— А что сейчас с ней не связано? — Он не стал отрицать, но и не сказал «да».
Я не винил Чарли, ведь у него работа, которую жаль потерять. А у телефонных бесов есть уши — и слабости тоже есть. Их можно запугать, обмануть, словом, так или иначе заставить проболтаться. Системы защиты телефонной связи появились достаточно давно, но еще не все дьяволы об этом знают. Я вздохнул.
— Ты можешь хотя бы намекнуть, кто не хочет, чтобы я поднимал шум? Тогда я и сам соображу, что к чему.
В трубке воцарилась тишина, нарушаемая лишь слабым дыханием моего бесенка. Я опять вздохнул. Утречко выдалось еще то.
— О’кей, Чарли. Я сообщу тебе, если что узнаю. — «Что-нибудь особенно мерзкое», — добавил я про себя. Вздохнув напоследок для выразительности, я сказал: — Ладно, вылечу в долину прямо сейчас. Видит Бог, лучше поехать пораньше, пока шоссе святого Иакова еще не переполнено.
— Спасибо, Дэвид. Я тебе очень признателен. — Келли явно обрадовался тому, что вынудил меня плясать под свою дудку.
— Ну еще бы. — Я представил себе длинный, бестолковый день. — Пока, Чарли.
Я повесил трубку. Бесенок сразу заснул. Как мне хотелось последовать его примеру!
Я быстренько принял холодный душ — то ли саламандра, обслуживающая наш дом, еще не проснулась, то ли кто-то за ночь превратил ее в жабу. Потом чашка крепкого-крепкого кофе и сладкий рулет, не успевший окончательно зачерстветь. Чувствуя себя настолько сносно, насколько это вообще возможно в полшестого утра, я спустился в гараж, уселся на свой ковер-самолет и направился к шоссе святого Иакова.
В моем доме, наверное, такие же пропускные правила, как и везде. Вылететь отсюда может всякий, но чтобы влететь, надо предъявить демону-привратнику особый входной талисман или же демона должен заклясть кто-нибудь из жильцов, ваших знакомых. Иначе вы шмякнетесь на землю, и причем — с наружной стороны ограды.
На высоте около двадцати футов я устремился по Второму бульвару на запад. Движение было уже довольно интенсивным, правда, в предрассветных сумерках всем водителям пришлось зажечь светильники.
Демон-постовой, пропускающий ковры на скоростное шоссе святого Иакова, — всего лишь разновидность обычного демона-привратника. Он открывает ворота на такой промежуток времени, чтобы на шоссе успел проскочить только один ковер. Никто не способен разжалобить Постового. Конечно, если вы достаточно проворны — и достаточно глупы, — можно попытаться проскользнуть у кого-нибудь на хвосте. Тогда Постовой запомнит узор вашего ковра, и через несколько дней в почтовом ящике как по волшебству появится квитанция штрафа. Мало кто отваживается на подобное лихачество дважды.
Но несмотря на усилия бесплотных регулировщиков, все главные магистрали забиты до отказа. Я то и дело застревал в пробках, хоть и вылетел довольно рано. Немного севернее на шоссе случилась авария: ковер потерял управление. К тому же придурок-водитель — не берусь судить, есть ли у него душа, но мозгов-то уж точно нет, — забыл пристегнуть ремни.
Команда врачей уже высадилась рядом с пострадавшим. Среди них суетился священник — значит, дела плохи. Второй ковер «скорой помощи» приземлился прямо под трассой. Санитары оказывали первую помощь менее забывчивым жертвам. Народ, разинув рты, глядел на это зрелище, и потому двигался еще медленнее. Такова уж ненавистная мне природа зевак.
Выбравшись из района аварии, я быстро пролетел несколько миль, пока не пришлось сбавить скорость на развилке шоссе святой Моники. Если подумать, то напряженное движение в трех направлениях — вещь довольно-таки жуткая. Только горожане, которые ежедневно варятся в этом котле, привыкли и ничуть не ужасаются.
После Уэствуда транспорта поубавилось, и вскоре я очутился в долине Сан-Фердинанда. Я съехал с магистрали и некоторое время шнырял вокруг, потихоньку подбираясь к Девонширской свалке и высматривая какие-нибудь признаки, которые могли бы подсказать мне, почему это место так беспокоит Чарли Келли.
Поначалу я ничего не заметил, и сердце мое возрадовалось. Всего несколько десятилетий назад в этой долине были лишь фермы да цитрусовые рощи. Теперь деревья исчезли, а дома выросли, и даже завелась собственная промышленность (в конце концов, не будь ее, не было бы и пресловутой помойки). Тем не менее в Энджел-Сити долину Сан-Фердинанда все еще считают «спальным районом». Тут много жилых домов, много детей, много школ. Вам бы и в голову не пришло, что в таком окружении может обосноваться нечто мерзкое и токсичное.
