последовал за ним, отмахиваясь от торговок, нахваливающих свой товар.
— Сынок, не спеши! Купи кисею. Нашу, клинскую, домашней выделки. Нигде лучше ткани не сыщешь!
— Платок шерстяной, ай, какой мягонький — потрогай. Не шерсть, а лебяжий пух!
— Обивка для мебелей! Почитай задарма! Бери, касатик, не пожалеешь.
Удивительный народ. У них на глазах разыгрывается ярчайшее зрелище, а они твердят свое бу-бу-бу. Хотя исподволь поглядывают, косятся на бегущего Ивана. А уж когда тот коршуном подлетел к «Даймлеру» и стянул шоффера за шиворот на булыжную мостовую, базарные бабы наконец-то заткнули рты и вылупились во все глаза — ясно, что сцену эту они будут потом обсасывать не одну неделю. На то и провинция.
Я подоспел вовремя. Пузырев с фабрикантом как раз вцепились друг другу в лацканы пиджаков с вполне очевидными намерениями. Но драки не вышло. Мы с сыщиком удержали, хотя и с трудом, вихрастого приятеля. А Ийезу в одиночку скрутил Глушакова, его огромные руки в голубых перчатках обвили буяна, пресекая малейшую возможность шевельнутся.
— Князь… А вы… Как… Здесь?
Я запыхался, и вопрос прозвучал невнятно, но Николай Сергеевич ответил без промедления:
— За это скажите спасибо г-ну Мармеладову! Мы с холма увидели, что два автомобиля играют в салочки на боковых улицах. Я приказал устремиться следом, но он высказал мнение, что лучше направиться прямиком к выезду из города. Подождать, пока беглец появится, чтобы тут же его перехватить. И оказался прав.
«В очередной раз», — подумал я, но вслух не успел ничего добавить. Отвлекся, поскольку Пузырев неожиданно вырвал руку из моего захвата и направил обвиняющий перст в фабриканта.
— Вы… Трус и подлец! Почему вы не остановились? Я же кричал, сигналил!
Глушаков попытался перебороть африканца, однако ничуть не преуспел в этом, а монокль его упал на мостовую и разбился.
— С чего мне вам доверять? Вы мой соперник в гонках, — фабрикант не скрывал своей злости. — Сигналил он… Мало ли. Может это каверза такая, чтобы меня обогнать.
— Как смеете вы…
— Прекратите, господа! — воскликнул я. — Вы не на базаре.
Хотя мы, разумеется, все еще были на базаре. Но диалог их превращался в обыкновенную свару с оскорблениями и проклятиями, а мне хотелось выяснить — каким боком фабрикант вовлечен в это дело. Бегство доказывает вину, но в чем именно он виноват?
— Скажите, Глушаков… Ответьте, как на духу: знали вы мещанина Осипа Зденежного?
— Знал. А что с ним?
— Убит. Кто-то сшиб его на дороге, потом жестоко заду…
Г-н Мармеладов больно надавил мне на носок ботинка старомодной тростью. Я понял этот знак и счел за благо умолкнуть.
— Да вы же и сшибли, — подхватил сыщик. — Это доказывают вмятины на «Даймлере» и царапины на полировке от велосипедных спиц. Фара разбита. Осколки стекла мы обнаружили на шоссе, неподалеку от трупа. Можем сравнить.
— Это ни к чему.
— То есть вы не станете отрицать, что виновны? — изумился князь.
— И не подумаю! — хорохорился Глушаков. — Готов дать об этом объявление в газетах, и вся Москва меня на руках носить будет. Я ведь обществу преогромную услугу оказал. Если кто и был настоящим преступником, так этот ваш Осип. Выуживал сведения, порочащие достойных людей, а после шантажировал. Да, господа! Если кто-то отказывался платить за молчание, предавал огласке. Но не всю правду разом выкладывал, а лишь позволял себе грязные намеки в фельетоне. После этого раскошеливались и самые записные скряги. Никто не желал новых пасквилей.
— Вымогатель и вам тоже угрожал? — уточнил г-н Мармеладов.
— А вам какое дело? — набычился Глушаков.
— Ищу мотив убийства. Не верится, что вы осмелились нарушить закон из чистого альтруизма — только чтобы оказать… Как вы сформулировали? Ах, да. Преогромную услугу обществу.
Фабрикант задумался на минуту, то закусывая губы, то выпячивая их на манер гусиного клюва.
— Я все вам расскажу, — кивнул он наконец. — Только пусть этот чернорожий громила меня отпустит. Руки затекли.
Г-н Щербатов подал знак, и абиссинец отступил на пару шагов, но оставался в пружинистом напряжении, как кошка, или, в его случае, скорее — пантера, готовая к прыжку в любой момент.
— Так вот, господа… Год назад я потерял половину семейного капитала. Вы, наверное, знаете, как это бывает за картежным столом — не идут козыри, хоть ты лопни, уже и кучу денег на ветер пустил, а все повышаешь ставки. Отыграться хочется и хотя бы свое вернуть. На следующее утро, при трезвом размышлении, понимаешь — желание отыграться и есть самая страшная беда: пытаешься десять рублей вернуть, а при том теряешь тысячу. Лучше бы плюнул на тот червонец сразу и ушел, да только все мы задним умом крепки. А в угаре не осознаем самых очевидных истин.
— Эк, зарядил философию! — обозлился Пузырев. — Нет, чтобы толком объяснить. Вы что же, капитал в карты спустили?
— Нет, я просто рассказал пример, чтобы вы лучше поняли. В мануфактурной торговле ведь то же самое происходит. Одна-две неудачные сделки тебя не разорят, но коль захочешь возместить убыток и начнешь хвататься за рискованные дела. Вот тут уже все, как в картах, только теряешь не червонец и не тысячу. Миллионы теряешь, если не сумел вовремя остановиться, — фабрикант горестно вздохнул, мне даже стало жаль его. — Так вот, господа… Этот Осип… Этот гнуснейший вымогатель пришел ко мне с ухмылкой: «Дай сто рублей, а то всем расскажу, что ты на распутных девок деньги спустил». А я, хоть и находил утешение в обществе актрис и певиц, но любовь никогда не покупал и на кутежи сильно не тратился. Поэтому шантажиста прогнал взашей. Тогда он тиснул в газете фельетон с похабными намеками. Газетенка копеечная, оттого и читателей у нее в избытке. Стали на улице мне вслед свистеть, да в трактирах шушукаться и ухмыляться. Через месяц снова пришел этот скользкий тип. Пригрозил: «В следующий раз напечатаю с аппетитными подробностями — с кем именно блудил и до какого разврата опускался. Позору не оберешься!» Поверьте, господа, там и разврата никакого не было. Просто пили много, да глупостей по пьяному делу натворили… Меня актрисы в женское платье обрядили, смеха ради, и лицо накрасили, как у кокотки.
