Что за метаморфоза? Я догадывался, что Рогов до этого разыгрывал из себя этакого добренького крестьянина, но чтоб такое! Вообще-то я не очень боюсь этих военных, а точнее, я просто терпеть не могу этих солдафонов еще с тех пор, как проходил двухгодичную службу в УлантУдэ.
— Пожаловали! Видишь ли, санкцию им подавай! — не унимался Рогов.
Бунин вытирал несвежим платком струйки пота на лбу. Я же, как можно спокойнее отвечал:
— Это вы на обеде у шурина можете разговаривать таким тоном, генерал. А здесь потрудитесь быть по меньшей мере корректным. Я, между прочим, должностное лицо...
— Какого еще шурина... — начал было Рогов, но в этот момент один из телефонов замигал красным глазком.
Рогов снял трубку, и я увидел, как он весь подобрался под своим форменным кителем. Он почти ничего не говорил, кроме как «слушаю», и «так точно». Но каким-то образом у меня появилось ощущение, что этот звонок имел прямое отношение к нашему визиту. Генерал осторожно положил трубку, и снова перед нами был простоватый военный из пастухов. Но теперь я знал цену его колышущемуся добренькому смеху. Он даже несколько виновато глянул на нас и сказал примиренчески:
— Извините, погорячился. Не переношу, когда нас, вояк, арестовывают, это у меня с войны.
Рогов снова взял телефонную трубку, попросил какого-то полковника Нежного оформить нам документы для поездки в Афганистан, в 40-ю армию, в 17-й полк дивизии спецназа, где командиром генерал-майор Серый. Затем вытащил из стола бланк постановления на арест.
Меркулов педантично ровнял длинными пальцами края папок, аккуратненькой горкой высившихся на его столе. При этом он быстро перемещал сигарету с одной стороны рта на другую. Что-то подобных привычек я не замечал за ним раньше.
— ...Так что самолет у нас сегодня поздно вечером, в Ташкенте посадка в два часа, рано утром мы в Кабуле, — жизнерадостно заключаю я свой рапорт, как будто мне предстоит не полет в воюющую страну, а увеселительная прогулка на теплоходе «Одесса». — Да ты не волнуйся, Костя, нас много, целых трое. Один Грязнов чего стоит!
Меркулов оставил папки в покое, потушил сигарету и сказал, как будто без всякой связи с моим докладом:
— В воздухе чувствуется запах стремительного насилия. Эра умирания генсеков закончилась. И если говорить откровенно, я не знаю, хорошо это или плохо. Может быть, в магазинах будет больше докторской колбасы и модных туфель. Это всегда хорошо. И это понимают все. Это просто. И наглядно. Что же касается явной военизации нашего общества, то это для большинства остается открытым. Штурмовые отряды партии — это надо ж! — Меркулов разломал пластмассовую авторучку и кинул обломки в мусорную корзину. — Как-то не согласуется все это с некоторыми потугами демократизации нашего общества — призывами к гласности, публикациями в печати разоблачительных материалов. Что-то здесь не так...
— Костя, я тебе приволок дело Ким, запри его в свой сейф. В Афганистан я возьму только необходимые копии. — Я потряс туго набитым портфелем.
Меркулов засунул папки в несгораемый шкаф, подошел ко мне и даже попытался поцеловать меня в ухо.
— Ну, желаю скорого возвращения... И не лезь на рожон. У тебя вся жизнь впереди...
Посадочная суматоха в самолете стихла разом, на табло появилась надпись: «Пристегнуть ремни», «Не курить». Лица пассажиров приобрели выражение безмятежности и даже сонливости, как будто все их тревоги и надежды, провалы и достижения остались позади. Самолет начал свой разбег для долгих часов полета. Я посмотрел на Грязнова: на веснушчатом бледном лице — напряженность.
— А ты не мандражируешь, Сашок? Я имею в виду—вообще летать по воздуху.
— Есть момент, — признался я.
— А я вот так просто бздю. Вот пока не приземлюсь, так и буду все семь часов трястись от страха.
— Не преувеличиваешь? — засомневался я, зная Славину отчаянную смелость по некоторым рискованным операциям.
—Да нет ей - Богу, боюсь. А вот помнишь Женьку Жукова? Уж смелей трудно было себе человека представить, а вот как лететь куда, то, говорит, поджилки трясутся.
Он откинулся в кресле, прикрыл веки и снова вскинулся:
— Между прочим — как это я забыл? Женька- то сейчас в Кабуле, строит мечети. Он недавно в отпуск приезжал, рассказывал семь верст до небес каких-то ужасов...
