Ее отказ привел его в страшную ярость. После этого он больше к своей матери не заходил, да и мать не принимала больше в нем никакого участия, а старой прислуге даже было запрещено произносить его имя. Все это, вместе взятое, конечно, давало повод немедленно принять меры против Давида Саломона. Поэтому я в сопровождении нескольких полисменов отправился на маленькую виллу на Шестьдесят девятой улице. Давида как раз не было дома, когда мы явились туда. Мы сейчас же принялись за обыск и добились самых поразительных результатов: в клозете был найден окровавленный кинжал, лезвие которого, как оказалось впоследствии, вполне точно подходило к размерам раны старухи. Под кроватью Давида Саломона были найдены старый забрызганный кровью пиджак и окровавленная рубаха, которая, по словам прислуги, тоже принадлежала Давиду. Из дальнейших расспросов выяснилось, что Давид Саломон уже успел затеять задуманное в свое время дело и что он обещал кому следовало внести деньги в течение недели. У него же самого не было в наличности таких денег, да и вообще он не мог бы достать такой суммы, если бы не получил наследства своей матери. Все это, конечно, должно было служить уликой против него, и он немедленно был арестован. Он страшно возмутился, стал отрицать всякую вину и заявил, что не знает, каким образом окровавленный кинжал попал в клозет, хотя и признал, что кинжал принадлежал ему и что раньше он лежал у него в ящике письменного стола. Далее он говорил, что не понимает, каким образом попала кровь на пиджак и рубаху, найденные под кроватью. Он не отрицал, что действительно предпринял задуманное дело, но заявил, что за несколько дней до этого получил от своей матери письмо, в котором она якобы извинялась перед ним и просила прийти к ней за просимой суммой. Письма этого, однако, найдено не было. Давид Саломон заявил, что он носил его при себе, но, вероятно, потерял. Конечно, никто ему в этом не поверил.
Пинкертон кивнул и проговорил:
— Да и трудно было верить. Все это должно было произвести впечатление пустых отговорок, так что дело неминуемо приняло бы дурной оборот для него.
— Затем, — продолжал судья, — было снаряжено судебное следствие, и я с самого же начала был убежден, что Давид Саломон будет осужден, хотя он на каждом допросе упорно отрицал свою вину и клялся в невиновности. Но это меня только еще больше восстановило против него, тем более что он часто приходил в ярость и не раз осыпал меня грубой бранью. Он должен был сознавать, что положение его безнадежно, но все-таки не ожидал, что его осудят. Вследствие его упорных уверений в своей невиновности я, правду говоря, немного был поколеблен в своем убеждении и счел необходимым назначить новое следствие, но опять не добился никаких результатов. Да иначе и быть не могло. Все улики были налицо. В конце концов я закончил следствие и стал уповать на то, что присяжные заседатели, люди безусловно порядочные и снисходительные, вынесут приговор по совести. Был назначен день суда. На суде Давид Саломон снова стал уверять в своей невиновности, но делал это столь дерзким, вызывающим образом, что сразу же утратил все симпатии судей и присяжных, которые сочли его дерзким лгуном и лицемером. Присяжные не сомневались в его виновности и вынесли обвинительный приговор. Давид Саломон был приговорен к смертной казни. Когда я объявил приговор, он испустил страшное проклятие и лишился чувств. Его отвезли обратно в тюрьму. Ни одного человека не нашлось, кто встал бы на его защиту, напротив, все без исключения осуждали его и признавали решение суда правильным.
— Не мог ли он доказать, где находился в ночь, когда было совершено убийство?
— Нет. Он уверял, что ночевал дома, но прислуга его не могла этого подтвердить. Один из его слуг заявил, что Давид Саломон часто ночью уходил из дома, не говоря никому, куда именно. Таким образом, он и в эту ночь мог уйти. Как бы там ни было, решение суда состоялось и было конфирмовано высшей инстанцией, так как ввиду упорства осужденного нельзя было и думать о помиловании. Сегодня утром состоялась казнь Давида Саломона, в тот же час я получил по почте письмо, содержание которого меня страшно взволновало. Читайте сами, мистер Пинкертон, а потом скажите мне ваше мнение.
Сыщик взял письмо, написанное ровным почерком, и прочитал следующее:
«Судье Буту в Нью-Йорке.
