Я вернулась в свою каюту, разделась, нажала на кнопку… Мне вдруг подумалось: «А разве гарсон… или как он тут у них, у русских, называется, не человек, не русский?» Правда, до сих пор на мой звонок приходили почему-то русские девушки… и весьма милые, впрочем… Но я ведь не лесбиянка… Хотя другие находят в этом нечто…
Как водится у русских, мне пришлось позвонить ещё раз, пока не явился стюард, молодой мужчина с усиками. Но вот ведь какой еще, видимо, невышколенный — едва вошел, едва увидел меня голую на постели — перестал дышать, смешно надул щеки, выпучил глаза… Ах, эти русские! Сколько в них, однако, загадочности и детской непосредственности!
— В чем дело? — спросила я, играя на всей гамме своего бархатно-чувственного голоса. — Подойдите поближе, я продиктую свой заказ…
По-английски он, видимо, понимал, потому что, спотыкаясь, но не меняя ошеломленного выражения своего лица, подобрался ко мне поближе.
Это меня несказанно развеселило. Тем более он был молодой мальчик, лет двадцати, не больше, и мне показалось, что под его белым пиджаком… вернее, в том месте, где полы его белого форменного пиджака с золотыми пуговицами чуть разошлись, вспучивается нечто весьма неординарное и соблазнительное, с трудом сдерживаемое «молнией» черных брюк. Словно там все готово к взрыву… Я долго не могла собраться с мыслями, пока представляла себе, что будет, если…, и никак, ну никак не могла отвести взгляд от этого неординарного местечка…
— Друг мой, — выговорила я наконец, глядя в потолок, но как бы стеснительно, извинительно прикрывая ладошкой свое прелестное лоно, — прошу вас, чашечку кофе… рюмочку ликера… миндаль… что-то из фруктов… И, тут я помедлила и потянулась сладко-сладко, чуть прогнувшись мостиком. — и, прошу, все это в двойном исполнении…
И только тут я дала себе волю взглянуть на него. О, эти его рыжеватые, жесткие молодые усы без единого седого волоса! Он еще, конечно, ничего толком не понял, он должен что-то сообразить лишь потом, в коридоре или там, где ему кладут на поднос еду, но мое безупречно чуткое, трепетное тело уже содрогнулось невольно, представив, как эти рыжеватые, жестковатые и все-таки упругие усы нежно проскребут мою заждавшуюся кожу от самых моих губ и ниже, ниже, до самого последнего ноготка на мизинцах ног, как они заставят повизгивать меня от щекотки и восторга, от неземного ощущения своей власти над очередным хозяином этого его бесценнейшего инструмента фаллоса.
Однако этот усатенький, ясноглазый русский фаллосоноситель не сразу сообразил, что ему предлагает богатая красавица-американка. Он принес свой поднос и уже хотел выйти из каюты, но я сказала:
— Дружок, мне что-то не по себе и так одиноко… и голова болит немного… прошу присесть и выпить со мной чашечку кофе…
Он присел послушно на краешек стула… беленькая чашечка кофе в его загорелых ручищах повергла меня тотчас в немой восторг. Кажется, ничего более сексапильного я в жизни не видела. И еле сдержалась, чтобы не… Ну, положим, не сесть к нему на колени, как это показывают в длинных фильмах про проституток.
Нет, я этого не позволила себе, но, конечно, как бы забыла накинуть на себя пеньюар, сидела в постели голенькая и благопристойно отпивала из чашечки. Пока эта самая чашечка вдруг не начала мелко-мелко дрожать… потому… потому что молодые, блестящие усы этого мальчика уже были там… ну, понимаете… там… где все течет, плывет в жарком мареве и горит огнем, изрыгая лаву желания… хотя на самом деле эти русские обжигающие усы смирно, в отдалении, жили своей жизнью, изредка чуть наклоняясь над маленькой чашечкой кофе…
Но я же — профессионал в своем деле. И моя меленькая дрожь не могла не смутить этого тихого мальчика. Не сразу, но он спросил на своем весьма приличном английском:
— Что с вами? Чем могу помочь?
— О! — простонала я тотчас. — Сама не пойму. Может быть, вы попробуете своими руками… снять боль… с моей головы…
— Я… попробую… хотя… надо врача, — растерянно пробормотал мой наивный избранник и очень неуверенно подошел ко мне. А когда дотронулся своей крепкой, загорелой рукой, пахнущей кофе «Мокко», Японским морем и чуть-чуть парным молоком, я вздрогнула и потребовала:
— Скорее, мой мальчик!
И только тут он все понял и стал действовать удивительно проворно и мастерски. Недаром про русских говорят, что они долго запрягают, но быстро ездят. Во-первых, он закрыл дверь на ключ, быстро сбросил с себя форменную одежду, сбегал в душ и рухнул на меня, как самолет, потерпевший аварию… Я имею в виду сокрушительную мощь его молодого и, видно, застоявшегося тела.
