Он прекрасно ладил со всей компанией. Добродушный и очень скромный. Его все время хотелось взять под опеку. Артур учился выживанию в Литтл Фоллз и, по-видимому, прекрасно адаптировался в той среде. Однако вдали от отца он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он всегда абсолютно честно говорил о возникших у него проблемах. После уплаты налогов у него осталось почти четверть миллиона. В хороших и надежных ценных бумагах, дававших около девяти тысяч в год. Но он считал позорным влачить на них жалкое существование. Рвался пустить их в дело, заставить работать, оборачиваться и приносить доход. Гены великого прадедушки не давали ему покоя.
Состав компании меняется, но дух остается. Когда Артур ездил с нами, то всегда был тем, кто собирает хворост для костра на пикнике у моря; тем, кто отвозит домой пьяных; тем, кто не забыл взять пиво; жилеткой, в которую плачутся девушки; голубчиком, дающим немного денег взаймы; простофилей, освобождающим вас своим приходом от покраски забора. Такой, наверно, есть в любой компании. Тонкая натура. Его легко можно было вогнать в краску. Артур всегда казался чисто вымытым, откликался на любую шутку и смеялся почти всегда там, где нужно, даже если уже слышал анекдот раньше. Короче, милейший человек, этот Артур Уилкинсон. Он дружил со всеми, но ни с кем по-настоящему не был близок. У него в душе всегда находилось место для сохранения самых глубоких тайн. Алкоголь развязывал бы ему язык, если не одно обстоятельство. Лишняя рюмка сверх нормы, — и он окончательно и бесповоротно засыпал, улыбающийся и безмятежно спокойный, продолжая улыбаться во сне.
Припоминаю, что одно время у Артура что-то намечалось с Чуки Макколл. У нее тогда как раз заканчивался контракт в «Багамах» на Майл о'Бич. Чуки — крупная брюнетка, великолепно сложенная, живая, пышущая здоровьем танцовщица с правильными чертами лица. Она поругалась с Фрэнком Деркином. Он отвалил, а ей пришлось отступить, и уж, конечно, Артур был бы гораздо более подходящей парой, нежели Фрэнк. Даже без гроша в кармане Артур стоил девяти Фрэнков Деркинов. Почему так много девушек разбивают собственную жизнь, зациклившись на таких мужчинах? Когда Чуки получила временный трехнедельный ангажемент на Дайтон Бич, Артур вполне мог уехать вместе с ней, но он не предпринял верных шагов. А потом Чуки исчезла и появилась Вильма.
В мире несравненно больше таких, как Артур Уилкинсон, чем женщин типа Вильмы Фернер. Но она была классическим представителем своего круга. Миниатюрная, но так славно сложенная, что ухитрялась выдавать свои сорок пять килограмм за роскошные формы. Прекрасные белокурые волосы вечно находились в той стадии беспорядка, которая побуждает растрепать их окончательно. Хриплый, театральный голос, берущий на две октавы выше, чем тональность ее обычной речи. Тьма-тьмущая анекдотов, в которых она обыгрывала каждого из персонажей. Черты лица Вильмы были подвижными, как у клоуна, жесты разнообразны, движения резки. Они казались неловкими до той поры, пока вдруг не становилось ясно, что именно эти движения приводили маленькое, но вполне зрелое тельце в состояние постоянного оживления. Такое впечатление поддерживал и ее гардероб. Когда Вильма никого не изображала, в ее голосе чувствовался небольшой акцент, но, похоже, он мог каждый день меняться. Посмотрите на просвет небольшого, чистого бокала «Бристол Милк» и вы получите довольно точное представление о цвете глаз этой женщины. И, если удавалось продраться сквозь все эти ужимки и подмигивания, то можно было разглядеть ее глаза, такие же невыразительные, как неподвижное вино.
Вильма приехала из Саванны на большом пароходе «Хьюкинз» среди других пассажиров, страдающих различными недомоганиями. Причем большая их часть проистекала, очевидно, от того, что одни люди били других по лицу кулаками. Сойдя на берег, Вильма сняла комнату в отеле «Янки Клиппер» и после того, как корабль отбыл дальше по маршруту круиза, умудрилась каким-то образом прибиться к нашей компании. Впрочем, она заявила, что эти очаровательные ребята с «Хьюкинза» собираются забрать ее на обратном пути из Нассау. Но она умоляет избавить ее от этой поездки, потому как просто не переживет еще раз это вонючее Нассау.
В устоявшемся и весьма полезном состоянии шоу-представления Вильма пребывала постоянно. Девушки, похоже интуитивно, отнеслись к ней настороженно. Мужчины были заинтригованы. Она утверждала, что родилась в Калькутте, рассказывала о трагической смерти отца на австралийской дипломатической службе, прямо и косвенно упоминала о своей карьере дизайнера в Италии, модельера в Брюсселе, фотомодели в Йоханнесбурге, редактора отделов моды и светской хроники в каирской газете, личной секретарши жены одного из президентов Гватемалы. И должен признать, что пару раз, когда она ворковала, извивалась, скакала, восклицала, изображала и хихикала, во мне пробуждалось жгучее любопытство. Но слишком много сигнальных флажков предупреждало и об опасности: сильно загибались острые ноготки за мягкие подушечки маленьких пальчиков и тщательно выверялось время каждой паузы или позы. В ее обаянии и чрезмерной веселости тоже было много нарочитого. Возможно, появись она на несколько лет раньше, когда я еще не изучил все виды декламаторского искусства и не обнаружил, что существуют некоторые болезни, не диагностируемые ни одной клиникой, то тоже не остался бы к ней равнодушным.
