Чао Тай поплотнее запахнул куртку, однако соглядатай у прилавка успел уловить блеск золотого значка, и его губы скривились в удовлетворенной усмешке. Но лицо бородача вновь приняло невозмутимое выражение, как только он приметил косоглазого араба в синем тюрбане, который, войдя в зал, плюхнулся рядом с карликом. Бородатый повернулся к хозяину и знаком велел еще раз наполнить чашу.
— Видит Небо, я не рожден наслаждаться привилегиями начальника тысячи! — воскликнул Чао Тай, снова наполняя чаши себе и Тао. — И, представь себе, уже целых четыре года терплю! Видал бы ты ложе, на котором мне полагается спать! Шелковые подушки, шелковые покрывала да парчовые занавески! От подобного роскошества я начинаю чувствовать себя танцовщицей высокого полета! А знаешь, что я делаю каждую треклятую ночь? Вытаскиваю камышовую циновку, которую прячу под кроватью, раскатываю на полу и укладываюсь, чтобы как следует выспаться! Одно неудобство: всякий раз по утрам надо сминать постель, создавая видимость для подчиненных!
Чао Тай весело загоготал, и Тао Гань присоединился к другу. Пребывая в веселом расположении духа, оба не приметили, что смеются слишком громко. Меж тем разговоры вдруг смолкли и в зловещей тишине гости уставились на столику двери, где уродливый карлик сердито кричал на подавальщика, который стоял перед ним сложив на груди руки. Мастер боевых искусств, глянув на весельчаков, снова обратил глаза к мужчине у прилавка.
— А что до меня, — усмехнулся Тао Гань, — то сегодня я преспокойно могу отправиться спать на чердак. И мне не придется гнать прочь молоденьких служанок, которых почитает своим долгом приводить ко мне мой смотритель дома. Негодяй до сих пор надеется продать мне одну из этих вертихвосток в наложницы.
— А почему ты те велишь пройдохе прекратить это безобразие? Давай-ка лучше выпьем еще!
— Это сберегает деньги, друг мой! Видишь ли, упомянутые девицы нанимаются в дом не за жалованье, а в расчете поймать на удочку богатенького старого холостяка! — Тао Гань, осушив чашу, подвел итог: — К счастью, брат Чао, виты ни я не принадлежим к числу любителей семейной жизни! Не то что ваш друг Ма Жун!
— И не напоминай мне об этом отщепенце! — выкрикнул Чао Тай. — Подумать только, после того как четыре года назад Ма женился на сестрах-близняшках, этот жеребец умудрился произвести на свет шесть мальцов и двух девок! Вот так теряет цену и оборачивается тяготами то, что для истинного мужчины должно быть чистым удовольствием! Да еще трусит заявиться домой в подпитии! А ты…
Чао Тай осекся на полуслове и с удивлением обратил взор к двери. Уродливый карлик и араб вскочили и, пылая гневом, принялись осыпать бранью подавальщика, каковой пытался их угомонить. Остальные посетители безучастно наблюдали за разыгравшейся сценой. Неожиданно араб выхватил кинжал. Карлик поспешно вцепился ему в руку и потянул за собой к выходу. Подавальщик сгреб со стола чашу карлика и запустил им вслед. Ударившись о камень мостовой, чаша разлетелась юта мелкие черепки. Толпа одобрительно загудела.
— Они тут, похоже, не очень-то любят арабов, — заметил Чао Тай.
Мужчина за соседним столиком повернул к ним голову.
— Это не совсем араб, — произнес он на чистейшем северном диалекте, — однако вы правы, арабов мы тут не любим. Зачем они приходят в питейные? Вина-то все равно не пьют! Их вера этого не позволяет.
— Ну, тогда эти черные ублюдки лишены одного из самых славных занятий на свете! — фыркнул Чао Тай. — Подсаживайтесь к нам. — И когда незнакомец с улыбкой перебрался за их столик, прихватив стул, Чао полюбопытствовал: — Вы, видно, с севера?
— Нет, родился и вырос здесь, в Кантоне, но много путешествовал, а путешественнику волей неволей надо звать много языков. Я мореплаватель. Кстати, зовут меня Ни. А что привело сюда вас?
— Мы в Кантоне всего лишь проездом, — пояснил Тао Гань, — сопровождаем высокопоставленного чиновника в путешествии по этой провинции.
Мореход Ни бросил на Чао Тая оценивающий взгляд:
— Я было счел вас воинами.
— В былые времена я немного занимался борьбой и бился на мечах, так, ради забавы, — беззаботно обронил Чао Тай. — А вы, видно, этим тоже интересуетесь?
— Исключительно для собственного удовольствия. Особенно на арабских саблях. Мне пришлось обучиться этому искусству, поскольку я частенько плавал через Персидский залив, а в тамошних водах, к вашему сведению, полным-полно пиратов.
