«И правильно», — подумал Красл. Ясно, что графиня убила Павлату. Хотела воспользоваться его кражей против Риссига. Когда лавочник отказался продать добычу, поступила согласно фамильным обычаям, ведь ее предки были рыцари-захватчики. Позднее она, вероятно, связалась с Ганкой, хотя, возможно, он действовал сам по себе. Ну а теперь, видя, что убийство не раскрыто, Эренберг обратилась к вероятной соучастнице Павлаты. Для страховки решила воспользоваться мужским костюмом. Только вот как бы эта аристократка достала обещанные десять тысяч?
— Я думаю, вы нас должны благодарить, пани Бреттшнайдер! Эта женщина расплатилась бы с вами скорее оловом, чем золотом.
— Пули уже давно не делаются из олова, — насмешливо заметил барон. — Тоже мне детектив! Правда, вы сегодня единственный чего-то добились. Выяснили наконец правду?
— К сожалению… — отозвался Красл.
— Жалеете, что не меня уличили?
— Жалею, что убийца останется безнаказанным.
— Это уж нет, будьте спокойны! Сегодня же вечером позвоню полицейскому комиссару в Брод и расскажу. Можете на меня положиться. В кандалах проведут ее мимо фабрики, это я вам обещаю! И мимо дома Павлаты. Начнут бить — во всем признается! — Барон снова пришел в неистовство. До самого Свагова барон проклинал свою бывшую любовницу и смолк только когда карета остановилась у лавки Павлаты. И ни у кого не возникло мысли, что графиня могла приехать всего лишь для того, чтобы повидать и успокоить своего тайного возлюбленного, оправдаться или выпросить у него прошение.
2
— Десять тысяч вы не получили, женщина, — сказал Риссиг, прощаясь с Бреттшнайдер, — но зато у вас голова осталась на плечах, а это подороже. Прощайте! И не суйте свой любопытный нос куда не следует!
Он выпрыгнул из кареты перед фабрикой, словно забыв об учителе. Красл беспомощно пошел за ним. В канцелярии их приветствовал Пальме.
— Разумеется, у нас ничего не пропало! Все записи находятся в сейфах, а они у нас самые современные. Раз в неделю я все лично проверяю.
— Тогда откуда все эти разговоры? — гневался фабрикант. — С чего это Павлата вздумал хвастаться, что прижал меня к ногтю? — Он нетерпеливо ходил по комнате и был так зол, что казалось, вот-вот он ударит своего директора.
— Не могу знать, ваша милость. Но если изволите помнить, полгода назад было покушение на ограбление… — Пальме показал на сейф, стоящий в углу. — Вот у этого сейфа была несколько повреждена задняя стенка. Но они тогда сбежали с пустыми руками. Однако мог пойти слух, что кража удалась, никого тогда не удалось поймать…
— Вот вам ваш Павлата! — обернулся барон к Краслу. — Уж он заслужил памятник! Мало того, что обокрал мою мать, он же, видно, пытался вскрыть мой сейф, коли твердил потом, что у него мои документы!
— Это мог быть другой преступник, который к Павлате не имеет никакого отношения… — тихо возразил Красл.
— Разумеется, мог! Учитель Красл не изволит верить барону Риссигу! Подите-ка сюда, директор! Немедленно проверьте все документы! — Он буквально поволок Пальме из комнаты. Учитель остался наедине с писарем. Тот горбился у окна над какими-то ведомостями, орудуя допотопным гусиным пером. Красла он не замечал.
— До свидания!.. — робко произнес учитель и взялся за дверную ручку. Когда он впервые встретился тут с Пальме, настроение у него было получше. Тогда он радовался, думая, что уже почти раскрыл преступление. Теперь, вновь полагая, что тайна раскрыта, учитель не испытывал никакого удовлетворения. Что ему до отношений барона и графини? На чьей он стороне? Чужак и есть чужак!
— Grüß Gott![9] — внезапно воскликнул писарь, глянув на Красла своими рыбьими глазами и словно удивляясь, что учитель еще здесь. Красл поспешил выйти. В конце концов барон с графиней договорятся — старая и новая аристократия. Фабрикант вряд ли заявит в полицию. Скорее будет шантажировать. Учителю следовало бы самому сообщить о графине полицейскому комиссару, а кроме того, выяснить, где была графиня во время беспорядков у фабрики. Но у Красла пропало всякое рвение. Вспоминая графиню, как вихрь примчавшуюся на перекресток, он говорил себе — нет, не так бы вел себя убийца, эта женщина не могла быть убийцей! Впрочем, окончательное решение за Альбиной, она здесь самое заинтересованное лицо.
