"Вона, он даже мое отчество знает", - отметил Климченко, поинтересовался:
- А что же все-таки это за работа? Какого характера?
- Все узнаете в Москве. Пусть это будет для вас сюрпризом. Собирайтесь! Билет уже заказан.
- Не надо мне никакого билета. У меня - бесплатный проезд. Я же железнодорожник.
Эдик перевел взгляд на Азу.
- Азонька, тут мы с тобой лопухнулись. Не надо было платить деньги за бронирование.
Климченко успокаивающе поднял руку:
- Деньги вам вернут, нет проблем. Я скажу - все до единой копейки возвратят...
Эдик смутился. От смущения у него покраснели даже мочки ушей.
- Не надо, не надо, - забормотал он торопливо, - пусть деньги останутся в железнодорожной кассе... Что с возу упало, то пропало. Да и не на вашей станции мы заказывали билет - в Харцызске. Давайте лучше выпьем ещё по стопке за доброе дело. Божественный напиток!
Климченко накрыл стакан тяжелой ладонью:
- У меня - норма!
- Уважаю! - Эдик довольно засмеялся, в прохладном сумраке дома полыхнуло жаром, стало светло - золото во рту гостя горячо и дорого засветилось. - Жил когда-то один писатель, Горький его фамилия. Сейчас совсем уже забытый и немодный. Горький говорил, что пьющих людей он не любит, выпивающих уважает, а непьющих боится... Мудрый был человек, царствие ему небесное... - Эдик сложил пальцы в щепоть, хотел было перекреститься, но увидел выражение, возникшее на лице Климченко, крякнул и потянулся к коньяку. - Я тоже отношусь к числу выпивающих, к тем, кто в меру... Значит, уважаемый человек.
- Мне иногда бывает трудно обиходить себя, - Климченко виновато развел руки в стороны, - не привык еще... Инвалидом-то стал совсем недавно...
- Ничего, это дело наживное, - бодро успокоил его Эдик.
- Мне помогает Леночка, дочка моя... А что, если я её тоже возьму в Москву?
Эдик быстро переглянулся с Азой, та приподняла полное круглое плечо, взгляд её сделался озабоченным, но в следующий миг, пошевелив губами и что-то подсчитав про себя, Аза согласно наклонила голову.
- Только из уважения к вам, Сергей Георгиевич, - сказал Эдик, - для других исключений мы не делаем. Работа есть работа, дочка может отвлекать... Но из уважения к вам... - Эдик прижал к груди пухлую, украшенную перстнями руку, - только из уважения.
В Москву выехали вчетвером: Эдик с Азой в вагоне "СВ" - спальном, самом дорогом, значит, а Климченко с дочкой в купейном, поскольку билеты ныне стали стоить оглушающе дорого - никакой зарплаты на них не хватит.
В первопрестольную прибыли ранним утром, по крышам домов только что побежали розовые солнечные зайчики, самого солнца ещё не было видно - не выплыло, улицы были чисты и тихи, не заплеваны бензиновым выхлопом и прочим смрадом, который выделяет транспорт во всяком крупном городе. Эдик разом сделался озабоченным, неприступным, словно памятник. Азы не было - она либо сошла с поезда раньше, либо незамеченной растворилась в толчее перрона. Эдик сделал повелительный жест рукой, подзывая к себе Климченко. Тот на длинных неудобных костылях неуклюже перекинул по перрону к нему свое тело.
- Значит, так, - проговорил Эдик суровым офицерским тоном, сейчас он совсем не был похож на того добродушного, улыбчивого, осиянного светом собственных зубов Эдика, который два дня назад впервые появился перед Климченко, - дисциплина для всех, кто работает со мной - одинаковая. Воинская. Подчинение беспрекословное. Правило одно, соблюдается железно: "Я - начальник, ты - дурак, ты - начальник, я - дурак". Никакой отсебятины, никаких вольностей, никаких походов на сторону, в самоволку и так далее... Все ясно-понятно?
- Все ясно-понятно, - повторил за Эдиком Климченко, хотя, честно говоря, не очень понимал, к чему такие казарменные строгости, пожал плечами, покосился на дочку - он неожиданно почувствовал себя виноватым перед ней. Не втянул ли он Лену в некую авантюру? Сам вляпался - это ладно, в конце концов он мужик, выпутается - оставит кусок чуба в чужих руках и удерет, но вот дочка - ей-то за каким лихом всякие жизненные испытания?
- Ну а раз все ясно-понятно, то давай сюда свой паспорт, - Эдик протянул к Климченко руку, - будем оформлять твое жительство в Москве.
Климченко про себя охнул - отдавать паспорт в его планы никак не входило, - задрожавшими пальцами он расстегнул булавку на внутреннем кармане пиджака, где был спрятан его главный гражданский документ, протянул паспорт Эдику. Тот небрежно обмахнулся им, словно веером, вздохнул устало надоели вы, мол, все, - и сделал царственный жест в сторону бетонного проема, на котором краснела большая буква "М":
- На выход!
