«Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца».
Фраза настолько же неожиданная, насколько и неуместная в выпуске новостей. После нее диктор выдержал драматическую паузу и продолжил:
«Эти строки, написанные великим русским поэтом в начале прошлого века, приобрели неожиданно современное звучание. Работники одной из рыболовецких артелей Астраханской области обнаружили в своих сетях труп неизвестного мужчины. Это произошло вчера утром.
А днем раньше в том же районе органами правопорядка было зарегистрировано еще одно чрезвычайное происшествие. С борта теплохода „Михаил Кутузов“, совершающего рейс Москва – Астрахань – Москва, бесследно исчез житель нашего города, известный предприниматель Владимир Емельянович Харчеев. Тот факт, что это его тело было найдено волжскими рыбаками, не вызывает никаких сомнений.
Ведется следствие, и мы не имеем права раскрывать его секреты, но то, что это было предумышленное убийство с явно политической подоплекой, кажется уже очевидным.
Владимир Емельянович в последнее время занимался активной политической деятельностью, а это в нашей стране не всегда безопасно. Администрация области и наша редакция выражают искреннее соболезнование родным и близким погибшего».
Я не верила своим ушам! Просто гибель национального героя! Они еще додумаются объявить общенародный траур – то-то Харчеев порадуется. Но дальнейшая информация поразила меня еще больше. После сообщения диктора о том, что их астраханские коллеги представили им репортаж с места событий, я увидела на экране лицо одного из знакомых мне мужичков, два дня назад поивших меня водкой и угощавших икрой. Заикаясь и не зная, куда деть свои ручищи, он рассказывал обо мне, а голос за кадром уже впрямую инкриминировал мне убийство Харчеева, назвав главной подозреваемой.
Надо же было случиться тому, чтобы те самые рыбаки, за встречу с которыми я благодарила судьбу, вытащили из Волги утопленника!
Я понимала, как все произошло. Работник милиции, которого находка рыбаков лишала необходимости долгих и трудоемких поисков трупа, на всякий случай показал им мою фотографию с того самого фиктивного паспорта, который я оставила на теплоходе. Чем черт не шутит, а вдруг они выловили бы ему и второй труп. Трудно себе представить его рожу, когда мужички сообщили ему, что не только встречались с этим «трупом», но и распивали с ним водочку!
Я с ужасом вспоминала теперь ту трогательную историю, что поведала своим спасителям у костра. А уж как она понравилась милиции – сомневаться не приходилось.
Мне еще сильно повезло, что они не показали мою фотографию во весь экран, а то без пластической операции мне опасно было бы появиться на улице.
В заключение диктор сообщил, что сразу после опознания тело погибшего было отправлено в Тарасов и что похороны состоятся сегодня днем на Новом кладбище.
Звезды явно благоволили к Харчееву. Ситуация складывалась идеальным для него образом. И если бы не мое участие в игре, он мог бы уже сегодня праздновать победу. Интересно, кстати, что ему известно обо мне и за кого он меня принимает? Я не успела ответить себе на этот вопрос, так как в это время мне принесли какао и манную запеканку с подливкой, и они полностью завладели моим вниманием.
Или что-то стряслось с моим вкусом, или мне в последнее время везет на поваров, но все, что я ела в последние дни, не вызывало у меня отрицательных эмоций. Я даже не отказалась бы от добавки.
Институт по мере пробуждения пациентов наполнялся звуками. «Тойота» Смысловского уже давно стояла под моим окном. И я решила нанести ему визит, надеясь получить от него какую-нибудь свежую информацию. Тем более что у меня был для этого повод. На худой конец – извиниться за вчерашний каприз.
Дверь его кабинета по-прежнему украшала строгая надпись, категорически запрещающая беспокоить его без вызова. Но мне казалось, что наши с ним отношения сложились таким образом, что меня это правило уже не касается.
И я заглянула к нему с озорной и в то же время покаянной улыбкой на лице. Не знаю, как агенты-мужчины выкручиваются в подобных случаях, лишенные такого действенного средства воздействия на противника, как женское обаяние, и особенно его главного секрета – безобидного кокетства. Именно благодаря ему я добивалась своего в семи случаях из десяти.
Вот и теперь оно сработало без осечки. Смысловский широким жестом пригласил меня разделить его одиночество.
– Вы не очень сердитесь на меня за вчерашнее? – спросила я, глядя на него снизу вверх. – Сама не понимаю, что на меня нашло. Через десять минут я заснула, как убитая.
