Я нагнулся над убитым.
Одного взгляда на красно-рыжую, с насыпавшимся на нее песком, успевшую потускнеть шевелюру убитого было достаточно. Я сразу вспомнил неожиданное появление за моей спиной между роддомом и домом для престарелых.
Труп Сереги Пухова лежал теперь ничком, раскинув широко руки, будто хотел обхватить, уцепиться или обнять ушедшую из-под него навсегда земную твердь. С него уже была снята одежда — сильный, с белыми большими ногами, он казался огромной белой рыбой, подбитой точным профессиональным ударом остроги.
«В задней части головы имеются два отверстия, предположительно оставленные выстрелами из огнестрельного оружия…» — диктовала следователю молодая гибкая женщина в японской яркой двухцветной куртке, осматривавшая труп.
— Судебно-медицинский эксперт Мурадова, — представилась она мне, не прекращая работы.
Мурадова прощупывала голову убитого, стремясь хотя бы приблизительно представить себе внутренние переломы и смещения в черепной коробке. Лица ее мне видно не было, его закрывали упавшие на лоб черные жесткие пряди.
Убийство произошло еще ночью, на самом берегу, чуть выше линии отлива. Окоченение, начинающееся обычно через два-три часа после наступления смерти, успело достигнуть своего полного развития, а трупные пятна при надавливании еще меняли свою окраску, хотя и в небольшой степени. По истечении суток эти темные пятна — следствие переполнения кровью сосудов в нижележащих частях тела — обычно уже не исчезали и не меняли местоположения.
Мурадова попробовала перевернуть труп, но мертвый инспектор рыбнадзора был слишком тяжел для нее, я сделал это вместе с Хаджинуром, от которого тоже не ускользнуло движение судмедэксперта. Описав в воздухе плавную кривую, откинутая рука Пухова с деревянным стуком ударила в плотно утрамбованный мокрый песок.
— Стреляли сзади, — сказала Мурадова.
Но я и сам видел: по сравнению с весьма скромными размерами входных отверстий выходные выглядели более обширными с характерными щелевидными формами.
— И стрелявший находился не рядом, — ответил я в тон и обратил внимание на спичечный коробок, положенный кем-то на белый лист бумаги.
— Это его?
За спиной у меня хрипло засипел Бураков:
— Нет! Надо записать: «В кулаке убитого зажат коробок спичек, на этикетке которого изображен Евтушенко в роли Циолковского…»
— А ты откуда знаешь, что это Евтушенко? — препирался Хаджинур Орезов.
— Пусть напишут, тебе говорят, темнота… У Буракова бьл неестественно хрипящий голос — как у говорящих попугаев.
Я заметил, что ветер усилился, прибой с грохотом тряс берег, казалось, что не коричнево-желтая пена вздымается над волнами, а лежат куски оторванной тверди.
По другую сторону — в проблесках солнца — тускло мерцали ртутные зеркала соляных озер. Марсианский пейзаж. Инобытие. Нельзя поверить, что где-то растут березы, еще лежат на полях снега, текут с тихим журчанием прозрачные ручьи, живут в суете и гомоне города.
От сизо-серых бараков метеостанции подошел милиционер:
— Звонил начальник милиции. С поста ГАИ. Насчет Мазута ничего пока не слышно.
— Кто это — Мазут? — спросил я у Буракова.
— Касумов… Первый браконьер этих мест. Он отсюда — с метеостанции.
— Начальник милиции давно уехал? — уточнил я.
— С час назад. С ним еще начальник областного управления и прокурор. Они хотели перехватить Мазута перед городом…
Все стало на свои места.
Я прибыл на место происшествия после того, как до меня тут уже побывало руководство территориальной милиции и прокуратуры. Впопыхах все как-то забыли о существовании недавно организованной бассейновой прокуратуры и ее главы.
— А что стреляные гильзы? Обнаружили? — спросил я. Бураков поднял розовое, чистое, словно только что из парилки, лицо:
— Да вот! Тут лежали. Одна и другая…
Гильзы нашел моторист метеостанции Рифат, привлеченный в качестве понятого. Стреляли из «макаровского», со сравнительно небольшого расстояния — с десяти метров, с самой кромки линии прилива. Следы стрелявшего смыло море.
Неподалеку виднелись отпечатки велосипедных колес. Принадлежали ли они транспортному средству преступника, а может, велосипедист проехал раньше или, наоборот, позднее?
— И еще — вот что я нашел. — Хаджинур Срезов показал мне стальной рыболовный крючок. — Это от калады… — Видя, что я не до конца, его понимаю, он пояснил: — Огромная сеть — шестьсот — семьсот метров. До километра. И на ней две-три тысячи крючков, целый частокол. Браконьеры ставят ее на осетровых далеко в море и каждый день выходят проверять…
Я подержал крючок и вернул Орезову. Вставал вопрос: как попал сюда Пухов? Кого-то выслеживал? Появился в момент причаливания браконьерской лодки? И вместо доказательств хищнического лова получил две пули в голову? Но почему в затылок? Может, его внимание было отдано чему-то другому?
