всего один раз в жизни. А может быть, я не видел их никогда? Кто такие этот Поль, Хенгель, Брэнд? Я выдумал их. Они прошли мимо, ничего не знача для меня. Я начал думать, что теряю разум.

Циферблат сверкнул золотом. Руку жгло. Нет, не она... Игла... ее ногти. Мне снова сделали укол, пока я находился без сознания. Жжет. Кровь бурлит, что-то крадучись приближается к мозгу. Другая рука тоже чувствует тяжесть. Какой-то шум. Это не Фабиан. Резиновая груша накачивает повязку на руке. Кто-то щупает мой пульс - сбрось его руки. Сбрось! Нет сил.

Люстра плывет в небе, мерцая миллионами звезд.

Чувство паники, затем самоконтроль: злоба. Злоба из-за того, что я поддался панике. Время, следи за временем! Нет, не выходит. Он опустил руки, идиот! Возникла мысль: подумай о том, что означает боль. Очнись, или они обведут тебя вокруг пальца. Тебя, Квиллер! Думай!

Воспоминание - одна инъекция, эффективный период - двадцать минут, снотворное, возможно, пентотал; другое воспоминание: меня не будили, не интересовались моим именем. Почему меня не допрашивали? Возвращаюсь из состояния бессознательности, воспоминание о каких-то снах, связанных с Ингой, результат второй инъекции и моя реакция на нее. Чрезвычайно важно выяснить, каким препаратом они пользуются, чтобы сопротивляться его действию. Или хотя бы совершить такую попытку.

- Вы хорошо поспали?

Звук помог зрению. Теперь сознание очень быстро возвращалось ко мне, словно ракета, возникающая из глубины. Это не пентотал. Все начало звучать громче, становилось значительно яснее: свет перестал мигать, стал ярким, и его лицо, словно вытравленное на металле, на фоне лепки на потолке; глаза его светились. Сердцебиение усилилось, грудь вздымалась и опадала - начало покоя...

Бог мой, я понял, что они сделали!

- Теперь вы чувствуете себя самим собой, Квиллер. Скажите, как ваше самочувствие?

- Хорошее, - ответил я, прежде чем сумел остановить себя.

Значит, это не пентотал. Этот фокус был мне тоже известен: постепенное введение наркоза с амитал-натрием, затем шоковая доза бензодрина или первитина, чтобы разбудить сонного. Голова у меня была так ясна, что я мог дословно вспомнить то, что говорил нам в 1948 году лектор: грубое пробуждение делает насущно необходимым желание говорить - больным овладевает болтливость такой степени, которую до этого в нем нельзя было предполагать.

Тело дрожало, и нервы напряжены так, как если бы мою кожу стянули сетями из проволочек под электрическим током. Яркий свет, словно отраженный в гранях бриллианта, и звук его голоса, звонкого и чистого, словно удары колокола. Я чувствовал, как все мое тело наливается мощью, и в экстазе мне хотелось кричать, кричать от сознания своей силы. Я поднял руку, чтобы одним ударом раскрошить вдребезги люстру, и вдруг осознал, что на моем лице появилось растерянное и глупое выражение, так как я не смог даже пошевелить рукой. Они привязали мои руки и ноги к креслу, зная, каким я стану сильным, таким сильным, что справлюсь с десятком охранников. И затем наступил спад: я был могуч, но бессилен, не мог двинуться. Я хотел разговаривать, но я не должен был. Результат спада: возбуждение. Язык распух и болел от напряжения, вызванного желанием говорить, которое я подавлял в себе. Молчи! Это все, что ты должен делать. Молчи!

- Теперь вы можете рассказать мне все, что пожелаете, Квиллер.

- Мне нечего рассказывать.

- Я слушаю вас...

- Я ничего не скажу, Фабиан. Мне нечего сказать вам.

- Но ведь между нами существует обоюдная симпатия...

- Послушайте, можете держать меня здесь, пока лицо у меня не почернеет, но ничего не выйдет, ничего у вас не выйдет! - Я перешел на английский. Он тоже.

- Мы не хотим долго держать вас здесь потому, что ваша резидентура начнет беспокоиться о вас. Вы так давно не докладывали о себе...

- Я не докладываю, не обязан ничего докладывать, они... - Молчи, молчи!

