«Ну, вот и все, — решил он, — пока в этот столбец писать больше нечего…»
Он задумался. Как хорошо было бы узнать, где они сейчас — Длинный и Клоун. Что делают? Не тешат ли себя мыслью, что все сойдет им безнаказанно? Не готовят ли новое преступление, новое убийство? Куда лежит их путь, с чьим путем он пересечется на горе ничего не подозревающего человека? И подполковник Коваль вспомнил слова Ленина о том, что главное в борьбе с преступностью — это не суровость наказания, а неотвратимость его, неизбежность. Сознание этого и есть высшая форма профилактики, самый гуманный метод искоренения правонарушений. Понимая неизбежность разоблачения и наказания, Длинный и Клоун не подняли бы руку на свои жертвы. Их все время не оставляла надежда — пусть самая мизерная! — что они смогут правосудия избежать. Но…
Коваль оборвал свои размышления. У него не было права думать об этих Кравцове и Самсонове как об убийцах! Пока есть у него только подозрения. Не более того. Эта версия рассыпается, как карточный домик, если, например, Длинный и Клоун в ту ночь пьянствовали где-то в соседнем селе. А их отъезд? Они могли уехать по тысяче других причин. Интуитивно Коваль догадывался, что Длинный и Клоун причастны к трагедии на Староминаевской. Но от интуиции до доказательства выложен путь острыми камнями сомнений!
По версии «Ограбление» — все. Совсем не разработанной остается версия «Наследство». Единственные наследники — Шеферы, брат Каталин Иллеш — Эрнст Шефер и его жена Агнесса.
Агнесса уверяет, что муж ее в ночь на шестнадцатое июля был дома. Старый Коповски утверждает противоположное. Стало быть, алиби у брата Каталин шаткое. А Коповски? Судя по тому, что он сам рассказал, у него свой неоплаченный счет к Карлу Локкеру, а после казни тержерместера партизанами — к его семье. И алиби у Коповски тоже нет. Не оговаривает ли он соседа, чтобы отвести подозрение от себя? Мол, был ночью дома, видел, как Шефер бежал со двора. Но неужели Коповски выдумал эту фразу Агнессы Шефер: «Ты этого не сделаешь, Эрнст! Ты пожалеешь меня и детей».
Старик сказал, что ночной скандал в доме Шефер разразился из-за какой-то женщины. Из-за какой именно, он не понял. А не вдова ли Иллеш стала яблоком раздора между супругами? Ведь Шеферы не скрывали своего плохого отношения к родственнице, вызванного тем, что Каталин обделила их, заграбастав все отцовское наследство. Эрнст, как известно, не раз говорил при людях: «Сволочь, убить ее мало!»
А старик Коповски? Вообще появление этого Коповски выглядит очень странно. Что было целью его появления? Насолить соседу? Но ведь к самому-то Эрнсту Шеферу нет у него претензий. С какой же стати будет он ломать его алиби? Может быть, старик просто-напросто хотел помочь милиции? Многие ведь бескорыстно помогают бороться с преступностью. Но это ведь люди сознательные, ставящие общественные интересы выше личных. А Коповски? Таков ли он?
Романюк и Вегер говорили, что старожилы, перенесшие и чешскую, и венгерскую оккупацию, как правило, отличаются замкнутостью и по собственной инициативе в милицию не пойдут. Даже если их ограбят. Почему же пришел Коповски? У него более чем достаточно причин ненавидеть семью бывшего тержерместера. То, что болтливый старик рассказал сегодня о Шефере, о первом муже Каталин Иллеш — жандарме Карле Локкере, бросает тень и на него самого. Коповски не подумал об этом, разболтался, вспоминая молодость, как это часто случается с престарелыми людьми.
А может ли быть, что убийство Каталин Иллеш — это месть? Пусть запоздалая, но все-таки месть? Теоретически — да, практически — маловероятно. Да и кто мог ей мстить? Жертвы ее первого мужа, начальника жандармского участка, — по большей части рабочие городка, жители окрестных сел, интеллигенты. Вряд ли кто-нибудь из них способен на такое зверство. Но учесть надо и эту, пусть слабую, версию. Продумать. Продумать и взвесить все «про» и «контра». Хотя бы для того, чтобы потом отбросить.
Итак, есть еще две версии: «Наследство» и «Месть». Стоит покопаться в старых связях обоих мужей Каталин! Установить, с кем из местных жителей были у вдовы Иллеш какие-либо контакты в последние годы. Голова кругом идет — столько работы!
А почему Каталин называют вдовой? И он тоже вместе со всеми. Ведь после смерти Карла Локкера она снова вышла замуж, и второй ее муж Андор Иллиш, фамилию которого она носит, — жив. Странно. Очень странно.
Взяв чистый лист бумаги, подполковник Коваль написал сверху красным карандашом: «Месть». И задумался, вспоминая рассказ Тибора Коповски.
