Да, это происшествие было крайне неприятным. В дни, когда мы с таким трудом создавали обстановку доверия между нами и населением, подавленным шестилетней войной и господством нацизма, это самоубийство могло быть на руку нашим врагам.
Лично для меня неприятность этого сообщения усугублялась еще и тем, что я знал управляющего. Правда, видеть его мне пришлось только один раз.
На второй или третий день после учреждения комендатуры в мой кабинет вошел высокого роста старик лет около семидесяти, с потухшими, цвета олова, глазами и высохшим, словно обтянутым коричневым пергаментом, лицом. Он спросил меня, что ему делать. Хозяин имения бежал. Есть сведения, что он погиб во время бомбежки. Наследников у него нет. Я ответил, что решать судьбу имения мы не вправе, что это дело местного самоуправления и самого немецкого народа, а пока пусть он следит за тем, чтобы в имении оставалось все в целости.
Он поблагодарил меня, сказал, что будет рад, если имение перейдет в руки народа, и ушел.
В его глазах было столько усталости, столько, как мне показалось, безысходной тоски за бесцельно, для кого-то другого прожитую жизнь, что я, глядя ему вслед, пока он, сутулясь и чуть прихрамывая, шел к двери, почувствовал к нему симпатию.
…Не задерживаясь больше в кабинете, мы спустились по лестнице вниз.
С Гофманом, помощником бургомистра, мы столкнулись у самой машины. Я подумал, что майор правильно сделал, пригласив его ехать с нами. Несмотря на свою сравнительную молодость — ему было немногим больше тридцати лет, — Гофман пользовался среди населения большим авторитетом. Бывший рабочий-металлист, он шесть последних лет просидел в концентрационном лагере. Гофман был всегда уравновешен и удивительно вежлив даже с противниками, что не мешало ему, однако, быть достаточно твердым и решительным в своих действиях.
Через несколько минут последние домики города остались позади, и Шмидт, сидевший между мной и Гофманом, рассказал нам все, что знал.
Он живет вместе со своей женой Мартой в небольшом флигельке, примыкающем к дому со стороны парка.
Вчера вечером они легли спать намного позже обычного. Ночью он проснулся от какого-то шума. Это не могло ему показаться, потому что Марта проснулась тоже. Они долго прислушивались, но все было тихо. Только за окном шумел легкий дождь, и они решили, что разбудил их, вероятно, первый весенний гром. Он очень хорошо помнит, когда это было, — часы пробили два удара.
Утром, как всегда, ровно в шесть он вышел в парк. Обычно управляющий уже вставал в это время, но на этот раз в доме было тихо. Не вышел никто из его дверей и еще спустя полчаса. Витлинг ночевал в доме один. С ним жил еще Герхардт, исполняющий обязанности дворника, но в эту ночь его не было дома. Он ушел в соседнее селение к своей племяннице. Шмидт заглянул в окно комнаты управляющего, которое выходило в сад, и увидел его лежащим без движения на кровати. На лице его была кровь.
Страшно перепугавшись, Шмидт заложил в тележку лошадь и, оставив Марту в еще большем испуге, приехал в город прямо в комендатуру.
Вот все, что он знал.
— И вы не попытались проникнуть в комнату через окно? — спросил я, когда Шмидт кончил. — Ведь возможно, он был еще жив и ему могла понадобиться ваша помощь.
— Проникнуть внутрь? — Шмидт испуганно развел руками. — Но я уже говорил герру майору, что на окне массивная решетка. В доме во всех окнах первого этажа такие решетки.
На несколько минут воцарилось молчание. Машина плавно неслась по натертому до блеска скатами асфальту.
Неторопливо отодвигались назад невысокие пологие горы, сплошь покрытые зеленью сосен. Ветер, дувший прямо в лицо, нес запах хвои и цветов.
— Вы знали управляющего, Гофман? — вдруг спросил майор.
Гофман кивнул головой.
— Знал, хотя и видел его в последний раз перед войной. Я давно хотел посетить имение, но никак не мог выкроить для этого время. Вчера утром он приезжал ко мне по каким-то делам, но меня целый день не было, и его попросили зайти в понедельник. Теперь я жалею об этом.
— Вот как! — майор с живостью обернулся. — И вы не знаете, зачем он приходил?
— Не имею ни малейшего понятия. Я понимаю, конечно, что это очень досадно.
— Жаль, — разочарованно проговорил майор. — Ну что ж, может быть, на месте мы что-нибудь выясним…
В этот момент Шмидт нагнулся вперед, к майору:
— Герр майор, нам налево.