3
Однако оказалось, что у нее более насущные заботы. Она встретила учителя, едва сдерживая слезы: Риссиг не сдержал слова. Едва ушла Бреттшнайдер, ворвались жандармы, какие-то незнакомые, наверное, специально вызванные из Брода. Яреку удалось спастись в последнюю минуту. Стреляли в него, как на охоте! А потом перевернули весь дом вверх ногами… Альбинка шмыгала носом, сидя среди проткнутых штыками перин, скорбно озирая свое разоренное жилище.
— Жандармы сказали, что ищут листовки социал-демократов, а я теперь на подозрении и должна каждый день отмечаться в полиции. Но я думаю, что они искали те самые записи Риссига…
— Какие записи? — взорвался Красл, которому негде было даже присесть. — Никаких записей барон не ищет, все у него в полном порядке, своими ушами слышал! Это все сплетни! Выдумки, из-за которых совершено преступление!
— Но зачем они так тщательно все обыскали?
— Понятия не имею! — Красл смертельно устал, и все ему опостылело. — Право же, не знаю, Альбинка!
Девушка сидела как пришибленная. Так притерпелась к бедам, что, если бы сейчас подожгли крышу над головой, она бы не удивилась.
— Одно я знаю твердо — Риссига мы подозревали зря! И Ярека не он выдал. Парни в последнее время сами были очень неосторожны. Почему вы здесь во всех ваших бедах вините одного Риссига? И болезни, и неурожаи тоже из-за него? А между прочим, только фабрикант может тебя выручить!
— Каким образом?
— Он один может купить эту лавку. А продать здесь все придется, Альбинка, потому что ты поедешь со мной в Прагу!..
Девушка была ошеломлена.
— Ну разумеется, не могу же я тебя оставить здесь совсем одну! Доктор Х. обязательно о тебе позаботится. Хотя бы ради отца! А Голан потом может за тобой приехать… — учитель не терял оптимизма.
— Вы думаете, барон теперь согласится купить лавку? Если даже не ищет документы?
— Посмотрим… — И Красл снова отправился к фабриканту, надеясь, что это уж в последний раз.
4
Риссиг отказался его принять. Замок празднично сиял, слуги щеголяли в роскошных ливреях. Лакеи у входа торжественно кланялись гостям.
— Тогда доложите пани баронессе, — потребовал Красл.
— Она никого не принимает!
— Скажите, что я принес ее книгу.
Камердинер смерил его недоверчивым взглядом.
— Смотрите, будут неприятности, если не доложите! Ее светлость ожидает меня!..
Камердинер Пожал плечами и вышел. Другой слуга тем временем преградил Краслу дорогу. Звучали веселые куплеты, прерываемые смехом и аплодисментами. Видимо, сегодня вместо Моцарта гостям предлагалась оперетта. Певец повторял на бис:
Всем богатство заправляет,
И об этом каждый знает!
Деньги есть — живем мы всласть,
И повсюду наша власть!
Бедность грязными руками роет землю, тешет камень,
Мы отмыты дочиста — нам противна нищета!
Все общество, видимо, изрядно подвыпившее, громко подпевало певцу. Они сделали гимном песню, которая издевается над ними. Обернувшись, Красл заметил, что возле него тихо стоит пани Риссиг. Она была в черном домашнем платье и явно не участвовала в приеме. Баронесса пригласила его в свои покои, где Красл увидел наконец ее знаменитую коллекцию. Толпы китайских статуэток, множество ваз и украшений из фарфора, большая библиотека. Красл сбивчиво изложил свою просьбу:
— Ваш сын как будто интересовался лавкой Павлаты… Приглашал даже нотариуса из Либерца…
— Вы не поняли мою книгу, учитель. Очень жаль…
Комната освещалась красной люстрой, отчего Красл чувствовал себя то ли в гробнице, то ли в публичном доме.
— Есть три вида существования, и все они полны зла: первый — стремление удовлетворить желания, сладострастие. Второй вид — жажда личного бессмертия, третий — жажда успеха, богатства и власти, суетность. Все три зла следует превозмогать, учитель! Понимаете? — Она смотрела на него укоризненно. Из зала доносился припев:
Кто монетой звенит,
Тот и барином глядит,
Лишь он, лишь он…
— Сладострастие и суетность — суть главные препоны на пути к счастью!
— А что такое голод? — спросил Красл злобно. — Об этом вы никогда не задумывались, пани?..
Старая дама рассеянно смотрела на книги.
— Очень жалко, что нет Золотого Будды! Все же кто-то, видимо, украл его у меня.
Учитель повернулся и пошел, без извинений, не простившись, в нем зрел бунтовщик. Пронесясь мимо камердинера, он почти влетел в объятия толстой матроны с грандиозным декольте, которая как раз выходила из кареты. Вслед ему неслись ругательства, но он и не оглянулся.