А далее — сказка. Нет, нет, он мало что умел с точки зрения современного изощренного секса. Но то, о чем я мечтала, — свершилось, и его чудодейственные жесткие молодые усы с удивительной сексапильностью шаркали по моему податливому телу, словно счищая с него излишки дремоты, и только потом, когда от этих щекочущих волн мои груди наливались и отвердевали в жажде настоящего большого секса, а моя заветная дырочка едва не кричала о помиловании и спасении, он, этот русский сильный мальчик, с очаровательной, почти детской непосредственностью беспощадно вбил в меня первый свой «золотой гвоздь»… А дальше… дальше… Он столько навбивал в меня этих самых сокрушительных «золотых гвоздей», что я и не успела замерить, как впала в легкий, освежающий сон…
А когда проснулась — минут через пять, не больше, — и встала, и королевской походкой прошлась туда-сюда, по всему моему телу разлилась такая дивная, победоносная, торжествующая сладость!
Я отпила из рюмочки ликер, погрызла орешки и пожалела, что мой гарсон уже исчез. Подозреваю, ему трудно отвлекаться на посторонние дела. Но память о нем — я это сразу поняла — надолго останется в моем сердце…
Впрочем, через минуток пять я почувствовала некоторое неудобство, и представьте, там, в этом самом… ну самом наинежнейшем местечке… Пришлось открыть косметичку и воспользоваться зеркальцем — не звать же, в самом-то деле, врача… Ну так я и предполагала — в момент умопомрачительного экстаза мой очаровательно-простодушный гарсон проявил себя с самой лучшей стороны, и случайный волосок застрял у меня там… там… Но он был, к счастью, такой рыженький, ну рыженький-рыженький, а моя плоть вокруг такая вишнево-алая, что мне не составило большого труда отыскать этот нечаянный пикантнейший сувенирчик и вытащить.
Я было собралась его тотчас выбросить, но рука задержалась в полете к унитазу… И я почему-то (вот они, неведомые побуждения таинственной, непредсказуемой женской души!) завернула рыжий волосок в бумажную салфетку и положила в свою косметичку. Так, на всякий случай. Там у меня, кстати, тоже в салфетке, лежало с прошлого лета и черное зернышко от яблока…
О! это черное зернышко… Можно вполне не поверить в то, что связано с ним… И вот тут, оставшись наедине с самой собой, изредка кидая в рот сладкий миндаль, я ушла в те неизгладимые, невероятные впечатления от Малайзии… Мало того, что я имела счастье наблюдать удивительный праздник «Дипавали», который отмечает индийская община, когда кругом все танцуют изумительно пластично, грациозно. Но я ещё испытала потрясающую исключительность «Тайпусам», который сравнить просто не с чем. А если сюда прибавить те невероятные часы с индусом Шаши…
…Почему-то именно в этот момент меня потянуло вспомнить, как все это было… Я прилегла на кровать, погладила свои милые, отзывчивые на всё подлинное грудки, вздохнула легко и радостно и вспомнила одно за другим…
Как мне захотелось увидеть «Тайпусам»! Но мой сосед по гостиничному номеру, носатый, волосатый американский грек, стал меня отговаривать:
— Совсем не надо туда ходить! Очень все это трудно. Много сил надо!
Но меня его отговоры как раз и заинтриговали. Тем более под конец он мне сказал:
— Я надеюсь, вы не садистка? Вам страшны ужасы? Пытки?
Как же я после этого могла устоять!
И до чего все-таки прекрасно, что моя бабушка была француженкой! Я сумела очень деликатно увернуться от приставучего грека-миллионера, кстати, имеющего жену и десятерых детей. Правда, меня в первые часы знакомства насторожили его исключительно волосатые ноги. Как я и предполагала, ногами не обошлось — он весь оказался заросшим густыми черными кудрями, так что тела было почти не видно, оно скорее угадывалось. И мне вдруг ужасно захотелось поваляться на этой лужайке! Моя нежная кожа так и запросилась в эти завитки-завитушки ненатурального вида. И я пошла у неё на поводу…
А почему бы и нет? Жизнь так коротка… Моя кожа — это моя кожа, и я имею право хоть в чем-то идти ей на уступки… И в какой-то мере этот исключительно лохматый грек оправдал ожидания моей изысканно-привередливой кожи… Мы с ним провели интересную ночь, а я словно бы побывала в пещере настоящего снежного человека. Он, правда, сначала не понял, почему я попросила его выключить весь свет и зажечь лишь одну свечку (он за свечкой послал горничную, и она долго-долго не возвращалась, потому что это оказалось не легким делом — в два часа ночи сыскать свечу). Но при этой свече так чудно заискрился доисторический мех этого довольно полного грека-миллионера, и моя плоть с душераздирающим ужасом, похожим на восхищение, тотчас погрузилась в него… Помню, мой «снежный человек» как-то странно попискивал, когда пытался отыскать в этой дремучей чаще свой фаллос, но ничего, нашел. А мне все-таки пожаловался:
