Мы обе встали рано утром и отправились в гавань. Там оказалось очень мало народу и, несмотря на то, что солнце было ясно, а воздух чист и свеж, большие суровые волны, казавшиеся черными в сравнении с белой как снег пеной, покрывавшей их гребни, протискивались сквозь узкий проход в гавань, напоминая человека, протискивающегося сквозь толпу. Я была счастлива при мысли, что Джонатан вчера находился не на море, а на суше. Но на суше ли он? Может быть, он на море? Где он и каково ему? Я продолжаю страшно беспокоиться за него. Если бы я только знала, что предпринять, я бы все сделала!
10 августа.
Похороны бедного капитана были очень трогательны. Кажется, все лодки порта присутствовали, а капитаны несли гроб всю дорогу от Тэт Хилл Пира до самого кладбища. Мы вместе с Люси рано отправились к нашему старому месту в то время, как процессия лодок поднималась вверх по реке. Отсюда было великолепно видно, так что мы могли наблюдать всю процессию. Бедного капитана опустили в могилу очень близко от нас. Люси казалась очень взволнованной. Она все время очень беспокойна, и мне кажется, что это сон прошлой ночи так на ней отзывается. Но она ни за что не хочет сознаться, что является причиной ее беспокойства... В том, что мистер Свэлз был найден сегодня утром на нашей скамье мертвым со сломанной шеей, кроется что-то странное. Он, должно быть, как говорил доктор, в испуге упал со скамьи навзничь; на лице замерло выражение страха и ужаса, люди говорили, что при виде его дрожь пробегает по телу. Бедный, славный старичок! Может быть, он увидел перед собой смерть! Люси так чувствительна, что все отражается на ней гораздо сильнее, чем на других. Она только что страшно взволновалась из-за сущего пустяка, на который я совершенно не обратила внимания, хотя и сама очень люблю собак: пришел какой-то господин, который и раньше часто приходил сюда за лодкой, в сопровождении своей собаки. Они оба очень спокойные существа: мне никогда не приходилось видеть этого человека сердитым, а собаку слышать лающей. Во время панихиды собака ни за что не хотела подойти к своему хозяину, стоявшему вместе с нами на скамье, а стояла в нескольких ярдах от нас и выла. Хозяин ее говорил с ней сначала ласково, затем резко и, наконец, сердито; но она все не подходила и не переставала рычать. Она была в каком-то бешенстве: глаза ее дико сверкали, шерсть стояла дыбом. Наконец хозяин ее разозлился, соскочил вниз и ударил собаку ногою, затем, схватив ее за шиворот, потащил и швырнул на надгробную плиту, на которой стояла наша скамейка. Но едва бедное животное коснулось камня, как тотчас же притихло и начало дрожать. Оно и не пыталось сойти, а как-то присело, дрожа и ежась, и находилось в таком ужасном состоянии, что я всячески старалась успокоить его, но безуспешно. Все эти сцены так взволновали Люси, что я решила заставить ее совершить перед сном длинную прогулку, чтобы она крепче заснула.
Глава восьмая
ДНЕВНИК МИНЫ МЮРРЭЙ
Тот же день.
Одиннадцать часов вечера - ну и устала же я! Если бы я твердо не решила вести ежедневно дневник, то сегодня ночью не раскрыла бы его. Мы совершили чудесную продолжительную прогулку. Люси страшно устала, и мы решили как можно скорее лечь спать. В это время пришел молодой викарий, и миссис Вестенр пригласила его остаться на ужин, так что нам с Люси пришлось безумно бороться со сном: я знаю, для меня борьба эта была ужасна - я чувствую себя положительно героиней... Люси заснула и дышит спокойно, у нее щеки горят сильнее обыкновенного, она очень красива. Если мистер Холмвуд влюбился в нее в гостиной, то воображаю, что бы он сказал, если бы увидел ее теперь. Я сегодня очень счастлива - Люся, кажется, уже лучше. Я убеждена, что она поправляется и что тревожные сны уже прекратились. Я была бы вполне счастлива, если бы только знала, что с Джонатаном... Да благословит и хранит его Бог!
11 августа 3 часа утра.