Подчиняясь команде, Климченко решительно кинул костыли к проему, Эдик поспешно обогнал его, предупредил:
- Поперек батьки через плетень никогда не прыгай, понятно? Чтоб неприятностей не было.
Внезапное преображение Эдика, его резкий тон, манеры смутили Климченко, решительность его угасла, и он неловко затоптался на месте. Лена взялась за его локоть, прижалась к руке.
- Что с тобою, пап?
- Ничего, ничего, - поспешил успокоить его Климченко. - Пустячное, минутное... Это пройдет.
- Не телитесь! - подогнал их Эдик. - Быстрее! Добавил ворчливо: Москва - это Москва. В Москве время - деньги!
"Ничего, вот прибудем на место, займем обещанные апартаменты - все уляжется, все успокоится, - с надеждой подумал Климченко. - И Эдик успокоится. Это он нервный такой с дороги!"
Но ничего не успокоилось, не улеглось. Эдика будто бы подменили. Там, в Харцызской волости с ним разговаривал и пил коньяк один человек, здесь был совершенно другой - с хамоватым выражением на лице и напором танка средней величины... Квартира оказалась убогой, с фанеркой, вставленной вместо стекла на кухне, со сгорбившимся от частых протечек, почерневшим гнилым полом и несметью тараканов, шустро ломанувшихся при виде людей в разные щели. Климченко никогда не видел такого количества тараканов. А Лена, она даже сжалась, бедняга - ей при виде огромных усатых прусаков, которые топали ногами, как подвыпившие мужики, даже страшно сделалось. Она вцепилась в руку отца. Тот поспешил успокоить ее:
- Не бойся, они не кусаются.
Эдик, раздавив пару неосторожно подвернувшихся под ногу прусаков, колко глянул на нее, шевельнул бровями, плеснул изо рта золотым огнем, будто горячим супом:
- Чего съежилась? - выкинул вперед руку, как рак клешню. - Документы у тебя есть?
- Нет у неё документов, - Климченко загородил дочку собою, - она ещё школьница.
- У нас, в Москве, есть школьные удостоверения... - громыхнул командирским басом Эдик, - или... или что-то в этом роде. - Он не знал точно, есть в Москве такие удостоверения или нет? Должны быть.
- А у нас, на Украине, - нет.
Нервно походив по квартире и раздавив ещё пяток тараканов чудовищного размера, Эдик успокоился.
- Ладно, хрен с тобой. Приступим к делу.
А дело, к которому Эдик собирался приспособить Сергея Климченко, было простым: попрошайничество. Климченко посадили в коляску с велосипедными колесами, одно из которых было перевязано синей изоляционной лентой, чтобы выглядело более убогим, нарядили в выцветшую пятнистую форму, из-под которой выглядывал уголок голубой десантной тельняшки, на одну сторону груди повесили орденскую колодку, на другую - две ленточки, что соответствовало числу ранений, которые получил "десантник": золотая тяжелое ранение, красная - легкое.
На голову Климченко нахлобучили голубой берет.
- Имей в виду, если домой вернешься без сотни в кармане - жратвы на ужин не получишь. Понял? - Эдик зубасто улыбнулся, осветив золотым сверком стены убогого жилья. - В твой же заработок пойдет то, что насобираешь свыше полутора сотен... Чистая выручка. Ясно-понятно?
Климченко подавленно молчал: все, что он видел, что слышал, не укладывалось в голове. И тараканы эти, и "апартаменты" - убогая квартиренка, состоявшая из кухни размером не больше портфеля, и спальной комнаты, размером ещё меньше кухни, и плохо выстиранная пятнистая форма, тесная в груди и плечах - неужели все это явь, а не сон? Не говоря уже о самой работе.
- Так что вперед! - скомандовал Эдик, хлопнул Климченко по плечу и ухмыльнулся.
- А паспорт? - спросил Климченко с надеждой. Если этот золотозубый вернет ему документ, то в конце концов можно будет бросить инвалидную каталку во дворе и смыться. Жаль только будет костюма - самого лучшего, что имелся у Климченко, костюм останется в этой тараканьей дыре, но, в конце концов, ещё не вечер: хоть и нет ног у Климченко, но зато есть руки, есть голова, он заработает ещё себе на костюм, да и не голый же он уедет из Москвы - в пятнистой солдатской форме...
Эдик издевательски захохотал.
- Паспорт ты получишь тогда, когда я посчитаю нужным отдать его тебе, понял?
Климченко опустил голову.
День они провели в районе Повелецкого вокзала. Пассажиры, спешившие на поезда, подавали больше, чем пассажиры, уже прибывшие в Москву и никуда не спешившие. В подземных переходах подавали чаще, чем наверху, на вольном воздухе. Но все равно эти мелкие открытия не помогли Климченко собрать нужные сто рублей. Когда Климченко пересчитал монеты, оказалось восемьдесят три рубля. В основном новенькими, крохотными, как молодые опята, рыжими монетками-гривенниками. Рыжих монет на Украине не выпускали, и такой лютой тоской повеяло на отца с дочерью от этих металлических опят, что Лена не выдержала, заплакала.
