Не в этом ли причина ее неудачного замужества? Она любила Роба, но никогда не чувствовала связи с ним. Когда все закончилось, она расстроилась, но большой горечи не почувствовала.
А, может быть, прав доктор Яновский, и она действительно похоронила глубоко в себе всю горечь, каждую толику печали, испытываемой ею со времени смерти отца. И Клер давала выход своим переживаниям в искусстве.
Да и в конце концов, что с ней не так? Она попыталась засунуть руки в карманы робы, когда обнаружила, что ее на ней нет. Женщина должна быть ненормальной, чтобы стоять перед открытым окном в Сохо одетой в легкую майку с надписью «приласкай киску». Ну и черт с ним, подумала она и высунулась еще больше. Может она и вправду ненормальная.
Она стояла, наблюдая, зарождавшийся свет и прислушиваясь к возникающему шуму, по мере того, как город просыпался; ее ярко-рыжие волосы были смяты после беспокойного сна, лицо было бледным и усталым.
Потом она отвернулась, готовая к работе. Было начало третьего, когда Клер услышала звонок в дверь. Он звучал, как назойливая пчела, пробиваясь сквозь шипение ее горелки и сильные звуки Моцарта из стерео колонок. Она решила не обращать на него внимания, но новая работа продвигалась не очень хорошо и внезапное вторжение было подходящим предлогом для перерыва. Она выключила горелку. Пересекая мастерскую, она сняла перчатки. На ней все еще были защитные очки, шапочка и фартук, она включила переговорное устройство.
— Да?
— Клер? Это Анжи.
— Поднимайся. — Клер набрала код и включила лифт. Сняв шапочку и защитные очки, она вернулась, чтобы повернуть скульптуру.
Скульптура стояла на сварочном столе в глубине верхнего отделения мастерской в окружении инструментов — клещей, молотков, резцов, дополнительных насадок для горелки. Баллоны с ацетиленом и кислородом отдыхали в крепкой стальной тележке. Под ними лежал лист металла размером в двадцать четыре квадратных фута, предохранявший пол от искр и горячих капель.
Большая часть верхнего отделения мастерской была заставлена работами Клер — куски гранита, бруски вишневого дерева и ясеня, стальные трубы и чурки. Инструменты для обтесывания, откалывания, шлифовки и сварки. Ей всегда нравилось жить со своей работой.
И вот она подошла вплотную к объекту ее теперешних стараний, глаза сузились, губы сжались. Ей показалось, что скульптура тянется к ней, и она даже не обернулась, когда двери лифта открылись.
— Я должна была догадаться, — Анжи Лебо откинула назад гриву черных, кудрявых волос и поставила ногу, обутую в ярко-красную итальянскую лодочку на деревянный пол. — Я звонила тебе больше часа.
— Я отключила звонок. Автоответчик все записывает. Что ты об этом думаешь, Анжи?
Глубоко вздохнув, Анжи изучила скульптуру на рабочем столе. — Хаос. М-да.
Кивнув, Клер ссутулилась. — Да, ты права. Я в данном случае пошла не тем путем.
— Не смей больше прикасаться к этой горелке. Устав кричать она мигом пересекла комнату и выключила музыку. — Черт побери, Клер мы с тобой договорились встретиться в «Русской чайной» в половине первого.
Клер выпрямилась и в первый раз посмотрела на свою подругу. Анжи как обычно была воплощением элегантности. Ее смуглая кожа и необычные черты лица прекрасно оттенялись синим костюмом от «Адольфо» и огромными жемчужинами.
Ее сумочка и туфли были одного оттенка ярко-красной кожи. Анжи любила, чтобы все подходило друг к другу, чтобы все было на месте. В ее шкафу туфли были аккуратно сложены в прозрачные пластиковые коробки. Ее блузки были подобраны по цвету и материалу. Ее сумки — легендарная коллекция — хранились в отдельных ячейках в специально построенном шкафу.
Сама же Клер считала себя счастливой, если ей удавалось найти две туфли из одной пары в черной дыре своего шкафа. Ее коллекция сумок состояла из одной хорошей черной кожаной вечерней сумки и непомерно большой сумки для холстов. Много раз Клер задумывалась над тем, каким образом она и Анжи стали и продолжали оставаться подругами.
Как раз теперь эта дружба была под вопросом, отметила про себя Клер. Темные глаза Анжи горели, а ритм длинных ярко-красных ногтей, барабанивших по сумке, совпадал с притопыванием ноги.
— Так и стой. — Клер перепрыгнула комнату, чтобы в беспорядке на диване найти рисовальную доску. Она отбросила в сторону свитер, шелковую блузку, нераспечатанное письмо, пустую упаковку «Фритос», пару романов в мягкой обложке и пластиковый водный пистолет.
