Жан-Мишель Риу - Свидание у Сциллы

Зал Сциллы почти пуст. Я воспользовался моментом, чтобы обследовать еще неизвестную мне полку. Она находилась в центре Сциллы, подвешенная к колонне, поддерживающей потолок зала. Под ней стоял роскошный столик издателя Поля Мессина. Его имя было так известно, его дом так знаменит, что странное смущение мешало мне подойти. Несмотря на ободрение Мориса, я колебался. Мессии казался мне исключительным, а его стол частной собственностью, вход куда простому банкиру запрещен. Но в понедельник я пришел раньше, проскользнул позади пустого столика издателя, слегка коснулся книг. Раздвинув корешки, я обнаружил узкое пустое пространство, где что-то скрывалось; в глубине была спрятана обложка песочного цвета, набитая страницами. Это была самая настоящая рукопись. Я схватил обложку и раскрыл ее. На первой странице я увидел название: «Странный оптимизм рода человеческого». Дальше имя автора — Матиас Скриб. У меня дух захватило от такого сокровища.

— Ваш клиент пришел.

Я вздрогнул. Морис стоял за моей спиной, рядом — моя дневная добыча. Обложка песочного цвета перешла в левую руку, правую я подал приглашенному. Осталось только забыть о левой руке и идти к столу, а находку положить на колени.

В конце обеда я незаметно взял рукопись, благодаря тому, что клиент принес подробную опись своего состояния и настаивал, чтобы я забрал ее. Я взглянул наметанным взглядом на бумаги клиента и даже полистал их, а затем положил поверх обложки песочного цвета. Уходя, я взял рукопись под мышку и вынес. Казалось, Морис ничего не заметил.

Я совершил это преступление не колеблясь, однако всего не просчитал. Может ли это извинить меня? Поспешу добавить, что сегодня я уже вернул рукопись. Между тем за это воровство я дорого заплатил. Пять дней и пять ночей чтения испортили мне кровь. Пять дней и пять ночей вовлекли меня в жизнь Матиаса Скриба, заставили разделить его тайну, его сомнения, его вопросы. Все это время я спрашивал себя, что должен делать с исповедью этого писателя, из которой узнал, кто мог бы убить философа Клауса Хентца.

Делу всего год. Оно вызвало много шума, о нем знали все: первые страницы газет приводили взволнованные свидетельства, выражали негодование. Смерть Клауса Хентца стала событием. И по сей день трагедия объяснена только частично.

Скриб писал в течение нескольких дней о смерти Хентца. Подробности отдельных отрывков, напряженное повествование, внимание, которое он уделял описанию собственных чувств, вызванных первым впечатлением, — все это я нахожу удивительным. Остается неясным один вопрос, переходящий в навязчивую идею: почему Скриб утаил то, что обнаружил?

Я долго думал над этим и считаю, что нашел причину. Скриб хорош как обличитель, но ему не хватало мужества. Он надеялся, что кто-то другой завершит его работу.

Вот мои аргументы. Скриб вел расследование, докопался до истины, но остановился посреди дороги. В конце он объявил, что мог ошибиться, ибо не уверен в побудительных причинах, а также в том, кто убийца. Если это так, зачем писать выдуманную историю и, более того, зачем скрывать ее? Еще одно противоречие: он использовал Сциллу как сейф. Публичное место, издательская цитадель! В довершение всего Скриб выбрал полку над столом издателя Мессина. Однако с этим все ясно. Это доказывает: он хочет, чтобы его прочли и закончили его дело — сделали заключение, добились признания от преступника и опубликовали. Я уверен, что прав.

Хотелось бы спросить об этом самого Матиаса Скриба ведь он жив, но я его никогда не видел. Может, он сейчас у Сциллы или придет пообедать? Ничего странного поскольку Скриб здесь частый гость. Еще лучше, что эта история здесь началась. Возможно, здесь она и закончится.

Не он ли только что вошел? Мужчина сорока пяти лет — это его возраст. Средней комплекции, волосы темные, твидовый пиджак, светлая рубашка, непринужденный и обаятельный. Я его себе таким и представляю. Не спросить ли у Мориса: Матиас Скриб здесь? Морис вскинет голову, повернется к одному из столиков. Я подойду и скажу Скрибу:

— Почему вы не завершили вашу историю? Надо, чтобы банкир взял на себя эту грязную работенку? Чего вы хотите? Опубликовать ее? Уничтожить? Забыть? Что я должен сделать?

Скриб — странный малый. Он все передоверил другим. Достаточно прочесть его рукопись, чтобы это понять. Думаю, он улыбнулся бы в ответ на мой вопрос.

