считала Женя, определенно раздражало Сашку — их сложную, но крепкую дружбу, ощущение надежного плеча рядом, уверенность в том, что это незыблемо и бескорыстно. А сейчас камни, из которых складывалось все это, начали с тихим шорохом осыпаться. Это было страшно. Что-то ещё громко говорила Ольга, в ответ слышались злые реплики Васи. Митя резко встал, потом опять сел, закурил и неожиданно спросил:
— Алина, а что такое ты сказала Кристине, что за молчание об этом отдала Наде свои серьги? По тем временам это очень дорогая плата была…
Но Алина в ответ только сверкнула глазами. Надежда посмотрела на неё с едва заметной усмешкой. Всем показалось, что она не сможет промолчать. Но смогла.
— В общем, я знаю, что она могла сказать, — неожиданно нервно сказал Вася. — Я бы никогда об этом не заговорил, если бы не то, что случилось. Я обещал Кристине, и я молчал. Но если они сами не признаются, то придется мне.
— Ну и дурак! — вспылила Надежда. — Ты и тогда изображал из себя пинкертона, ко всем приставал с расспросами, кто и что видел да слышал.
— Я не поэтому приставал, — тихо сказал Вася. — Я хотел, чтобы никто ничего не знал. А если к вам начать приставать с подобными вопросами, то вы тут же замолкаете, как партизаны. Вы же тогда из-за меня решили больше ни до чего не докапываться, так ведь?
— Ну, не совсем из-за тебя, — медленно покачал головой Гоблин. — Просто память о Крыське не хотели больше ничем затронуть.
— А может, все-таки не надо? — жалобно спросила Дина. В скудном освещении Жене показалось, что она снова та робкая мамина дочка, которая стеснялась носить топики и шорты, а не взрослая эффектная женщина. — Неужели вы думаете, что это всё связано с Кристиной?
— Динуська, — ласково попросил Палий, — ты пойми, что майор в чем-то прав, говоря, что если встречаются много лет друг друга не видевшие люди и почти тут же кого-то из них убивают, то корни почти всегда кроются в прошлом. А что самое тяжелое и непонятное в нашем общем прошлом?
— Почему ты считаешь, что корни нужно искать именно в общем прошлом? — внезапно ожила Алина. — А если они в отношениях только двоих — Сашки Вершинина и того, кто…? Ну, ты понимаешь, о чем я.
— Я понимаю, — кивнул Палий. — Но я понимаю и то, что подозреваемые все тут, в этой комнате. И кто-то из нас, ребята, все это время скрывает от остальных правду.
— Разве все? — удивилась Ольга. — Есть ещё горничные, они же тогда были, правда? Есть охранники.
— Горничных я отпустила, когда ещё Сашка был вполне жив, — холодно произнесла Алина. — Сразу, после того, как они убрали тарелки и подали десерт. Им до города нужно было добираться на автобусе, а было уже поздно.
— А кто убирал после десерта? — удивился Борис.
— Я просто сложила на тележку посуду и откатила её в моечную. Надя мне помогала. Не такие уж мы большие баре, как видите.
— Охранники отпадают. Во-первых, им запрещено покидать ворота без особой причины. А во-вторых, не думаю, что кто-то из нас, постоянно слонявшихся вокруг дома, не заметил бы такие туши. Даже я им в подметки не гожусь, — похлопал Борис себя по животу. — И простите, ребята, охранники все-таки профи, они бы не стали за какой-то там меч хвататься.
— А мы, значит, не профи, мы, как что, так сразу за мечи и секиры, — в тон ему добавил Вася.
— Кстати, а женщина таким мечом могла ударить? Ну, я имею в виду — поднять и ударить по голове, а не, к примеру, в живот ткнуть. Он же тяжелый, как мне кажется? — поинтересовалась Дина.
— Хитрая ты, Марцевич! — засмеялась Ольга. — Хочешь подчеркнуть, что эту штуку в руки не брала? А я брала, мне его Гоблин вчера давал подержать. А ударить — да запросто! И поднять и стукнуть, особенно в гневе. Он килограмма три весит, даже тебе по силам, не то, что остальным.
— Ольга, я тебе давно говорила, что ты ехидна? — задумчиво осведомилась Дина.
— Вчера и говорила, когда я твой купальник критиковала!
— Вот черт, придется повториться… Ты уж прости! — И засмеялись уже обе.
Жене было не по себе. То ли две изрядных порции муската давали о себе знать, то ли пережитый стресс, но в ушах звенели тонкие колокольчики, и лица сидящих вокруг плыли и колебались, словно в нагретом воздухе. Борис глянул на неё встревожено.
— Женька, что с тобой? Ты бы лучше спать пошла, выглядишь, словно тебя с креста сняли.
— Что-то мне фигово, Борь. Вы тут оставайтесь, а я пойду, попробую уснуть.
— Может, тебя проводить? — встрепенулась Алина.
— Не нужно, по лестнице я и сама в состоянии подняться. Вы только… щадите тут друг друга, ладно?
— Ладно, — утешил её Вася. — Думаю, что скоро все разойдутся, что-то разговор у нас какой-то непонятный выходит. Наверное, стоит его перенести на завтра, тем более, что мы тут все вроде как заперты на клюшку, и смыться все равно никто не сможет.
Палий проводил уходящую Женю взглядом, но ничего не сказал, кроме обычного: «Спокойной ночи».
Она сидела за большим растением в приземистой кадке, скрывшись за широкими листьями. На коленях лежала книга, и её пальцы тихо скользили по строчкам, словно она не могла читать, не ощупывая перед этим каждую букву, каждую запятую или точку. Снизу доносились приглушенные голоса, там была жизнь, и ей было не так одиноко, как в своей комнате. А ведь раньше ей всегда нравилось одиночество и тишина. Она не тяготилась ими, любила оставаться одна дома, пользовалась малейшей возможностью отгородиться от людей сомнительной прочности стенами и дверью собственной комнаты. Но сейчас ей хотелось слышать, хотя бы издали, звуки чужих голосов.
Такая вот прихоть.
По лестнице поднималась женщина, как её? Женя. Да, Женя, так она просила себя называть. Пальцы замерли на строчке. Женщина шла, не спеша, устало держась за перила. А она красивая, только лицо всегда грустное, даже когда улыбается. И косметикой не пользуется, не то, что мама. Та все время озабочена то новой морщинкой, то лишней складкой на бедрах. Наверное, дело в том, что мама постоянно в поиске нового мужчины, а Женю это, кажется, совершенно не заботит. Нисколько. Возможно, у неё другие проблемы и цели. Или уже