Обо всем следовало поговорить с обитателями метеостанции. Что же касается осмотра трупа, то я мог и дальше смело положиться на Мурадову передо мной был молодой, но знающий судмедэксперт, и, хотя я не видел ее лица, я понял, что мне будет приятно и легко с ней работать.
— Это жена Мазута… — шепнул Бураков.
Женщина, наглухо замотанная платком — только быстрые глаза были видны сквозь щель, — тянула за телогрейку громадного лысого казаха: «Спать, спать, спать тебе надо…»
Казах, как похмельный памятник, возвышался на площадке перед радиостанцией, предостерегающе-задумчиво покачивал передо мной пальцами, невнятно, вяло бурчал:
— Зачем ты приходил? Сюда… Ты — кто? Ты — чужой! Не надо… Не надо…
Рядом стоял мальчишка, почему-то босой. На шее у него висел маленький магнитофончик — «вокмен», соединенный оранжевым проводком с хомутом наушников, из которых еле слышно доносилось: «…не рокот космодрома, не эта голубая синева…». От холода ноги у парня были сизыми, он поочередно поднимал озябшие ступни и каким-то йоговским движением складывал колено и подсовывал буряковые пальцы под подол длинной фуфайки.
— Подойдите ко мне, — сказал я женщине. Она неуверенно шагнула вперед. Казах угрожающе накренился. Мальчишка вышел из позы цапли, несуетливо, но быстро подпер плечом сооружение в телогрейке. ~ — Вы здесь работаете? спросил я.
— Да, уборщица, — донеслось из-под тряпичного забрала.
— А это кто?
— Живем мы рядом… Адыл… Он человек хороший…
— А чего же он пьяный с утра?
— Жалко ему очень… его… того… Сережу… — И ее черные влажные глаза исчезли в амбразуре темного платка. Пьяный напрягся и медленно проговорил:
— Не говори… Ничего ты ему не говори… Хаджинур Орезов рядом со мной выкрикнул:
— Жалко! Конечно, жалко! Жалела кошка соловья! Браконьеры, сволочи! Вам всегда жалко мертвого рыбинспекто-ра!..
Одним прыжком он оказался рядом с ними и провел сжатым кулаком перед носом Адыла:
— Вы за Сережку Пухова все здесь кровью харкать будете!
— И правильно!.. — Подошедший, коренастый, средних лет крепыш в брезентовой робе, по которой я уже научился отличать рыбнадзор, оглядел всех и первым делом обратился ко мне: — Цаххан Алиев. Начальник районной рыбинспекции.
Я пожал ему руку.
— Вторая смерть у нас меньше чем за два года… — У него было скуластое лицо, побитое кое-где оспой, маленькие, прижатые к голове уши.
Он порывался идти.
— Вы далеко? — спросил я.
— Надо моторы снять. Я как был — бросил все на причале…
— Жалко Сережу, — вставил Бураков. Алиев кивнул.
— Такая наша работа. Меня самого чуть не сожгли вместе с рыбинспекцией. — Он посмотрел на меня. В глазах читалось застывшее, словно уже до конца жизни, изумление, которое теперь ничем не удастся прогнать. Увидели, что «жигуль» мой стоит, ну и думали, что я дежурю. А был другой инспектор. Молодой парень, «афганец». Он и погиб за меня…
О нападении на рыбинспекцию и о поджоге я слышал. Его вела территориальная прокуратура, наша — бассейновая — была еще только в проекте.
— Дело Умара Кулиева. К расстрелу его и приговорили — народ настоял…
Мальчишка в это время снова подоткнул под себя ногу, скинул с головы наушники и тихо сказал:
— Мы-то при чем!.. И дядя Адыл никогда не попадался…
— Ты-то помолчи, браконьерский помет… — Алиев вспылил. — Твоего отца я сам трижды ловил… А эту пьяную образину — Адыла — Сережка Пухов, царствие небесное, жалел, вот он и не попадался… Отплатили вы ему полной мерой… Где Мазут? Касумов?
— Не знаю… Нет его!
Неожиданно из проема глухого платка раздался неуверенный голос:
— Сережу все уважали… Ни у кого рука бы не поднялась…
— Эт-то точно! — сердито рубанул Алиев. — У вас здесь рука не поднялась! Из Палестины террористов пригласили! Или Умар Кулиев сбежал из камеры смертников и снова отличился?.. Ну-ка, открой мне его «козлятник»…
