Ознакомительная версия.
Она огляделась, но вокруг царило полное безлюдье.
Лидия зябко поежилась. На ней легкое платье, короткий плащик, ноги в этих тонких коготках практически голые. И она так устала от каблуков! Почему эта история не могла случиться в любой другой вечер, когда Лидия была бы одета в куртку, джинсы или нормальную длинную юбку?
Где бы встать, чтобы не так дуло, газом не несло – и чтобы аварийщики ее сразу заметили? А то приедут, никого не увидят – и уберутся восвояси, а Лидия так и будет тут торчать до морковкина заговенья.
Зазвонил телефон. Папа Саша спрашивал, как дела и дома ли она.
Лидия, понятное дело, уверила, что дома. Зачем его волновать? Лидия считала, что с отчимом ей (а маме с мужем) сказочно повезло, а потому берегла папу Сашу изо всех сил – особенно после инфаркта, который случился у него в прошлом году и после которого он наконец снизошел к мольбам жены и ушел с работы. Конечно, ужасно скучал и то писал мемуары, то ходил на рыбалку, то совершал неспешные пробежки по утрам, то делал ремонт в квартире, то перестраивал дачу, – но, во всяком случае, не надрывал так сердце и нервы, как бывало раньше.
Соврав во спасение, Лидия смирилась с судьбой, отошла от вонючего колодца на некоторое расстояние, повернулась спиной к ветру, закинула голову и от нечего делать уставилась в небеса.
Из писем В. Маршевой в редакцию журнала «Непознанное»Волчья усадьба
Моя баба Катя, деревенская знахарка, иногда рассказывала случаи из старых времен: так она называла пору своего детства и молодости.
Вот одна история.
Жила в их деревне одна умная девушка – бухгалтершей в правлении работала и очень любила книжки читать. Все время в библиотеку ходила. Звали ее Тоня. Книжки книжками, а лес она плохо знала. Пошла однажды по грибы да заблудилась. Ходила-ходила по лесам, измучилась вся. У нее ни воды, ни спичек. Уже стала сырые грибы жевать да иногда чахлую ягоду находила. А пила из лужиц.
Обессилела. Прилегла разок да и не может встать. Заснула. И чудится ей какая-то песня. Привстала – в самом деле напев протяжный слышен! Поднялась Тоня да и пошла по лесу в кромешной тьме. Вдруг видит впереди – огонечек мерцает. Ближе, ближе… и вот набрела она на большую усадьбу. В окне слабый свет. И вроде бы песня оттуда и доносится.
Тут взошла луна, и разглядела Тоня, что это старинный барский дом. До революции в наших местах много таких усадеб было, а потом, когда всех бар побили, дома их стояли и догнивали. Которые к проезжей дороге поближе, те разграблены были: случалось, даже ставни и рамы резные из них вынимали, а потом и стены растащили по кусочкам. А которые в глубине леса, те так и гнили бесхозно. Вот на такую усадьбу Тоня и набрела.
Большой сад кругом. С яблонь падают яблоки переспелые. Тоня голодная – кинулась она яблочки подбирать. А они прямо в руках у нее распадаются, в прах-тлен обращаются… Страшно ей, а все же идет к единственному освещенному окошку. И чем ближе, тем громче песня слышна, да только слов не разобрать. Вроде как один мотив поют – без слов.
Добралась Тоня до окошка, глянула в него – и остолбенела. Видит большую столовую, всю по-старинному разубранную. Углы паутиной затянуты, грязь кругом, а все же видно, что под этими темными портретами, за этим дубовым столом богатые люди некогда сиживали. А теперь за ним волки сидят! На стульях, как люди! Фарфоровые тарелки перед ними стоят, серебряные вилки и ножи лежат. На тарелках кости обглоданные. А волки все грустно-грустно воют – тихонько, заунывно, – и глаза у всех закрыты.
Вот что за песня Тоне почудилась! Это она волчий вой за песню приняла!
Испугалась, хотела уйти потихоньку, а оторваться не может. Глядит да глядит, слушает да слушает…
Воют, воют волки с закрытыми глазами, только одна волчица сидит и глядит в какую-то тетрадку. Как будто читает! Читает, а по морде слезы текут…
Вдруг волчица повела глазами – и Тоню через окошко увидела. Да как зарычит! Тут все волки разом глаза открыли и на Тоню уставились.
Она бежать! Сначала во всю прыть кинулась, да какие у нее силы? Ноги подгибаются. Плетется уже. Оглянется – а неподалеку волчьи глаза сверкают. Волки за ней след в след идут, но не нападают, не набрасываются, а смотрят, смотрят…
Наконец упала Тоня и стала с жизнью прощаться. По всему, грядет смерть неминучая!
Волки совсем близко подошли. Глядят на Тоню, зубами за одежду трогают, в лицо дышат. Она со страху-то и обмерла. А потом очнулась… на своей койке, в своей избе. Как туда попала, не знает, не помнит ничего. Посмотрела, а под подушкой та самая тетрадка спрятана, которую волчица читала. Кто ее туда положил?!