* * *
Перед тем как посетить саму свалку, я отправился в монастырь святого Фомы провести кое-какие предварительные исследования. У монахов этого ордена есть обители во всех городах Запада, и никто не ведет более подробных записей, чем они. Долина выглядела вполне нормально, но я надеялся обнаружить неладное, покопавшись в монастырских пергаментах.
Я слышал, что в ордене существует неписаное правило: ни один настоятель не может зваться братом Фомой. Не знаю, насколько это верно. Во всяком случае, аббатом монастыря в долине Сан-Фердинанда был армянин — брат Ваган. Мы встречались и раньше, и я изредка обращался к нему за помощью.
Брат Ваган вежливо поклонился и пригласил меня в свой кабинет. Огоньки свечей отражались на его лысине. По-моему, брат Ваган — самый лысый человек на свете. А брови у него — совсем как черные мохнатые гусеницы. Он указал мне на удобное кресло, а сам уселся на жесткий стул.
— Чем могу помочь вам, инспектор Фишер? — спросил он.
Ответ я подготовил заранее:
— Я хотел бы изучить статистику появления врожденных дефектов, а также случаев исцеления и экзорцизма на северо-западе долины. Мне нужны данные десятилетней давности и за последний год.
— А, — протянул настоятель. — Какой радиус вокруг Девонширской свалки вас интересует?
Я вздохнул. Глупо было бы темнить. Я хоть и иудей, но достаточно сведущ в христианстве и понимаю, что дураки обычно не становятся настоятелями.
— Видите ли, — промямлил я, — это пока неофициальное, секретное расследование.
Брат Ваган улыбнулся. Я покраснел. Наверное, зря я ляпнул про «секретное расследование».
— Есть места, где об этом надо беспокоиться гораздо больше, чем здесь, инспектор, — просто ответил он.
— Так я и думал. Сможет ли ваша система поиска данных охватить пятимильный радиус?
Брови поникли: я бросил вызов настоятелю.
— Я надеялся, инспектор, что вы попросите о чем-нибудь по-настоящему сложном. — Он поднялся. — Будьте любезны, следуйте за мной.
Я пошел за аббатом. Мы миновали несколько комнат, в которые мой взгляд не смог проникнуть. Ничего удивительного: даже в самой обычной синагоге, не говоря уже об Иерусалимском храме, тоже есть места, недоступные взору гоя[2]. У каждой веры — свои тайны. Я был благодарен братьям святого Фомы уже за то, что они не считают свои записи настолько священными, чтобы скрывать их от посторонних.
Библиотека располагалась под землей. Эта традиция пошла еще с той поры, когда всякий литератор почитался за чернокнижника, а всякую книгу приходилось защищать от трусов и невежд. Впрочем, читальный зал был вполне современным. Огни святого Эльма мягко освещали кабинки, и в каждой имелся экран для общения с духами.
Едва мы с братом Ваганом вошли в кабинку, как за стеклом экрана появился дух библиотеки. Дух был в очках. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица. Никогда бы не подумал, что у обитателя Иной Реальности может быть такой ученый вид.
Я повернулся к настоятелю:
— А если бы я проник сюда без вас или кого-нибудь еще, имеющего законный доступ в библиотеку?
— Вы не получили бы от нашего друга никакой информации, — ответил брат Ваган. — И вас поймали бы.
Он говорил так спокойно и доверительно, что я сразу оставил сомнения. Монахи ордена святого Фомы умеют хранить свои архивы лучше любого правительства, а чего не знают они, знает только Господь Бог. Брат Ваган обратился к экрану:
— Дайте этому человеку неограниченный доступ к нашим архивам и обеспечьте ему полную поддержку… четырех часов хватит?
— Вполне, — ответил я.
— И помощь в течение четырех часов, — закончил настоятель. — Обращайтесь с ним так же, как если бы он был членом нашего святого братства.
Это был лучший карт-бланш, на который я мог рассчитывать, и я склонил голову в знак глубокой признательности. Аббат махнул рукой, словно говоря: «Не стоит благодарности». Он мог бы сказать это вслух (ведь смирение — как раз монашеская добродетель), но мы оба знали, что я давно у него в долгу.
— Что-нибудь еще? — спросил брат Ваган. Я покачал головой.
— Тогда счастливой охоты. — Он направился к выходу. — Увидимся позже.