Так что мы ждали, кто следующим попадется на удочку. Или наоборот. Она была вооружена до зубов и ожидала лишь подходящей мишени.
Помню, я засиделся как-то допоздна с моим другом, волосатым экономистом Мейером в кубрике его яхты, окрещенной «Джон Мейнард Кинес». До этого мы провели целый день на пляже, где Вильма была в ударе и блистала, словно морская гладь под луной.
— Интересно, сколько ей лет? — спросил я между прочим.
— Друг мой, — ответил Мейер, — я вел дотошный подсчет времени всех упомянутых ею событий. Чтобы сделать все, что, по ее словам, она делала, ей нужно было бы, где-то сто пять — сто семь лет. Сегодня я прибавил еще пять.
— Патологическая лгунья, да, Мейер?
— Неточные науки оперируют неточными терминами. Экспертиза, проведенная в гостиной, никуда не годится, Тревис.
— Естественно. И все-таки, есть у меня одно подозрение. Слишком много товара на витрине, так что в торговом зале ничего и не осталось.
— Нет, на это я бы тоже не поставил.
— А на что ты, черт побери, ставишь, Мейер?
— На мужчину безо всяких следов женственности, безо всякой двойственности натуры, на мужчину без нежности, сочувствия, предупредительности, доброты и ласки. Такой брутальный тип, молоток, кулак. Макги, что представляет из себя женщина без единой мужской черты в гриме?
— М-м-м. Наверное, олицетворение безжалостности?
— Ты подаешь надежды Макги. Чувство доброты — результат двойственности, а не женственности. Наш странный приятель, Алабамский Тигр, обращается с этой дамой как раз так, как нужно. Припирает ее рогатиной, а потом прижимает голову к земле и поднимает так, чтобы она не смогла дотянуться до него своим ядовитым зубом. Наверно, женщины — это единственное, в чем он так здорово разбирается.
Я сказал Мейеру, что он псих. Любому без его рассуждений с первого взгляда ясно, что Алабамский Тигр и Вильма Фернер друг друга на дух не выносят. Мейер не спорил.
На палубе стоявшего рядом с нами большого и богатого «Уилкера» Алабамский Тигр устраивал самую долгую, к тому моменту, в мире вечеринку. Это был огромный, с небрежными жестами мужик. Типично американский тип, сколотивший немало деньжат и пустивший их на плавание, попойки и подружек. Весь день он разгуливает, вежливый и жизнерадостно подтянутый. Лицо, словно вырубленное скульптором из необработанного камня, застыло в слабой усмешке. За сорок секунд Тигр способен заставить вас поверить, что вы самый интересный человек, какого он когда-либо видел, а вы почувствуете, что в жизни не встречали большего понимания. Он мог очаровать и помещика-арендатора, и начальника почты, и цирковых карликов, и оценщиков имущества по обложению налогом.
Когда Вильма, в конце концов, выбрала себе цель, Артур Уилкинсон оказался такой чертовски беспомощной мишенью, что никто из нас уже не сумел ничему воспрепятствовать. У него было меньше шансов уцелеть, чем у красотки, в городе, подвергшемся нашествию варваров. Он парил в облаках. С неизменной дурацкой, широкой улыбкой на лице. Вильма висела у него на локте, направляя и следя, чтобы он не врезался в неподвижные предметы. Он считал ее редким жучком. Остроумной, нежной, милой и неоценимой. Вильма чувствовала себя на седьмом небе, удостоившись столь уникальной награды. И малейший намек на то, что редкий жучок может оказаться скорпионом, был для Артура оскорбительным. Он просто не слышал, что ему говорили. Смеялся, считая это шуткой. Сократив время ожидания до минимума, они зарегистрировались как-то днем, после полудня в местном здании суда, и уехали в новеньком белом «понтиаке», на заднем сидении которого уместился весь ее немногочисленный багаж. Улыбка Вильмы сверкала не хуже нового золотого кольца на пальце — капкана для хищников, выписанного от Хертера. Я поцеловал хорошенькую щечку невесты. Она пахла мылом и чистотой. Назвала меня милым мальчиком. Мой подарок состоял из шести частей: «Метакса», «Фундадор», «Плимутский джин», «Чивас Регал», «Олд Кроу» и «Пайне Хейдсик» 59-го года. Долговечной семье — долговечный подарок. Ока оставила записку для ребят с парохода, которые так и не пришли ее забрать. И я знал, что пока Вильма командует парадом, молодожены не приедут в Лондердейл. Она чувствовала, как наша компания «одобряет» этот брак, и будет искать более доверчивое окружение.