Открыла она тетрадку – а там ни слова нет, одни чистые листочки.
А ночью снится ей, будто приходит к ней волчица и воет: «Верни мне тетрадку мою, не то худо будет!»
Ну, думает Тоня, дело нечисто, надо в милицию пойти.
Собралась, да так и не пошла – на другой день нашли бедную бухгалтершу с перегрызенным горлом.
РЕЗОЛЮЦИЯ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА:
Ну и про что это? В чем изюминка? Весьма беспомощно!
В корзину!
Из одного старого дневникаСегодня я чувствую себя лучше. Гораздо лучше! Настолько, что даже нашла в себе силы вернуться к этому дневнику – моему единственному другу после смерти родителей. Не могу передать, как я была рада, когда мой спаситель, мой добрый хозяин сообщил мне, что на месте постигшего меня ужаса валялся мой баул. Баул принесли, и я нашла в нем этот дневник…
Конечно, мои пожитки показались грабителям слишком жалкими, чтобы на них польститься, – по сравнению с тем, что они отняли у господина Великанова. И зачем бы им понадобилась тетрадка в простеньком кожаном переплете, лежавшая среди каких-то обносков, какой им интерес в чтении моих наивных бесед с собственной персоной, слезливых воспоминаний о прошлой, счастливой жизни с маменькой и папенькой, не менее слезливых сетований на нынешнее мое бытие – и чуть более радужных упований на будущее? Вряд ли эти омерзительные твари, убившие господина Великанова, взялись бы читать описание дороги из Санкт-Петербурга в Нижний Новгород, а также мои благодарственные молитвы Господу Богу, так резко изменившему мою несчастную судьбу.
В самом деле, могла ли бедная девица, получившая всего лишь домашнее (пусть и недурное!) образование, ни дня не работавшая, а значит, не имеющая никаких рекомендаций, рассчитывать на такую удачу! Как же благодарила я своего покойного батюшку, который настоял на том, чтобы я выучила английский язык! В обществе нашем считалось непременным знать по-французски и по-немецки совершенно, остальные языки в счет не шли. Но отец, который некоторое время служил лакеем в английском посольстве в Санкт-Петербурге, полюбил этот язык, сам на диво быстро его выучил и занимался моим обучением. Он вынужден был оставить службу из-за чахотки, которая вскоре свела его в могилу. Лежа в постели, он находил необычайное утешение в том, что кто-то может говорить с ним на языке Шекспира. Отец страстно любил сочинения Шекспира, и не случайно его предсмертными словами были последние слова умирающего Гамлета: «The rest is silence» – «Дальше тишина»…
Матушка моя ненадолго пережила обожаемого супруга. Перед тем как испустить последний вздох, она взяла с меня клятву во что бы то ни стало покинуть Петербург и этот «склеп», как она называла наши мрачные, убогие, сырые комнаты с окнами вровень с мостовой, – покинуть все это и уехать куда-нибудь в деревню, где меня не поймает «ведьма-чахотка», как она называла эту ужасную болезнь.
Уехать в деревню… В какую, о боже мой?! Сколь легко было мне дать клятву бедной умирающей – и столь непросто оказалось исполнить ее! Я понимала, что единственное для меня средство покинуть этот город – устроиться гувернанткой в каком-нибудь добросердечном помещичьем семействе. Я искала такое место, я исправно ходила в агентства по найму, без устали читала все объявления, какие только печатались, сама давала их в «Санкт-Петербургские ведомости», тратя на это остатки моего скудного наследства… Но все было напрасно, и я уже приготовилась вскоре последовать за моими родителями, как вдруг однажды в моем жалком обиталище появился Корней Петрович Великанов.
Редко мне приходилось встречать людей, которые меньше оправдывали бы свою фамилию, чем этот человек! Он оказался чрезвычайно мал ростом и столь тщедушен, что, чудилось, мог быть унесенным легким порывом ветерка.
Увидев меня и узнав мою фамилию, господин Великанов остолбенел. Оказывается, в прежние времена он знавал моего отца, был другом его детства и даже оказался обязан ему жизнью! Еще мальчишками шли они как-то ранней весной через Неву, и один из них провалился в полынью. Второй лег плашмя на лед и держал приятеля за руки, чтобы тот не канул на дно, при этом крича во весь голос и зовя на помощь. Набежали добрые люди, вытащили утопавшего, увели мальчишек в безопасное место, обогрели… Спасителем был мой отец, а утопавшим – его приятель, которого тогда звали просто Корнейка. Потом жизнь, как это часто бывает, развела друзей, и господин Великанов ничего не знал о судьбе моего отца. Он был удручен известием о его смерти и радовался, что имеет возможность помочь дочери своего друга и спасителя.
Ознакомительная версия.