— Черт побери, Клер…
— Нет, стой на месте. — Доска уже в руке, она откинула диванную подушку в сторону и нашла меловой ка-, рандаш. — Ты прекрасна, когда злишься. — Клер улыбнулась.
— Сука, — ответила Анжи и разразилась смехом,
— Вот так, вот так. — Карандаш Клер метался по доске. — Боже мой, какие скулы! Кто мог подумать, что если смешать кровь племени чероки, французскую и африканскую, то получатся такие кости? Можешь чуть-чуть порычать?
— Оставь ты эту глупость. Ты ничего не добьешься таким образом. Я час просидела в «Русской чайной», попивала «Перрье» и разглядывала скатерть.
— Прости. Я забыла.
— Как всегда.
Клер отложила набросок в сторону, зная что Анжи посмотрит его в ту же минуту, как она отвернется. — Будешь что-нибудь на ленч?
— Я съела горячую сосиску в такси.
— Ну тогда я пойду что-нибудь приготовлю, а ты мне расскажешь о чем мы должны были поговорить.
— О выставке, дура! — Анжи изучила набросок и мягко улыбнулась. Клер изобразила ее с пламенем, вырывающимся из ушей. Отказываясь развеселиться, она посмотрела по сторонам в поисках чистого места, чтобы сесть, и, в конце концов, устроилась на ручке дивана. Бог его знает, что еще скрывалось под диванными подушками. — Ты когда-нибудь наймешь уборщицу?
— Нет, мне так нравится. — Клер вошла на кухню, которая была немного больше алькова в углу мастерской. — Это помогает мне творить.
— Ты можешь эту чушь о настроении художника рассказывать кому-нибудь другому. Клер. Я же знаю, что ты просто ленивая растяпа.
— Что правда, то правда. — Она вновь появилась с пинтой датского шоколадного мороженого и чайной ложкой. — Будешь?
— Нет. — Анжи постоянно раздражало, что Клер могла съесть что угодно, как только у нее возникало желание, а возникало оно часто, и при этом совершенно не портить свое стройное тело.
При росте в пять футов десять дюймов Клер не была доской, как в детстве, но она оставалась достаточно тонкой для того, чтобы не вставать на весы каждое утро, как делала Анжи. Теперь Анжи наблюдала, как Клер, одетая в фартук поверх комбинезона, пожирала калории. И похоже на то, размышляла Анжи, что под верхней одеждой у нее ничего нет.
Клер к тому же не красилась. Бледно-золотые веснушки были рассыпаны по ее коже. Ее глаза, немного более темного янтарно-золотого оттенка, казались громадными на узком лице с мягким, щедрым ртом и маленьким, незаметным носом. Несмотря на непослушную массу огненных волос, достаточно длинных для густого хвоста, который получался, когда их стягивали резинкой, а также на ее необыкновенный рост, было в ней что-то хрупкое, что заставляло Анжи в тридцать лет, всего на два года старше Клер, чувствовать материнскую ответственность.
— Девочка, когда ты научишься есть сидя? Клер улыбнулась и подцепила еще мороженого. — Ну вот, ты обо мне волнуешься, значит я прощена. — Она устроилась на стуле, заткнув обутую ногу за перекладину. — Я действительно прошу прощения за ленч.
— Ты всегда так. Как насчет того, чтобы писать себе записки?
— Я их пишу, а потом забываю куда положила. Ложкой с каплями мороженого она обвела огромное, захламленное помещение. Диван, на котором сидела Анжи, был одним из немногих предметов меблировки, впрочем был еще стол, заваленный горой газет, журналов и пустых бутылок из-под лимонада. Второй стул был задвинут в угол, и на нем покоился бюст из черного мрамора. Картины заполнили стены, а скульптуры — одни законченные, другие заброшенные — сидели, стояли или опирались на что-то всюду, где только было возможно.
Гулкие ступени из рифленого железа вели в кладовку, которую она превратила в спальню. Ну, а остаток огромного помещения, где она жила уже пять лет, был занят ее искусством.
Первые восемнадцать лет жизни Клер старалась соответствовать представлениям своей матери о чистоте и порядке. Но ей потребовалось меньше трех недель самостоятельной жизни для того, чтобы согласиться, что беспорядок представляет собой ее естественную среду.
Она одарила Анжи ласковой улыбкой. — Как я могу что-нибудь найти в таком беспорядке?
— Я иногда удивляюсь, как ты не забываешь выбраться из постели с утра?
— Ты просто беспокоишься о выставке. — Клер отложила в сторону наполовину недоеденную пачку мороженого, где, подумала Анжи, оно наверное и растает. Клер взяла пачку сигарет и отыскала спички. — Волноваться из-за этого — занятие бесполезное. Им либо понравится то, что я делаю, либо не понравится.