Снова за дневником. Не могу спать, лучше уж буду писать. Я слишком взволнована, чтобы заснуть. С нами приключилось что-то невероятное, какое-то кошмарное событие. Ночью не успела я закрыть свой дневник, как тотчас же заснула... Вдруг я сразу проснулась и села на кровати. Ужасное чувство страха охватило меня - я почувствовала какую-то пустоту вокруг себя. В комнате было темно, так что я не могла видеть постели Люси; я крадучись пробралась к ней и стала ее ощупывать; постель оказалась пуста. Я зажгла спичку и увидела, что Люси нет в комнате. Дверь закрыта, но не заперта, хотя я заперла ее. Я побоялась разбудить ее мать, поскольку в последнее время она чувствовала себя как-то хуже, чем обыкновенно, и оделась, решив сама разыскать Люси. Собираясь выйти из комнаты, я догадалась посмотреть, в чем она ушла, чтобы иметь представление о ее намерениях. Если в платье - значит, ее надо искать дома, если же в костюме - вне дома. Платье и костюм оказались на своих местах. "Слава Богу, - подумала я, - она не могла далеко уйти в одной ночной рубашке". Я спустилась по лестнице и посмотрела в гостиной - ее нет. Тогда я начала искать по всем остальным комнатам, с постепенно возрастающим чувством страха. Таким образом я дошла до входной двери, она оказалась открытой, но не настежь, а слегка приотворенной. Обыкновенно прислуга на ночь тщательно запирает эту дверь, и я начала бояться, что Люси вышла на улицу. Но раздумывать было некогда, тем более что страх совершенно лишил меня способности разбираться в деталях. Я закуталась в большую тяжелую шаль и вышла; часы пробили час, когда я пробежала по Кресшенду; не было видно ни единой души. Я побежала вдоль Северной террасы, но белую фигуру, которую я искала, не нашла. С края Западного утеса над молом я посмотрела через гавань на Восточный утес, колеблясь между надеждой и страхом увидеть Люси на нашем любимом месте. Круглая луна ярко освещала всю местность, а окружающие ее облака превратили всю сцену в море света и теней. Одно время я ничего не могла увидеть, так как церковь Святой Марии и вся ближайшая к ней местность были в тени. Затем, когда облако освободило луну, я прежде всего увидела руины аббатства; а когда узкая полоса света двинулась дальше, то она осветила церковь и кладбище. Мое предположение оправдалось: луна высветила белую как снег фигуру, сидевшую на нашей любимой скамье. Но тут новое облако погрузило все во мрак, и я больше ничего не успела разглядеть; мне только показалось, что позади скамейки, на которой сидела белая фигура, стояла какая-то черная тень и наклонялась над нею. Был ли это человек или животное - я не могла определить, но я не стала ждать, пока снова прояснится, а бросилась бежать по ступеням к молу, мимо рыбного ряда прямо к мосту - единственному пути, который вел к Восточному утесу. Город казался вымершим. Я была очень рада этому, так как не хотела, чтобы оказались свидетели ужасного состояния Люси. Время и расстояние казались мне бесконечными, колени мои дрожали и я, задыхаясь, взбиралась по бесконечным ступенькам к аббатству. Я, должно быть, шла очень быстро, так как у меня и сейчас такое чувство, будто мои ноги налиты свинцом, а суставы онемели. Когда я дошла почти до верха, то уже могла различить скамейку и белую фигуру, несмотря на то, что было темно. Оказывается - я не ошиблась - какая-то длинная, черная тень стояла нагнувшись над склонившейся белой фигурой. Я крикнула в испуге "Люси! Люси!", тень подняла голову, и со своего места я ясно различила бледное лицо с красными сверкающими глазами. Люси не отвечала, и я побежала к воротам кладбища. Когда я вошла, то церковь пришлась между мной и скамейкой, так что на мгновение я потеряла Люси из виду. Когда я вышла из-за церкви, луна, освободившись от облака, так ярко светила, что я ясно увидела Люси с откинутой на спинку скамьи головой. Она была теперь совершенно одна. Около нее не было даже признака живого существа.
Когда я наклонилась к ней, то увидела, что она еще спала. Рот у нее был полуоткрыт, но дышала она не так ровно как всегда, а как-то тяжело, как бы стараясь захватить побольше воздуха. Когда я подошла к ней, она бессознательно подняла руку и разорвала воротник своей ночной рубашки, который закрывал ей шею, при этом она вздрогнула, как будто почувствовала холод. Я закутала ее в свою теплую шаль и плотно стянула края у шеи, так как боялась, чтобы она не простудилась, разгуливая ночью в одной рубашке. Я боялась разбудить ее сразу и, желая сохранить свободу рук, чтобы помочь ей, закрепила у шеи английской булавкой. Но в поспешности я, должно быть неосторожно задела или оцарапала ее булавкой, потому что после того, как она начала спокойно дышать, она все время хваталась рукой за горло и стонала. Закутав ее хорошенько, я принялась осторожно будить ее. Вначале она не отзывалась, потом сон ее стал тревожнее, и временами она стонала и вздыхала. Наконец, я принялась энергичнее будить ее. Она открыла глаза и проснулась. Люси нисколько не удивилась, увидев меня, по всей вероятности, не сразу сообразив, где находится. Когда я сказала, чтобы она сейчас же шла домой, она моментально встала и послушно, как дитя, последовала за мною.
