Тут мы обе залились краской. Профессору и его жене было очень нелегко переварить это обстоятельство. Мне было всего восемнадцать, они взяли на себя ответственность за мое поведение и были обязаны отвечать перед моими родителями. Разумеется, для начала они предложили мне быстренько сделать тайный аборт и даже пытались навязать мне такой выход. Точно так же они вели бы себя, случись это с их родной дочерью. Но мне как вожжа под хвост попала, теперь, именно теперь я боролась за своего ребенка и с наслаждением ощущала силу, которая помогала мне терроризировать моих приемных родителей моими же проблемами. Конечно же, профессор и фрау Шваб этого не заслужили, я мстила не тому, кому надо, наказывая их за унижение, состоящее в том, что мои родители вовсе не они. А собственное инстинктивное негодование при мысли о нежеланном ребенке я сумела скоро преодолеть.
И семейству Шваб пришлось сдаться, причем первой сдалась Кора. Под конец – это было на третьем месяце – я написала родителям, дяде Паулю и откровенно переговорила со своими учителями. Мне разрешили не ходить на спортивные занятия, но требовали, чтобы я посещала официальные занятия «Гимнастика для беременных». Девочки из нашего класса то и дело спрашивали меня, как я себя чувствую, а мальчики, напротив, предпочитали держать дистанцию. Кора брала теперь уроки автовождения, а я вязала всякую детскую одежку шафраново-желтого цвета – цвета, который, как мне казалось, будет гармонировать с предполагаемыми темными глазами независимо от того, кто у меня родится, мальчик или девочка.
***
Тем временем Йонас хорошенько поразмыслил, побеседовал со своим духовным пастырем, хотя эта беседа заняла куда больше времени, чем можно было ожидать. Университетские занятия медициной он «до поры до времени» забросил и поступил на какие-то краткосрочные курсы при фармацевтической фирме. Через полгода он мог приступить к трудовой деятельности, выполняя обязанности фельдшера. Уже обучаясь на курсах, он получал жалованье, которому предстояло неуклонно расти. Теперь нам оставалось подыскать небольшую квартирку в какой-нибудь сельской общине неподалеку от Мангейма.
Родители Йонаса восприняли его признание без особых волнений. При наличии семи детей, воспитанных в строгости и благочестии, они скорее всего привыкли к некоторым отступлениям от общепринятых норм. Меня пригласили в гости, там же предполагалось и сыграть свадьбу, а то где же?
И вот как-то в субботу – день был ясный, напоминающий о приближении весны, – мы отправились с визитом на родительский двор, причем Йонас волновался куда больше, чем я.
Если сам Йонас был скуп на слова, то остальная часть семьи вообще напоминала сборище глухонемых. Подавали кофе и пирог с миндальной присыпкой, все новые и новые куски которого мне безмолвно подкладывали на тарелку. Диалект, на котором здесь говорили, я понимала с трудом. Они приняли меня хоть и без особого восторга, но и без предрассудков. Моя опасения, что благочестивые крестьяне могут счесть меня падшей девушкой, оказались совершенно абсурдными. Эти родители принимали все, что ни случается, как данность. Мать спросила, не хочу ли я перейти в католичество, я отрицательно помотала головой.
– Это я понимаю, – сказала она, – но чтобы с ребенком все было по-другому.
Я кивнула. По-другому, так по-другому.
Вообще-то я при всем желании не могла сказать ничего дурного про этих людей, люди как люди, без наигранной сердечности и ненужных расспросов. Но это был не мой мир, и застольная молитва была для меня непривычной.
Мне припомнилась рождественская трапеза в профессорском доме. На ней присутствовал Фридрих из Америки.
На стол подавали тушеное сердце, а пока нас обносили угощением, все хором пели Bonjour mon coeur![7] Тогда сердце мое открылось, ибо подобных вещей у меня в семье не было. Я же хотела создать новую семью, в которой легче дышать.
На прощание бабушка, которая сидела за столом, не переставая вязать, спросила, какой цвет я предпочитаю для будущего ребенка. Она хотела тотчас же приступить к работе.
– Шафраново-желтый, – ответила я, и все уставились на меня. Но будущая прабабушка все последующее время строго придерживалась моих указаний. Йонас даже сказал, что у них в деревне все охотно перешли на эту расцветку для детской одежды. Скажу заранее: когда ребенок родился, у него была желтуха, и на свете не существовало цвета, который подходил бы ему меньше, чем шафраново-желтый.