- Но вы не должны терять связи с ними...

- Существует почта и...

- Ну? Ну?

- Почтальон всегда звонит дважды. - Пот стекал у меня по лицу, я дышал тяжело, словно пара кузнечных мехов.

- Мы сообщили вашей резидентуре, что некоторое время вы не будете поддерживать с ними связи...

- Не надо никаких марок, никаких марок, Фабиан - Я же говорю, никаких марок! - Безумие, безумие, ты выбалтываешь все одним духом. Говори опять по-немецки и попытайся запутать мыслительный процесс. - Послушайте, мне нечего сказать вам, вы думаете, что можете привязать меня к креслу и накачивать меня наркотиками, рассчитывая, что я выдам таких людей, как Кеннет Линдсей. Солли, бедный Солли, это моя вина, моя вина, я сказал ему это, но он не слышал, он был уже мертв, - вы думаете, он простит мне, скажите, простит? Простит когда-нибудь? Простит?..

Всего трясет. Запах пота. Снова спад, но иного рода: совершенно ясно представляю себе, совершенно отчетливо - они добиваются, чтобы я назвал им имена и шифры и какое у меня задание, - отчетливо сознаю, что должен держать себя в руках, спасти жизнь многих людей и само существование резидентуры. И все время непреодолимое желание выболтать все и сразу покончить с этим... Как у алкоголика: рука, тянущаяся за бутылкой, и мозг, тщетно пытающийся остановить это движение...

- Вы не должны наклеивать марки на письма? Нам это известно. - Нежный голос, почти гипнотизирующий. - Нам неизвестно лишь, как вы получаете сообщения. По-видимому, это очень умно придумано, если никто, ни один человек этого не знает...

- А откуда, черт возьми, кто-нибудь может знать, если все делается строго конспиративно? Вы думаете, что наша организация могла бы противостоять людям, подобным людям из "Феникса", если бы половина администрации не была занята тем, как направлять и получать секретные сообщения без Поля в ящике-контейнере, и Вин... Винограда... Винограда... Винокура... одного поля ягода... когда она склоняется над тобой, но я не скажу, не скажу, не скажу...

- Виноград? Винокур... Дальше... дальше...

- Все, все!

- О, я знаю, о каком ящике вы говорите...

- Нет, вы там никогда не были...

- Поле? Ящик в поле? Полевой ящик?

- Она стройна, говорю я вам!

- Ящик... Ящик... Какой ящик? С виноградом?

- Гадайте еще раз...

- Помогите мне.

- Гадайте, гадайте, Фабиан... Фабиан... Прости меня, Солли. Это я виноват...

Ясное ощущение опасности, ясное ощущение беспомощности, они ухватились за виноград, боже, помоги мне, я проговорился о Поле... Виноградное поле... Молчи! Или пусть он созреет, виноград... Три мысли - Инга (секс), Кеннет Линдсей Джоунс (потрясение от гибели) и Солли (чувство вины). Могу играть на этих трех вещах, потому что они отвлекают мое внимание и уводят от исповеди. Так будет безопаснее, потому что двое из них мертвы, а она, она - сама смерть...

Снова охватывает дрожь. Кресло вибрирует, словно сиденье в самолете, взмывающем в небо. Рот полон языка и - жажда говорить, говорить, говорить... "Цветы у стены-Цветы, я принесу цветы на могилу Солли, в случае моей смерти перешлите контейнер Солли на Флорес Лас Рамблас лично - я сказал лично, слышите меня, слышите, проклятые ублюдки? Дрожь, лихорадочный озноб и чья-то рука на кисти моей руки.

- Что со мной, доктор? Что со мной?

Я слышу свой голос. Это я кричу, да, я... Если бы только Солли услышал меня!

- Это в Барселоне. Мы знаем...

- Вы знаете не все.

- Мы знаем авеню в Барселоне, которая называется Лас Рамблас. А какой номер?

- Испанская инквизиция в новом стиле при помощи амитала, а вы видали когда-нибудь быка с кольцом в носу, быка на арене с кольцом в носу? Она стоит, как матадор, ноги вместе, бедра вперед, и вы хотите забодать ее, как бык, если она будет стоять так на арене, на арене...

- Вы не забыли номер в Лас Рамблас?