Старик сказал, что давным-давно знает семью первого мужа Каталин. Отец Карла, Йоганн Локкер, принимал участие в первой мировой войне в составе австро-венгерской армии, где заслужил две серебряные медали — большую и малую. За это в Венгрии полагалось звание «витязя» и земельный надел. Но после первой мировой войны Закарпатье было оккупировано буржуазной Чехией, и чешское правительство за заслуги перед Австро-Венгрией могло наградить только резиновой жандармской дубинкой. Поэтому мясник Локкер, омадьярившийся немец, и его сын Карл ненавидели чехов и стали активистами венгерской националистической партии.
«Я тоже имел свою мясную лавку, — рассказывал Коповски, — точнее, небольшой ларек. Иногда покупал мясо у Локкеров. В тридцать третьем году получил патент на настоящую лавку. Ездил по базарам, приценивался к скоту, часто видел там Карла, который занимался скупкой скота, особенно дойных коров и беконных свиней. Он платил дороже, чем разрешалось, и всегда перехватывал самое лучшее».
У Коповски блестят глаза. Воспоминания словно сделали его моложе. Все сильнее пылают высохшие щеки. Но вот он помрачнел. Кажется, осенило его не очень-то приятное воспоминание.
«В тридцать седьмом году этот наглый парень сказал своему приятелю Эрнсту Шеферу, тоже торговавшему скотом, что не успокоится, пока не соблазнит или не возьмет силой мою жену Розалию. Она была очень хороша собой, — вздыхает Коповски, и глаза его влажнеют. — Правда, и я тоже не был в то время таким старьем!» — снова вздыхает он и выпячивает грудь.
Коваль не перебивал его, хотя казалось, что рассказ не имеет прямого отношения к алиби Шефера.
«На этой почве мы поссорились. Когда встречались на базаре или на улице, Карл каждый раз грозил зарезать меня.
Седьмого мая тридцать восьмого года ко мне в лавку пришел Эрнст Шефер и сказал: Карл, выпивая с ним в ресторане «Звездочка», передал, что гроб для меня готов и сегодня же он меня убьет. Я спросил, есть ли у Локкера пистолет, но этого Шефер не знал и посоветовал мне как-нибудь помириться с Карлом. Тогда я решил, что больше все это терпеть нельзя, и пошел в полицию. Карл Локкер был человек вспыльчивый и опасный. Незадолго до этого, на пасху, опьянев, схватил он топор и выгнал со двора всю свою семью. А скольким людям он пробил кастетом череп, сколько девушек изнасиловал! «Давно пора взять его в руки», — сказал старший полицейский, которому я все это рассказал, и пообещал к концу дня прислать в мою лавку охрану. Из этого я понял, что и полиция им недовольна, а главное, полиция-то была чешская, а Локкер открыто высказывался в пользу свято-стефанского, как говорили венгры, королевства и выступал против чехов. Я вернулся в лавку и снова начал торговать. Тем временем Карл подъехал на велосипеде и сел на улице напротив меня на скамейку. Через открытую дверь я видел, что он не сводит с прилавка глаз, и не мог взвешивать мясо — у меня дрожали руки. Потом к лавке подъехали на велосипедах Шефер и Краснаи Юлий и предложили мне купить свинью. А может быть, все это обо мне и Локкере не надо рассказывать, неинтересно? — неожиданно спросил Коповски. — Но имейте в виду, что это связано с братом Каталин…»
Подслеповатые, бесцветные глаза старика горели молодым огнем. «Рассказывайте, рассказывайте, мне интересно», — успокоил его Коваль. Коповски забыл, на чем остановился, и несколько секунд сидел молча, сморщив лоб.
«Вы попросили Шефера и Краснаи защитить вас от Локкера», — напомнил подполковник.
«Верно, верно, — оживился гость. — Попросил их не уходить из лавки. А Эрнст сказал, чтобы я подошел к Карлу и попробовал помириться. Я взял большой нож и в сопровождении Шефера и Краснаи подошел к скамейке, на которой с угрожающим видом сидел Локкер. «Что ты хочешь от меня?!» — спросил я Карла. В ответ на это Локкер вскочил и замахнулся на меня бутылкой. Я успел отскочить в сторону, и в этот момент появился полицейский, который и забрал Локкера в участок. Но вскоре его выпустили, и мы с Розалией опять, выходя на улицу, дрожали от страха: он ведь и ей сказал, что убьет, если она не будет его. Так прошло несколько дней. Потом молодой Локкер неожиданно исчез. Говорили, что сбежал в Венгрию. В феврале того же тридцать восьмого года венгерские гонведы оккупировали Закарпатье. С ними вернулся в наш городок и Карл Локкер — теперь уже сакасвезет — солдат венгерской королевской жандармерии. О нас с Розалией он вроде бы забыл, женился на хорошенькой сестре своего компаньона Шефера — Катарин, которая тогда жида с родителями в селе Верхний Коропец. Но нам только казалось, что забыл. Став тержерместером, начальником участка, Локкер схватил нашего мальчика Эдварда за то, что он не ходил на принудительные занятия левентов — военизированной молодежи. Он держал его в глубоком подвале и истязал. — Глаза Коповски полыхнули огнем ненависти. — Мы с Розалией валялись у него в ногах, отдали все, что у нас было, разорились, обнищали, но он так и не выпустил мальчика, а отправил его в какой-то лагерь под Будапештом. Больше мы нашего Эдварда не видели…»