От лоснящейся ленты шоссе, уходящей дальше в горы, отходил в сторону небольшой отросток. Через сотню метров асфальт кончился, и под скатами машины зашуршали мелкие камешки. В тесном ряду вставших по обеим сторонам старых лип лежала прямая гладкая дорога, устланная мелким гравием.
Внизу справа мелькнуло несколько домиков под красными черепичными крышами, прячущимися в зелени садов.
— Вот и Мариендорф, — сказал Гофман.
В конце аллеи показались стены большого дома, сложенного из серого камня.
Склоны гор, покрытые все теми же соснами, подступали к ровной, словно вытянутой по ниточке, стене лип, и я, подняв голову, заметил на горе метрах в пятидесяти фигуру человека. Отодвинув одной рукой ветви сосен и прикрывая другой глаза от солнца, он смотрел вниз на дорогу.
Я видел его только одно мгновение, и он сейчас же пропал в снова надвинувшейся на нас густой зелени лип, закрывших горы до самых вершин.
Еще через минуту мы въехали в распахнутые настежь тяжелые ворота и остановились у дверей большого двухэтажного дома фантастической архитектуры.
— Имение Грюнберг, — сказал Гофман, первым спрыгнув на землю.
Мы вышли из машины и осмотрелись вокруг.
Широкий фасад дома закрыл собой парк, расположенный позади него. Двор перед фасадом был покрыт хорошо утрамбованной, словно сцементированной, смесью желтого песка и мелкого гравия. Слева двор ограничивался решетчатой оградой и небольшим строением, вероятно, гаражом, двери которого были закрыты.
Узкие стеклянные просветы на массивных дубовых входных дверях, как и окна первого этажа, были крыты фигурными витыми решетками.
— Вы были когда-нибудь здесь, Гофман? — спросил майор, направляясь к дверям.
— Только в Мариендорфе, здесь мне раньше нечего было делать.
Дойдя до крыльца, Воронцов обернулся.
— Шмидт, вы можете пойти домой и успокоить жену, а мы пока займемся дверью.
— Может быть, нам все же лучше пока осмотреть дом снаружи? — сказал я, когда Шмидт ушел. Майор покачал головой.
— А вдруг Витлингу и в самом деле понадобится еще наша помощь? Лучше не терять времени, пока приедет врач.
Мы нажали на дверь, она оказалась запертой изнутри и не поддалась нашим усилиям.
— Придется ломать, — сказал я, отыскивая глазами какой-нибудь подходящий для этого предмет.
— Подождите, — Гофман заглянул в боковой просвет. — Мне кажется, здесь только задвижка. Рука вполне пролезет в решетку, и если разбить стекло…
— Правильно, — кивнул головой Воронцов, — давайте-ка сюда что-нибудь потяжелее.
Заводным ключом мы осторожно выбили нижнюю часть толстого зеркального стекла, и Гофман, обмотав для предосторожности кисть руки носовым платком, просунул ее внутрь.
Щелкнул засов, и дверь легко отворилась.
Поднявшись на две ступеньки, мы беспрепятственно открыли вторую дверь и очутились в просторном вестибюле. Две лестницы вели из него на второй этаж. Внизу под ними находилось несколько дверей. Какая из них вела в комнату управляющего? Нам не пришлось открывать их все по очереди, потому что вернулся Шмидт.
— Марта уже немного успокоилась, — сказал он, — и я поторопился помочь вам.
Дверь в комнату Витлинга оказалась также запертой изнутри. В замочную скважину был виден вставленный в нее ключ. Однако открыть дверь не представляло особого труда. Мы навалились на нее втроем, створки ее выгнулись, и замок со звоном отскочил.
Наши разгоряченные лица обдал свежий ветерок. Рама окна была распахнута настежь, сквозь фигурные решетки виднелась зелень аккуратно подстриженных бордюров парка.
На широкой кровати, стоявшей в левом углу комнаты, без движения лежал человек. На тумбочке у самой его головы сидела, нахохлившись, мраморная сова. Рубиновые ее глаза, горевшие изнутри от невыключенной лампочки, смотрели на нас настороженно и зло.
Майор подошел к ней и выдернул из розетки штепсель. По дороге он поднял пистолет, лежавший на полу у самой кровати.
Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что ни наша помощь, ни помощь врача, который должен был прибыть с минуты на минуту, уже ничего не может изменить. Управляющий был мертв. Пуля вошла в голову как раз около виска.
Со двора, усиленный гулкой пустотой вестибюля, послышался шум мотора. Это на санитарной машине приехал врач нашего санбата капитан Бушуев.
УБИЙСТВО ИЛИ САМОУБИЙСТВО?