— А я все время ломаю голову, как они ухитряются наносить удары этими кривыми клинками, — заметил Чао Тай.
— О, вам стоило бы поглядеть на это, — откликнулся мореход Ни. И вскоре они с тайвэем углубились в дружескую беседу о разного рода схватках. Тао Гань рассеянно следил за разговором, не забывая приглядывать, чтобы их чаши не пустовали. Но, услышав, что мореход называет приемы боя по-арабски, он не мог сдержать удивления и спросил:
— Так вы владеете их языком?
— Довольно, чтобы объясниться. Нахватался в Персии для удобства дела! — Мореход вновь повернулся к Чао Таю: — Я не прочь похвастать перед вами своим собранием заморских сабель. Может, пропустим по чаше у меня? Живу я недалеко, в восточном квартале.
— Сегодня у вас есть еще неотложное дело, — ответил Чао Тай. — Но нельзя ли навестить вас завтра утром?
Ни метнул взгляд на бородача у прилавка.
— Будь по-вашему, — кивнул он. — А где вы остановились?
— На постоялом дворе «Пять Бессмертных», рядом с мечетью.
Мореход хотел что-то сказать, да, видно, передумал. Отхлебнув из чаши вина, он как бы между прочим полюбопытствовал:
— Ваш друг поселился там же?
Чао Тай отрицательно покачал головой, и Ни пожал плечами:
— Ну ладно, надеюсь, вы сами в силах позаботиться о себе. Приблизительно через час после утренней трапезы я пришлю за вами паланкин.
Тао Гань расплатился за пиво, и они зашагали к своим новым жилищам. Небо расчистилось, и прохладный ветерок с реки овевал разгоряченные лица двух спутников. Теперь набережная являла собой весьма оживленную картину. Торговцы вразнос расставили свои ночные шатры вдоль кромки воды, освещенной вереницей разноцветных масляных ламп. Реку сплошь усыпали огоньки фонарей с лодок, причаленных носом к пристани. Люди готовились к вечернему гулянию.
— Давай наймем паланкин, — предложил Тао Гань. — До дворца наместника довольно далеко.
Но Чао Тай промолчал. Он был занят созерцанием толпы.
— А тебе не кажется, братец, что за нами кто-то следит? — вдруг прошипел он.
Тао Гань поспешно оглянулся.
— Да вроде нет, — протянул он. — Хотя, должен призвать, предчувствия редко тебя обманывают. Ладно, поскольку судья велел вам прибыть с докладом в шесть, в запасе есть еще час, а то и чуть больше. Давай немного пройдемся поодиночке. Так сподручнее выяснять, следят за нами или нет. А заодно я смогу проверить, насколько хорошо помню город.
— Будь по-твоему. Я дойду до своего постоялого двора и переоденусь, а потом поброжу по мусульманскому кварталу. Если буду держаться северо-запада, то рано или поздно выберусь на большую улицу, что ведет на север, верно?
— Если будешь вести себя чинно и не угодишь в какую-нибудь переделку, то непременно. И погляди там на водяные башенные часы — это прелюбопытная штука. Точное время указывается благодаря цепочке медных сосудов с водой, расположенных друг над другом, как на лестнице. Вода медленно капает из верхнего сосуда в нижний. Воистину хитроумное изобретение!
— Думаешь, я нуждаюсь в таких безделушках, чтобы определить время? — хмыкнул Чао Тай. — Нет, мне вполне хватает солнца и чувства жажды. А ночью и в пасмурный день довольствуюсь последним. Ладно, встретимся позже, во дворце!
Чао Тай повернул за угол и, миновав мост надо рвом, вступил в город через ворота Куэй-дэ.
Протискиваясь сквозь плотную, как всегда по вечерам, толпу, тайвэй то и дело оборачивался, но его вроде бы никто не преследовал. Он оставил за спиной высокие, покрытые красным лаком врата храма Пяти Бессмертных, свернул на первую слева улицу и без приключений добрался до постоялого двора, очевидно названного в честь храма. Обветшалое здание было выстроено в два яруса. Над его крышей более чем на десять чжанов вздымалась макушка минарета мусульманской мечети.
Приветливо пожелав спокойного сна угрюмому хозяину постоялого двора, развалившемуся в бамбуковом кресле у лестницы, Чао Тай поднялся на второй ярус и проследовал к себе в комнату, расположенную в глубине дома. Там было жарко и душно, поскольку ставни единственного оконца весь день оставались закрытыми. Сняв утром эту комнатушку, Чао Тай только заскочил бросить дорожный узел на голую лежанку из широких досок. Чао, сердито ворча, толкнул створки ставень. И тотчас минарет открылся передним как на ладони.