— Вам решать, я не знаю. Я перестал писать эту историю в прошлом году, отложил ее до времени. Не хватает последней точки. Я ждал, что рукопись найдут и закончат. Я предпочел бы, чтобы это был писатель, но это сделаете вы. Тем хуже.

Это дело изводит меня. Я постоянно думаю о нем. Пять дней и пять ночей ушли на то, чтобы принять решение. Итак, я посвящаю себя этому делу. Ведь не случайно рукопись попала в мои руки. Я принимаю это как знак, как факел, который мне вручили.

Я должен закончить дело Скриба. Потом ему расскажу. Но прежде доведу дело до конца, проверю его расследование, закончу его, если необходимо, но узнаю: правда ли, что Клауса Хентца убили в пятницу 12 мая прошлого года по той причине, на которую намекает Матиас Скриб И я напишу об этом.

Я напишу! Простите меня за самонадеянность. Мое ремесло ограничивается тем, что я диктую коммерческие письма. Скажем так: излагаю факты, подготавливаю почву для того, чтобы найти истину.

Не надо поспешно объявлять об успехе. Мое ремесло — вызывать на откровенность. Здесь мне никто не страшен. Через мгновение в Сциллу войдет человек. От него я узнаю все. Морис проводит его к моему столику. Я встану навстречу, поздороваюсь, приглашу его сесть. Он принимает меня за банкира, охотящегося за клиентами, но сейчас не тот случай. Сегодня стол накрыт для большой игры. Я хочу, чтобы он рассказал все начистоту. От него я узнаю то, что неведомо Скрибу, чего он не смог найти. Итак, я обещаю закончить историку которая началась здесь год назад. Назначим свидание у Сциллы. Если все пойдет, как я задумал, то у вас будет случай прочесть последнюю главу.

А сейчас я оставляю вас с Матиасом Скрибом. То же место, пятница, год назад. Я покидаю вас, потому что пришел мой клиент. Приятного вам чтения, а мне приятного аппетита.

Я выбрал для своего рассказа такое название: «Странный оптимизм рола человеческого». Должен предупредить» что речь в нем пойдет о смерти моего лучшего друга Клауса Хентца, убитого в ночь с 12 на 13 мая 1999 года. Кто же останется оптимистом, описывая самое большое горе своей жизни? Вот мои доводы.

Несколько месяцев назад я задумал написать историю, герой которой был подсказан Клаусом Хентцем. Сюжет мне нравился, но вдохновение не приходило. Углубляясь в свои воспоминания, я пытался создать образ, достойный Клауса, и полагал, что эта история заставит замолчать критиков, утомивших его. Я рассказал ему об этом, и, казалось, он согласился. Моя книга представит его жизнь, объяснит несдержанность и противоречия Клауса Хентца, замечательного, воинственного, взирающего с надеждой на лучшую часть человечества. Моя книга будет называться «Странный оптимизм рода человеческого», потому что мой герой такой же, как Хентц: он бросает вызов злым языкам и посвящает жизнь служению другим людям.

А теперь я должен рассказать о его смерти, повергшей меня в горе, и сделать страшное признание. Не. сомневаюсь, что задуманная мной история сыграла роковую роль в свершившейся трагедии. Используя факты жизни Клауса для набросков к повествованию, я. спровоцировал его конец. Несмотря на это, я сохраню название, потому что его подсказал мне сам Клаус. Он часто дарил мне разные идеи и однажды, смеясь, подбросил это название. Я принял его, не колеблясь и не подозревая об опасности. Оптимист — это слово так. подходит ему.

И вот последнее объяснение моего выбора: в нем таится надежда. Смерть Клауса не останется нераскрытой. Когда-нибудь имя убийцы станет известно. Но почему же ничего не сказал я, нашедший преступника? Мое молчание объясняется недостатком смелости и страхом ошибиться. А вы, кто это читает, сделаете лучше меня? Посмотрим. Прежде всего надо вернуться к Сцилле, потому что именно там все и началось.

Клаус обедал там 12 мая незадолго до смерти. В этот раз врожденная веселость изменила ему. Клаус утверждал, что ему ничего не нравится, в том числе и конец нашего века, по его мнению, худший из всех. За столом молчали, что лишь отчасти объяснялось обволакивающим покоем Сциллы. Настоящая причина была в том, что философу Клаусу Хентцу, знатоку диалектики, боялись возражать. В его устах слова пенились, как пузырьки газированной воды, которую пьют захмелевшие гости. «Ничего!» — закричал он, и стол присмирел. Хентц наслаждался своей победой. Теория «ничего» казалась ему важной, а век заслуживал суда, который должен стать судом титанов. Он воображал себя прокурором, ставящим на колени виновных перед лицом истории. Мыслителей, моралистов, даже издателей. Клаус Хентц не забыл никого и ничего!