***
Когда Кора получила водительские права, мы начали довольно часто ездить в школу на машине ее матери. Меня одолевали неведомые мне раньше страхи, и я без устали призывала Кору ехать помедленнее.
– Ты действуешь мне на нервы, – жаловалась Кора, – одна беременная слониха хуже, чем родная мать.
Коре разрешалось говорить подобные вещи, не вызывая у меня приступов ярости. Я и впрямь превращалась мало-помалу в неуклюжее животное, которое могло передвигаться лишь с превеликой осторожностью.
И вот однажды, когда я вылезала из машины, Кора, зараженная моими страхами, выронила ключ от машины, и он провалился в канализационный колодец. Давно уже начались занятия, а мы все еще растерянно стояли перед крышкой люка.
– Если ты, присев на корточки, изо всех сил приподнимешь ее, завтра вполне можно рассчитывать на выкидыш.
И она требовательно на меня поглядела, но я не согласилась на предложение. Я чувствовала, как во мне живет и сучит ногами мой ребенок, и в ответ промолчала. Эту схватку Кора проиграла – первый раз в жизни я не сделала то, чего она требовала. Через несколько минут мы, не обменявшись ни единым словом, отправились в школу, а потом попросили нашего коменданта приподнять крышку люка и достать оттуда ключ.
Двойственное чувство – с одной стороны, мечтать о новой жизни и новой семье, а с другой стороны, желать как можно скорее освободиться от инородного тела, находящегося в тебе, – становилось с каждым днем все сильнее. Ах, как бы мне теперь пригодились психотерапевтические сеансы!
Ко всему этому возникли первые сомнения в предусмотрительности и заботливости Йонаса. Телесная радость, которую каждый из нас дарил другому, служила, как оказывается, связующим звеном. И это влечение мало-помалу слабело. Нам с Йонасом не о чем было даже поговорить, за исключением практических вопросов – квартиры, мебели, будущего имени. Он теперь редко улыбался, он мало читал, он совсем не интересовался музыкой. Все его интересы лежали в сфере естествознания, но в отличие от брата Коры, который хоть и изучал физику, в то же время питал склонность к ребяческим шуткам и забавам, Йонас был начисто лишен юмора. А может, во всем была виновата я, может, в длительном общении с Корой я сочла себя вправе быть дурашливой и бестолковой, из-за чего серьезный человек испытывал некоторое отторжение. Порой я списывала собственные страхи на физиологическое состояние. Мне еще предстоял письменный выпускной экзамен, а спустя месяц – свадьба на чужом крестьянском дворе и в самом непродолжительном времени – роды. Короче, полная программа.
Единственным внушающим тревогу предметом была письменная по математике. Кора прибегла к зарекомендовавшей себя системе списывания и тому подобное. Мы списали задание, я вышла в школьный туалет и бросила бумажки с вопросами, которые без труда спрятала под своим бесформенным платьем, в корзину для бумаг, о чем мы договорились заранее. Ученик двенадцатого класса, поклонник Коры, тайком вынес мои записи из школьного здания, а там его уже поджидали два студента-математика. Засев в кафе, они судорожно высчитали все, что требовалось, а результаты должны были в оговоренное время снова попасть в ту же корзинку.
Учитель, наблюдающий за порядком, дозволяет беременной школьнице любое количество выходов в туалет. С готовыми ответами я снова появилась в классе, притворилась, будто плохо себя чувствую, – и под пристальным взглядом нашего Аргуса попросила у Корнелии разрешения отхлебнуть немного лимонада из ее бутылки. Покуда подруга нагибалась к своей сумке, я выронила предназначенный для Коры листок с решением задачи, а застонав при этом, привлекла все взгляды к своему раздутому чреву.
– Ох, уж не схватки ли у меня начались! – воскликнула я. Почувствовав себя «несколько лучше», списала решенные студентами задачи, и ни один учитель не посмел бы пристальнее приглядеться к моим трудам. Мы с Корой добились самых выдающихся успехов по математике за все время нашего пребывания в школе. А уж остальные экзамены мы сумели сдать без посторонней помощи.
На свадьбу я пригласила отца, мать и дядю Пауля. Мать ответила письменным отказом, но дала понять, что в самом непродолжительном времени, после рождения ребенка, намерена у меня побывать. Дядя Пауль тоже ответил отказом, причем не напрямую, – не потому, что не испытывал желания присутствовать, а потому, что именно в то время будет находиться в Африке, на фотосафари. А отец, тот и вовсе не ответил, зато вдруг объявился уже в ходе свадебного торжества со словами:
