Потом он боялся открыть глаза. Он был уверен теперь, что это вовсе не вересковые заросли на горной поляне в Испании, а пол на чердачке в правлении гмины. Он не знал, что думает обо всем этом Марта. Он стыдился ее и своей наготы. Когда она пошевелилась, он втянул голову в плечи, словно прячась от удара.
Но она что-то тихо говорила. И он понял, что она просит его гладить ее по голове.
Ее коротко подстриженные волосы казались такими мягкими, и он чувствовал, что прикажи она ему сейчас – он сделал бы для нее все: умер бы, продал бы землю, стал бы работать на чужих.
Но она ничего такого не хотела. Сказала только, что холодно и лучше всего залезть под одеяло.
Они лежали в потемках. Марта положила голову ему на грудь.
Ему надо было бы расспросить ее подробно об этом наследстве, но это казалось таким неважным. У нее могло бы ничего не быть, как прежде, когда она работала библиотекаршей в правлении.
Чтобы, однако, не оплошать в глазах Владека, он сказал:
– Хлев новый надо бы поставить.
– Поставим, – шепнула она.
Я показала свое «домашнее задание» Алиции, а она отнесла его прямо главному редактору журнала «Творчество» [45] :
– Ярослав, ты должен это прочитать.
И он прочитал. Я страшно волновалась перед встречей с писателем, просила даже Алю пойти со мной.
– Тебе не нужна нянька, – ответила она, – сама сходишь.
Делать было нечего. Я предстала перед человеком с необыкновенно умными глазами. Он улыбнулся, а меня так и подмывало сказать ему, что мы живем по соседству, ведь, если квакнет лягушка в Стависко, ее слышно в Брвинове, однако не сказала из опасения, чтобы он не счел это за чрезмерную фамильярность.
Он предложил мне сесть:
– Знаешь, дитя мое, что ты создала? – Я молчала в смущении. – Нечто весьма оригинальное. Ты описала любовь созидательную и вместе с тем поразительно нежную. Вот увидишь, они поставят этот свинарник…
Я подумала, что писатель подшучивает надо мной, а он продолжил:
– Давно мне ничего так не нравилось, как твой рассказ. И я чувствую здесь не почерк Хемингуэя, а скорее влияние латиноамериканской литературы. Это малая форма, таких текстов мы не печатаем в нашем журнале, но для тебя мы сделаем исключение. И прошу тебя, пиши, пиши!
Я вышла, ошеломленная тем, что услышала, а когда немного пришла в себя, меня охватила дикая радость.
30 января
Сразу же после школы я встретилась с Алей, она рассказала мне редакционные сплетни, у них там есть секретарша, ненамного старше меня, основное ее достоинство – длинные ноги, и главным образом по этой причине она получила работу. Их главный редактор очень низкого роста и поэтому обожает высоких девушек. Своей протеже он прощает любые оплошности; однажды, чтобы не огорчать девушку, он выпил подсоленный кофе. Гораздо хуже, что такой же кофе достался его гостю, и тот разболтал это по всему городу.
Мы покатываемся со смеху с Алей, и вдруг в дверях кафе я вижу свою сестру. Она оглядывается по сторонам, как будто бы ищет свободный столик, а потом идет прямо к нам.
– Какая встреча, – говорит она, – может, представишь меня своей знакомой?
Я смотрю на нее испепеляющим взглядом, а она елейным голосом обращается к Але:
– Я – сестра Нины.
Аля говорит в ответ, что ей очень приятно.
– Может, присоединитесь к нам?
Сестра присаживается за столик:
– С удовольствием.
И она с ходу приступает к дознанию. Но мою подругу так просто не проведешь, и Зося узнала немного.
– Я слышала, что вы работаете в «Шпильках»?
– Да.
– Смешной журнальчик, я иногда заглядываю в него, когда пациенты оставляют в приемной… Особенно забавная рубрика «Юмор в коротких брючках»…
– Штанишках, – поправляет Аля с вежливой улыбкой.
– Да-да, штанишках, – подхватывает моя сестра. – Ведь маленькие мальчики носят штанишки, а не брюки… Нина мне как-то призналась, что собирается дебютировать в прессе…
– Нина очень талантлива, – улыбается Аля и добавляет: – Я должна вас покинуть – у меня встреча.
Я встаю – у меня тоже встреча.
Зоська занервничала:
– И у меня была назначена встреча здесь, но этот человек не пришел… – И осталась она, как Буратино, с носом.
4 марта
Ура! Ура! Пан Ярослав Ивашкевич сдержал слово, и в последнем номере «Творчества» напечатали рассказ Нины Сворович «Inglés»!!! В связи с этим одноклассники поочередно меня крепко обняли, а пани Завадская, наша учительница по литературе, поздравила на уроке будущую писательницу.