– А я знаю, – шаловливо ответил он, и неизвестно, кто из нас в эту минуту больше кокетничал. – Я ведь заходил к вам ночью…
Писклявый зуммер радиотелефона Смысловского нарушил нашу идиллию.
– Я освобожусь через несколько минут, – ответил он невидимому собеседнику очень вежливо, но, судя по тому, как он при этом посмотрел на меня, с некоторой досадой. Видимо, он не хотел продолжать этот разговор при свидетелях и только из боязни разгневать своего собеседника не отключал телефон.
– Ну хорошо, – с плохо скрытым раздражением ответил он в трубку, – сейчас я приду.
И, извинившись передо мной, вышел из кабинета. Но вопреки моим ожиданиям не в ту дверь, что вела в приемную, а в не замеченную мною дверь в глубине кабинета.
Я не обратила бы на нее никакого внимания, если бы не этот звонок, или даже в том случае, если бы Смысловский вышел в дверь, в которую вошла я. Я приняла ее за вход в смежную с кабинетом, так называемую комнату отдыха, где обычно у больших начальников находится диванчик и холодильник с теми или иными напитками в зависимости от вкуса хозяина кабинета.
У меня самой был такой кабинет в Калининграде, в бытность мою старшим следователем прокуратуры военного округа. И я не без удовольствия вспоминаю удобный кожаный диван в маленькой уютной комнатке с видом на старый город. Я даже ночевала на нем время от времени, засидевшись за работой до глубокой ночи.
Но туда практически никогда не допускаются посторонние. И мне не приходилось видеть, чтобы оттуда кто-нибудь вызывал к себе хозяина кабинета.
Это было не просто странно, а заставляло думать, что дверь эта вела в потайную комнату, не предназначенную для глаз посетителей. А реакция Смысловского на этот звонок, его смущение и явная досада по поводу моего в этот момент присутствия были лучшим подтверждением самых серьезных подозрений.
Не теряя ни секунды, я на цыпочках подошла к двери и, приоткрыв ее на мгновение, обнаружила за ней небольшой тамбур, в глубине которого была еще одна дверь со сложным замком-шифром на блестящей панели.
Я аккуратно прикрыла дверь и так же бесшумно вернулась на прежнее место. И, надо сказать, сделала это вовремя, так как буквально через секунду дверь снова распахнулась. На ее пороге оказался хозяин кабинета и, прежде чем вернуться к столу, некоторое время оставался там, пытаясь определить, какую реакцию вызвал у меня его поступок.
Моя безоблачная улыбка убедила его в полном отсутствии у меня интеллекта, а последовавшие за этим слова рассеяли последние подозрения.
– Я так устала от этих противных анализов, – пожаловалась я. – Мне бы очень хотелось прогуляться по магазинам, если вы, конечно, не возражаете.
Он не возражал и отпустил меня на все четыре стороны на весь сегодняшний день, попросив только не злоупотреблять спиртным и вернуться в институт до полуночи.
Заверив его, что буду паинькой, я выпорхнула птичкой из его кабинета. И это вполне соответствовало моему настроению. Я была уверена практически на сто процентов, что знала теперь, где находится «подпольная лаборатория» института.
Она была именно «подпольной», то есть находилась «под полом», и это не противоречило всему тому, что до сих пор мне было о ней известно.
И даже загадочное исчезновение телохранителей лишилось своей загадочности. Они сразу же прошли в полуподвальное помещение, а через кабинет Смысловского прямиком в потайную комнату. Это вполне могла быть не одна комната, а несколько комнат, во всяком случае, не меньше двух. Непосредственно палата и операционная. Но сейчас меня меньше всего интересовало это. Сам факт наличия в институте секретных помещений был очевиден, а это главное! И я знала, где они находятся!
Через несколько часов начнутся похороны Михаила в могилу Харчеева, и мне во что бы то ни стало хотелось на них присутствовать. Но в своем собственном обличье я там появиться не могла, и не только потому, что рисковала там встретиться с телохранителями.
Я сильно сомневаюсь в оперативности нашей милиции, но слишком много неприятных случайностей произошло за эти дни, чтобы полностью исключить возможность встречи с каким-нибудь залетным милиционером, имеющим отношение к расследованию дела Харчеева. Должен же был кто-то сопровождать тело до Тарасова. И благодарные родственники вполне могли пригласить его на поминки. А рисковать сейчас исходом всей операции я не имела права.