В ту минуту, когда Вы получите это письмо, казнь Давида Саломона будет уже совершившимся фактом. Настал момент заявить Вам, что осужденный не совершил убийства своей матери. Убийство это совершил я, я же доставил в дом Давида Саломона все улики, говорящие против него. Я написал ему письмо от его матери, в котором она заявляет, что готова дать ему взаймы 25 тысяч долларов. Я сумел искусно подделать почерк старухи, так что он и не догадался, что письмо было подложно. Вслед за тем я снова украл это письмо, рассчитывая на то, что пропажа явится новой уликой против него. Так оно и вышло. Вы видите, я устроил все очень удачно, ибо хотел погубить Давида Саломона и его мать, и это мне удалось. Причины, побудившие меня поступить так, для Вас неинтересны. В виде доказательства, что я пишу сущую правду, препровождаю Вам при сем часы, серебряную цепь, узкое колечко и шейную цепочку покойной Сары. Я тогда взял с собой эти вещи, с тем чтобы послать их суду, так как с самого начала решил дождаться казни Давида Саломона, а затем обнаружить всю правду. Так я и сделал. Не пытайтесь ловить меня — все равно не поймаете. Только время зря потратите.
С почтением N. N.».
Прочитав это письмо, Нат Пинкертон задумался.
— Что вы на это скажете? — спросил наконец судья.
Сыщик, медленно подняв голову, сказал:
— Я верю, что в письме сказана правда.
— Стало быть, вы полагаете, что тут нет мистификации? Вы не допускаете мысли, что письмо написано кем-нибудь из друзей Давида Саломона, который таким путем хотел очистить его имя от позора?
— Нет, этого я не допускаю. Прежде всего, Давид Саломон не из таких людей, у которых бывают преданные друзья, а кроме того, после смерти Давида кому может быть нужен его позор или чистота его имени? В пользу моего предположения говорит наличность присланных вещей. Какое, впрочем, заключение вывел суд из факта пропажи этих вещей?
— Было предположено, что Давид Саломон нарочно взял их с собой и уничтожил, чтобы навести на мысль об убийстве с целью грабежа.
— Конечно. Это предположение напрашивалось само собой! Но вам придется привыкнуть к мысли, что сегодня утром в тюрьме было совершено убийство.
— Какой ужас! Но кто же мог желать гибели Сары Саломон и ее сына? Ведь виновный в этом не мог извлечь никакой выгоды. Родственников у покойных нет, их состояние переходит в казну, — стало быть, какие же могли быть мотивы такого злодеяния?
— По всей вероятности, мотивом была месть, — произнес Нат Пинкертон, — не забывайте, что и мать и сын занимались ростовщичеством, да притом самым беспощадным. Они, наверное, разорили много людей. А если представить себе, что разоренный Саломоном человек, обнищавший по вине ростовщиков, озлобился и задался целью отомстить, то это является очень вероятным предположением. И действительно, месть вышла ужасной. Я возьмусь за расследование этого дела. Задача не из легких, но я сделаю все, что могу, чтобы найти истинного убийцу и предать его в руки правосудия.
С этими словами Нат Пинкертон встал и распрощался.
Прежде всего Нат Пинкертон отправился на 48-ю улицу, в тот дом, где проживала убитая Сара Саломон.
Дом оказался заколочен, а старая прислуга выехала оттуда, так как ей было страшно оставаться в доме, где была убита ее барыня.
Пинкертон при помощи отмычки открыл дверь и вошел в дом.
Его ожидания сбылись: все в доме переменилось, и нельзя было надеяться на возможность найти какие-нибудь следы истинного убийцы. Старая прислуга, прежде чем уехать, привела все комнаты в порядок, и везде было чисто, хотя на мебели и на полу уже успел образоваться тонкий слой пыли.
Сыщик оттуда поехал на 69-ю улицу, где находилась маленькая вилла казненного Давида Саломона. Здесь проживали двое слуг, которые пока еще смотрели за домом, но тоже уже собирались выехать.
Один из них, пожилой еврей Джозеф Зальбан, мог дать сыщику некоторые указания. Он обратился к Пинкертону с вопросом:
— Сегодня утром казнили нашего барина?
— Да.
— А я не верю, что он совершил убийство. Говорите что хотите, а я не верю.
— Да уже почти и доказано, что он не виновен.
Старик развел руками:
— Неужели же это правда? И все-таки его казнили?
— Новые данные опоздали. Истинный убийца обратился к суду с письмом, в котором сознается в своей вине.
— Какой ужас! А теперь вы хотите найти убийцу?
— Именно, и для этого я хочу вас расспросить кое о чем.
