И еще два обстоятельства отягощали душевный покой Харьюнпя: обычный гражданин может найти выход из кризисной ситуации, просто позвонив пожарному, врачу или в полицию, — человек с улицы тоже имеет возможность решить свои проблемы, в его распоряжении всегда есть официальная сила, которая тотчас берет всю ответственность на себя. В случае же с Харьюнпя дело обстояло иначе. Он сознавал, что предстоящей ночью станет частицей этой общественной силы, к которой люди прибегают в минуты несчастья, и на его плечи ляжет вся ответственность за дальнейшее развитие событий. А он будет один, он станет главной точкой и уже не сможет набрать номер «Скорой помощи», потому что этой «Скорой помощью» будет он сам. Однако наихудшее состояло не в этом. Харьюнпя понимал, что является частью общественной силы, но он понимал и то, что этой силы на самом-то деле вовсе не существует. Есть лишь несколько бюрократических учреждений и отряд людей, работающих в них, — мужчин и женщин, которым свойственны и усталость, и страх, и головные боли и которые с бо́льшим удовольствием сидели бы дома. Не было снайперов, не было оперативных работников высокого класса, — была лишь группа людей, незаметных, маленьких, таких, как сам Тимо Харьюнпя.
Ради самосохранения Харьюнпя старался не перенапрягаться. Действительно опасные ситуации возникали сравнительно редко, да и вовсе не обязательно, чтобы они совпали с его дежурством. Ситуации, требовавшие напряжения сил и чреватые опасностью, конечно, бывали, однако жизнь Харьюнпя находилась под угрозой всего лишь раз, когда ему пришлось извлекать кусок динамита изо рта слабоумного подростка. Естественно, он думал о возможных опасностях, но они казались ему далекими, нереальными, и он не утруждал себя более детальным предвидением их. Вот когда случится — тогда и разберемся. До сих пор он оказывался прав.
Кофе получился черный и отчаянно дымил, когда Харьюнпя переливал его в термос. Положить сахар заблаговременно он, как всегда, забыл и поэтому бросал его теперь в темную жидкость — восемь кусков подряд: жидкость всякий раз булькала и пенилась. Харьюнпя уже знал, что, если бросить семь кусков сахара, кофе выплеснется из термоса, и если бросить восьмой, на столе образуется лужица. Заканчивая операцию, он обернул пробку бумагой и только после этого закрыл термос. Затем он подошел к платяному шкафу и отворил его. Постоял с минуту, раскачиваясь на ногах и поглаживая нос. Выбор одежды для ночного дежурства всегда представлял проблему. Легкий костюм едва ли подойдет, если придется разыскивать на моторной лодке утопленника, замеченного в портовых водах с корабля; если же выбрать одежду потеплее, то непременно угодишь на расследование в какую-нибудь котельную — будешь выяснять, как дворник умудрился свалиться почти с родной лестницы и проломить себе череп. Харьюнпя решил на этот раз проблему более или менее удовлетворительно: начал с трусов и сетчатой майки, натянул затем плотные черные вельветовые джинсы и пуловер. Завершил он эту операцию пиджаком со множеством карманов. На ноги надел крепкие кожаные ботинки на толстой подошве, в которых при необходимости можно походить и по пожарищу. Одежда была уже слегка поношенной, однако, если не приглядываться, производила вполне приличное впечатление.
К поясу Харьюнпя приладил кожаную кобуру. Он взял оружие в руки, вынул магазин, вытащил патроны, опробовал механизм, убедился, что все в порядке, утопил магазин обратно в рукоятку и вложил оружие в кобуру. Револьвер был марки ФН, находившейся на вооружении финской полиции. В свое время это было вполне приличное оружие, однако сейчас револьвер был настолько затаскан и изношен, что хорошо, если при необходимости он вообще выстрелит. При удаче пуля полетит куда следует, но гильза может застрять в патроннике. Харьюнпя до сих пор становилось немного стыдно при воспоминании о посещении музея шведской уголовной полиции в Стокгольме. Там он встретился со своим старым приятелем — ФН, но на полке музея.
Немало говорилось у них о предстоящей замене оружия. Некоторые отделы действительно получили револьверы нового образца, однако большая их часть продолжала валяться на складе, а какие-то виды оружия вообще не закупили. Никто толком не знал, в чем дело. И поскольку год проходил за годом, а оружие оставалось прежним, многие работники уголовной и радиополиции сами приобрели новые образцы. Они действовали точно и безотказно, а главное — находились в одних руках. Харьюнпя тоже подумывал приобрести пистолет — не столько потому, что он был нужен, сколько по примеру других. Однако Харьюнпя столкнулся с определенным затруднением, из-за чего и откладывал осуществление своего замысла. В продаже были в основном 38-калиберные крупные пистолеты, стреляющие свинцовыми пулями, которые при попадании в человека вырывают добрый килограмм мяса и костей. Харьюнпя не боялся и не чуждался оружия, однако относился к нему с уважительной осторожностью. Он предпочел бы обзавестись пистолетом поменьше, который может просверлить безопасную дырку в ноге и остановить преступника. Об убийстве он и не помышлял, надеясь, что такая необходимость выпадет на долю других. Пока же ему не пришлось дать ни одного, даже предупредительного выстрела. Пистолет для него был скорее психологическим фактором, своего рода успокаивающим средством, когда приходилось, например, входить в темную незнакомую квартиру, где мог затаиться психопат с финкой в руке.