Куба, мой парень, ходит важный как павлин. Даже его мама, которая меня недолюбливает, высказалась по этому случаю:
– Поздравляю тебя, Нина, надеюсь, ты родом не из деревни?
На что отец Кубы сказал:
– Кристя, Реймонт [46] не был родом из деревни, а Нобелевскую премию получил за роман «Мужики».
– Нина тоже получит, – подытожил Куба, – только она должна немного состариться, потому что молодых не награждают.
А дома? Я положила папе «Творчество» на письменный стол, но он, по-видимому, не заметил моего рассказа.
17 июля 1968 года
Я давно не заглядывала в свой «дневничок», и на то были причины. Вчера уехал навсегда мой любимый Куба. Не понимаю, почему это произошло. Сразу после своего дня рождения я проснулась в ином мире, и этот мир показался мне опасным и незнакомым. Экран телевизора кишел людьми, которых до сих пор не было видно: они работали на заводах, в шахтах, на металлургических комбинатах. У этих людей были злые, непримиримые лица, и они держали транспаранты со странными надписями: «Писатели – за перо!», «Студенты – в аудитории!», «Сионисты – в Израиль!». Я спросила у папы, кто такие эти сионисты, но он только махнул рукой и запретил включать телевизор. В нашем доме стало очень тихо, потому что нельзя было включать также радио.
– Ты думаешь, что таким образом от этого убежишь? – спросила Зося папу. – Что если повернешь регулятор, то кошмар за окнами исчезнет? Он, к сожалению, никуда не денется.
– Разумеется, – ответил папа, – но что же я могу сделать, если народ протестует? Народ всегда был орудием в руках тиранов.
– Такой образ мыслей привел Гитлера к власти!
Папа ничего на это не ответил и заперся в своем кабинете.
А Куба в течение двух недель не появлялся в школе и вообще не подавал вестей, к телефону в его доме никто не подходил. В конце концов я отважилась и оказалась у
двери его квартиры в доме на улице Шопена. Дверь открыла мама Кубы.
– Сын… плохо себя чувствует, – сказала она нелюбезным тоном, как бы давая понять, что я здесь нежеланный гость.
Я собралась было уйти, но Куба выглянул из своей комнаты и пригласил меня. Как только он закрыл дверь, мы бросились в объятия друг к другу. И обнимались плача.
– Куда ты пропал? – спросила я с упреком. – Забыл даже о моем дне рождения!
– Я не забыл, а просто не хотел подвергать тебя опасности!
– А я хочу, чтобы ты подвергал меня опасности! – воскликнула я. – И наши друзья тоже! Мы ждем тебя!
И на следующий день Куба пришел в школу. Когда он показался в дверях нашего класса, мы все встали и зааплодировали. Но тут вошла наша классная и спросила строго:
– Что это за шум?
А мы хором:
– Куба вернулся!
На что пани Завадская сказала:
– Ну если мы в полном составе, то можно приступать к уроку.
Но это было только начало, в университете вспыхнула «итальянская» забастовка, в которой принимал участие кузен моего парня. Мы пошли с Кубой его навестить; когда входили во двор университета, туда ворва-
лись какие-то мужчины и стали бить всех, кто подворачивался им под руку. Это превратилось в настоящее побоище, потому что студенты тоже не стояли как овечки. Я тянула Кубу к воротам, мы были уже совсем близко, но какой-то тип с физиономией боксера – у него, наверное, когда-то был сломан нос – схватил моего парня за плечо и принялся дубасить его палкой. Я вцепилась в рукав этого урода и пыталась оттащить его от Кубы, но он замахнулся и отшвырнул меня назад. Я упала на спину, к счастью, на мне была толстая куртка, и моментально несколько студентов пришли нам на выручку. Мы бросились за ворота. У Кубы из носа и из рассеченной губы текла кровь. С Краковского Предместья (с того места, где находится университет) ближе всего было к моей сестре, и мы побежали к ней. Зося, испугавшись, что у Кубы сломан нос, позвонила тут же своему приятелю-хирургу. И в качестве утешения сказала, что нам еще повезло, потому что Куба мог потерять глаз.
– Дети, не лезьте вы в это, оставьте борьбу взрослым, – услышали мы.
– Но ведь это взрослые побили Кубу, – возмутилась я.
Выпускные экзамены проходили в тени этих событий, никто не радовался после сдачи, никто не прыгал от счастья. У меня от отчаяния разрывалось сердце, я уже знала, что вся Кубина семья покидает Польшу, и он тоже. Его отец потерял работу, их переселили из квартиры с видом на Швейцарскую долину в обшарпанную мно-
гоэтажку в Воле [47] , в двухкомнатную квартиру с темной кухней, а их было пятеро. К тому же там постоянно ломался лифт, и бабушка Кубы, с романтическим именем Ребекка, оказалась запертой в четырех стенах, потому что у нее были больные ноги.
