В половине одиннадцатого Калли присела в холле первого этажа, чтобы распаковать белье и горстку щербатых фарфоровых безделушек, некогда принадлежавших ее бабушке. На улице было неестественно тихо, и вдруг она что-то услышала. Отложив в сторону стопку простыней, она встала и прислушалась.
Звук бегущей воды.
Несмолкающий шум дождя, потоки воды, спешащие по водосточным желобам, засасываемые в цинковые воронки, мчащиеся по пластмассовым трубам, стекающие в канализацию. Журчание неумолимо усиливалось.
Калли поднялась по лестнице на второй этаж и зашла во вторую спальню. Света здесь не было. Отсыревшее дерево оконной рамы разбухло настолько, что окно не открывалось. Здесь журчание слышалось не столь явственно, значит, дело не в сломанной водосточной трубе. Прихватив из холла фонарик, Калли включила его и отважилась спуститься в цокольный этаж. Она подумала, что нужно будет убрать перегородки и отремонтировать застекленную веранду, чтобы сделать дом более светлым.
Ванная была несуразно большой для этого дома. Калли предположила, что ее переделали из гостиной, но что за гостиная с одним-единственным крошечным окном, расположенным под самым потолком и зарешеченным? Это окно больше напоминало люк, странным образом оказавшийся на уровне мостовой.
Теперь Калли слышала звук довольно отчетливо – где-то текла, а точнее, хлестала вода. Казалось, шум доносится справа, из-за стены примыкающего дома. Она еще не встречалась с этими соседями, только знала от Хизер, что их зовут Омар и Фатима. И зачем же они подняли такой шум? По-видимому, соседи открыли даже не один кран, а все сразу. Звук был глубокий и мощный. В сочетании с барабанной дробью дождя этот водопад создавал в доме ощущение всемирного потопа.
Калли осветила фонариком ванную, о чем сразу пожалела. Сантехника оказалась дешевой, а стены выкрашены в мрачный оттенок авокадо, модный в семидесятые. Но сама ванна белая, эмалированная и, возможно, даже на ножках – «лапы с когтями» во французском стиле смотрятся неплохо, если их отчистить. Увы, вся нижняя часть ванны была обита покоробленными деревянными панелями. Калли тут же подумала о родительском доме и вспомнила, с каким маниакальным упорством этими уродливыми панелями обивали балюстрады, раковины, двери – все, что носило след викторианского стиля. Возможно, дом переделывали не меньше дюжины владельцев, причем каждый слой краски свидетельствовал не только о моде той или иной эпохи, но и об индивидуальном вкусе хозяина.
В заднем кармане у Калли все еще лежал швейцарский складной нож, которым она вскрывала коробки с вещами. По-турецки сидя на холодном паркете, она открутила шесть хромированных болтов, державших переднюю панель, а потом засунула лезвие под ее основание. Под давлением та заскрипела, треснула и отошла. Потянув панель, чтобы окончательно ее отодрать, Калли в ужасе обнаружила, что выпустила из сумрачного укрытия сотни крошечных коричневых пауков. Напуганные светом фонаря, они бросились во все стороны – побежали по ногам женщины, по полу, по стенам. Калли вскочила на ноги и стала с омерзением отряхиваться, пытаясь вытрясти пауков из одежды, чувствуя их укусы повсюду, даже там, куда насекомые не забрались.
Ей в голову пришла удачная мысль скинуть джинсы, но еще лучше было разогнать пауков ярким светом. Она бросилась под защиту голых лампочек в холле, позабыв о назойливом шуме воды. «Вот что значит иметь дом, – подумала Калли. – Потребуется время, чтобы привыкнуть».
Мэю вдруг послышались странные звуки, что-то вроде «Все девчонки и мальчишки очень любят „Овалтин“…[21]». Но, конечно же, ему померещилось, ведь эту радиорекламу перестали крутить еще до Второй мировой войны. Джон покосился на новый мобильник, лежащий на столе Брайанта, и тут до него дошло, что музыка доносится именно оттуда. Артур и сам мурлыкал эту песенку, суетливо расставляя книги на каминной полке. Спустя столько лет он все еще не утратил способности сводить напарника с ума. Как, черт побери, ему это удавалось? Точнее говоря, как он умудрялся заманивать на современную технику радиоволны из прошлого?
– Ты ничего такого не слышишь? – осторожно спросил Мэй.
– Я думал, – ответил Брайант, по традиции оставив без ответа простейший вопрос. – Этот тип, твой приятель, он что, продает свои услуги? – Он нетерпеливо покопался в чаше своей трубки, но, заметив над головой Джона табличку «Не курить», неохотно засунул вересковую подругу в верхний карман. – Научная информация – ценный товар, а в Музее Лондона вряд ли хорошо платят. Не стоит завидовать другу из-за того, что он подрабатывает на стороне.