Еще бы мне было не помнить Евгения Жукова! В МУРе просто легенды ходили о его изобретательности и смелости. Князь Меркулов до сих пор сокрушается о печальной истории, случившейся с Евгением Жуковым, которая вошла в негласную летопись Московского уголовного розыска под названием «Сага о капитане милиции Жукове».
- Два года назад на склоне весеннего дня два солидных московских гражданина вышли из ресторана «Яр» и пересекли улицу по диагонали. Тут-то они и увидели, что какие-то хулиганы, матерясь, волокут в подземный туннель упирающуюся девицу. Возмутившись равнодушием публики, солидные граждане поспешили ей на помощь и весьма преуспели: один стал бить хулигана в плаще своим коричневым портфелем типа «дипломат». Но хулигану непонятным образом удалось портфелем завладеть. Солидный гражданин сделал попытку возвратить свою собственность, в результате которой была оторвана ручка. Еще более непонятным образом вся группа оказалась в отделении милиции.
Расследование этого случая, начатое и законченное в тот же весенний вечер работниками милиции Ленинградского района г. Москвы, внесло некоторые коррективы в изложенную одним из солидных граждан Жуковым версию происшествия. Было установлено, что 24 мая 1984 года в 8 часов 30 минут вечера двое дружинников помогали старому человеку, большевику и почетному пенсионеру Полине Васильевне Ворониной спуститься в подземный переход Ленинградского проспекта. В это время два очень нетрезвых гражданина, пересекавших проспект с грубым нарушением правил уличного движения в направлении от гостиницы «Советская» (задержанные постоянно обзывали ее «Яром», что со времен ликвидации НЭПа не соответствовало действительности), набросились на дружинников. Один из них, оказавшийся впоследствии гражданином без определенных занятий, заломил старому большевику Ворониной руки за спину, но, получив удар острым мысом женского ботинка в область паха, упал на разделительную полосу проспекта. Второй, он же Евгений Жуков, старший инспектор Московского уголовного розыска, стал наносить удары по лежавшему на мостовой своему приятелю Бакину портфелем типа «дипломат» коричневого цвета. Дружинники портфель отняли как раз к приезду опергруппы. Но гражданин Жуков, вырвавшись из рук милиции, подбежал к постороннему пешеходу, сбил с того шляпу и стал вырывать у него из рук принадлежавший пешеходу черный саквояж, вследствие чего нанес ущерб личной собственности профессора Московского пищевого института Сидорова Ю. А., оторвав от саквояжа ручку. Портфель, принадлежащий гражданину Жукову и содержащий том секретного следственного дела, был утерян...
Результатом этого прискорбного случая было увольнение капитана Жукова из органов милиции. Два месяца он искал работу, начиная свой день с поднятий тяжестей и пробежки вокруг стадиона Юных ленинцев — старался не терять форму. Но поиски были безуспешны. Жукова всюду опережала данная ему характеристика: «К работе в критических условиях непригоден в связи со склонностью к употреблению алкоголя». Он было устроился юрисконсультом в организацию с мистическим наименованием «Контора вагонов-ресторанов Юго-Западного направления», но через два месяца уволился, так как не мог вынести откровенного воровства, которым занимались в конторе все: от посудомойки до управляющего. Но каждое утро он поднимал гантели и бегал. В день своего рождения, 1 сентября, купил торт и бутылку водки на последнюю десятку. Придя домой, обнаружил, что от него ушла жена. Он выпил бутылку один и на следующее утро вокруг стадиона не побежал, а достал забытый диплом строительного техникума и завербовался куда-то к черту на рога на стройку...
О том, что Жуков строил мечеть в Кабуле, мне известно не было.
— О чем он рассказывал, Слава? — спросил я просто так, без особого интереса, но уже спрашивая, подумал: «Жаль, не знал, что Жуков в Афганистане. Надо было бы взять адрес».
— Попал в какой-то переплет. Наши ребята схватились с афганцами, дрались ножами, и Женьке досталось...
— С муджахиддинами, что ли?
— Да с муджахиддинами, с кармалевскими солдатами. Наши спецназовцы то ли наглотались, то ли кололись какой-то дрянью...
Грязнов замолк, и я видел, как потемнели вдруг его небесно-голубые глаза. Он достал сигарету, долго чиркал спичкой и наконец хрипло произнес:
— Провалиться мне на этом месте... блядь буду... это у них называлось... «Фауст».