Харьюнпя предпочитал слезоточивый газ. Газовая фонтанирующая капсула была едва ли больше шариковой ручки, но легка и эффективна. С газом ассоциировалось также определенное чувство безопасности: он не отправит по оплошности человека на тот свет и не сделает его инвалидом на всю жизнь. Харьюнпя достал из верхнего ящика письменного стола черную газовую капсулу, пощелкал по ней перстнем и сунул в правый боковой карман пиджака.
Скрипнули стенные часы, как бы переведя дыхание, и через мгновение выдали три звонких удара с металлическим отзвуком. Харьюнпя положил термос в чемоданчик. На его подкладке из искусственного шелка образовался круг от постоянно вытекавшего из термоса кофе. В чемоданчик он положил также бумажные носовые платки, две пачки сигарет, коробку спичек и три порошка цитрованили. Неприятная пульсация в затылке прекратилась, но Харьюнпя опасался, что головная боль может вновь возникнуть ночью. В заключение он взял с книжной полки фарфорового слоненка величиной со спичечный коробок и сунул его в карман. Он никому не признался бы, что верит в талисманы, однако слоник еще в студенческие годы всегда был с ним, когда он пересдавал шведский язык, с которым крупно не ладил. А теперь слоненок отбывал с ним ночные дежурства.
Харьюнпя закурил сигарету. Он присел к письменному столу, взял лист бумаги. Перо раздумчиво поерзало в длинных белых пальцах, прежде чем прикоснуться к бумаге.
«Дорогая Элиза. Три маленьких и один большой поцелуй — чмок-чмок-чмок, а потом еще раз — крепко, крепко. В магазин я так и не успел сходить, но молока предостаточно, хватит даже на утро. Хлеба тоже. Я звякну вечерком, если случится минутка, но не обижайся, если не позвоню. Если обойдется без ЧП, в девятом часу буду дома. Если не дам о себе знать, не волнуйся: значит, закрутилось какое-то дело. (Надо, кстати, взять отгул за сверхурочные дежурства. Сейчас как раз подходящее время.) Всего вам наилучшего, береги себя и крошку Паулину. Ворох поцелуев вам, папины доченьки. Чмок-чмок. Ваш Тимппа».
Записку он прикрепил клейкой лентой к экрану телевизора.
В передней Харьюнпя натянул на себя плащ, а на голову — берет бутылочно-зеленого цвета. Берет он сдвинул набок, ибо это подчеркивало форму его головы. Затылок у него был удлиненным, а на месте соединения с шеей красовался изящный изгиб. Если бы пришлось вскрывать труп Харьюнпя, могло обнаружиться, что череп у него тоньше обычного, а возможно, и более упругий. Харьюнпя осмотрел свои карманы и вспомнил, что на прошлой неделе потерял одну из новых кожаных перчаток. Элизе он не осмелился сказать об этом и потому до сих пор хранил оставшуюся перчатку. Он взглянул на часы. Было двадцать минут четвертого. Времени осталось еще с избытком, ибо пешком от Катаянокка до Софиянкату было ровно семь минут. И все же он решил идти, ибо всегда боялся опоздать. Харьюнпя взял свою сумку на кухне, проверил, перекрыт ли газ, погасил свет и вышел из дома. Закрыв дверь и услышав, как щелкнул замок, он почувствовал облегчение. Он знал, что теперь уже не нужно больше ждать ночного дежурства. Оно началось, он был на пути к нему. В этот момент он принимал на себя ответственность. Напряжение, сковывавшее желудок, ослабевало с каждым шагом — Харьюнпя знал, что в четыре оно полностью исчезнет. Всегда было так.
В начале апреля вечер наступает рано, тесня день, но в тот понедельник, когда Харьюнпя шел на ночное дежурство, сумерки спустились быстрее обычного. С наступлением сумерек с моря неожиданно наполз густой серый туман. Он подступил к берегу украдкой, как серый волк, и окутал сначала Кайвопуисто, Эру и Улланлинну, а затем стал просачиваться в центр города. Позже, к полуночи, туман заполнил все, и автомагистрали, и крыши домов стали черно-влажными.