– Да с чего ты взял, что я ему завидую? И в мыслях не было, – сказал Мэй. Между тем Лонгбрайт расчистила место на столе и поставила две кружки крепкого индийского чая. – Город бы просто не выжил без теневой экономики. И этот тип мне вовсе не друг. Не люблю я его – напыщенный зануда. Я просто хочу выяснить, что он задумал.
– Даже такой дурак, как Раймонд Лэнд, и то сообразит, что если какой-то музейный работник заимел кучу денег, совсем не обязательно посылать двух новых сотрудников рыться у него в помойке. Может, он выиграл на скачках или подрабатывает таксистом?
– Между прочим, Раймонд у себя в кабинете, – предупредила Лонгбрайт. – Его гольф отменился из-за дождя. Не дай бог услышит, как ты о нем отзываешься.
Мэй подождал, пока сержант вернется к себе в кабинет, и продолжил:
– Артур, ты не понял.
– Так объясни.
– Гарета Гринвуда я знаю уже много лет. Странно, что ты с ним не встречался, ведь он тоже водит экскурсии – «Поздние викторианцы» по пятницам, «Лондонский порт» в первое воскресенье месяца, утром. Вы наверняка с ним пересекались.
– Да этих гидов сотни, причем половина – неофициальные, – проворчал Брайант. – Что я, по-твоему, должен всех знать? Давай дальше.
– В общем, Гринвуд – блестящий ученый, у него степень магистра по новой истории. Моника, его жена, забила тревогу – позвонила мне пару дней назад и сказала, что он получил заказ от некоего посетителя музея. Тот платит Гринвуду приличную сумму за оказание какой-то незаконной услуги – часть авансом, часть по выполнении работы. Видимо, это еще и очень опасно: на прошлой неделе Гарет составил завещание.
– А откуда она все это знает?
– Он типичный ученый – рассеянный, не от мира сего. Когда он за работой, то его ничем не отвлечешь – хоть из пушки пали. В прошлую пятницу Моника высадила мужа у станции метро «Барбикан», а потом заметила, что он оставил в машине кое-какие бумаги. Она пошла за ним и увидела его в обществе какого-то скользкого типа. Незнакомец протянул Гарету пачки записей и начал объяснять суть его задачи. Понимаешь, Гринвуд и раньше попадал в истории. В первый раз он не был виноват, вляпался по наивности. Дело в том, что друг одного из покровителей музея предложил ему редкий образец лондонской скульптуры. Гарет явно не проверил происхождение вещи – иначе бы он знал, что она украдена. Городская скульптура никогда не была под строгим учетом, а совсем недавно на черном рынке коллекционеров как раз начали продавать крупные вещи. Статуя оказалась одной из двух граций, больше века простоявших на Хейверсток-Хилл. Представь себе, Гринвуд каждый день проходил мимо скульптуры по дороге к метро и не узнал ее, когда ее предложили музею. Его коллеги проявили сочувствие и сделали что могли. Самых благонамеренных исследователей нередко вовлекают в мошенничество, шантаж и воровство. Что бы мы ни думали о человеческих качествах Гринвуда, он был и остается одним из лучших лондонских экспертов, и будет ужасно, если он снова попадет впросак. Он наотрез отказался обсуждать новую работу с женой, вот она и забеспокоилась.
– И поэтому ты отправил Миру и Колина рыться в его мусорных баках? Пойми, Джон, ты развязываешь Раймонду Лэнду руки, чтобы он мог сдать нас министерству. Почему бы тебе просто не поговорить с Гринвудом?
– Это невозможно, – с явным смущением ответил Мэй. – Мы ведь с ним вроде как соперничали, и, знаешь, он все еще на меня сердится.
– Нет, не знаю. В чем вы соперничали?
– Ну… та дама, на которой он женился. Видишь ли, я первым начал с ней встречаться и как раз собирался с ней порвать, а тут она познакомилась с Гаретом… В общем, мы ничего ему не говорили о наших отношениях, а потом он сам обо всем узнал… в неподходящий момент.
– Погоди-ка, так весь сыр-бор из-за женщины? – Брайант с трудом сдерживал смех. – Вечно у тебя шашни с замужними дамами. И когда было дело?
– В июне семьдесят восьмого.
Тут Артур не смог больше сдерживаться и громко расхохотался:
– Больше двадцати пяти лет назад! И ты хочешь сказать, он до сих пор точит на тебя зуб?
– Ученые способны, как ты выражаешься, точить зуб до самой смерти. Они по природе своей одержимы. Ладно, Артур, не так уж мы тут и надрываемся. Я просто хотел загрузить Мангешкар и Бимсли работой. Сам понимаешь: если у нас мало дел, городская полиция повадится брать наших людей, а если это случится, отдел закроют навсегда.
