"Убьёт! - подумала Маша. - Ни мамы, никого - конец теперь". И, получив сильный тычок в спину, от которого чёрная полоса поползла по глазам, она упала на землю, приготовившись получить ещё и ещё.
Но... что-то застучало по дороге. Почему-то ослабла рука Головня. И кто-то крикнул гневно и повелительно:
- Не сметь!
Открыв глаза, Маша увидела сначала ноги в солдатских сапогах несколько пар ног.
Кто-то сильными руками поднял девушку за плечи и поставил на землю. Только теперь рассмотрела она окружавших её солдат в приплюснутых касках и офицера в чёрной немецкой форме с железным крестом на груди. Головень стоял, растерянно, как военнопленный, опустив руки.
- Не сметь! - повторил незнакомец на чистом русском языке, почти без акцента, и, взглянув на заплаканное лицо Маши, добавил: - Не плачь, девочка, и не бойся. Больше он не тронет ни сейчас, ни после.
Потом оглядел Головня и опросил строго:
- Ты кто такой?
- Здешний, - хмуро ответил Головень.
- Красноармеец?
- Год не вышел.
- Ладно... Разберёмся с тобой потом.
И отряд двинулся дальше. А на дороге осталась недоумевающая и не опомнившаяся ещё Маша.
Посмотрела назад - нет никого. Посмотрела по сторонам - нет Головня. Посмотрела вперёд и увидела, как чернея, исчезает у закатистого горизонта, немецкий отряд.
Высохли на глазах слёзы. Утихала понемногу боль. Но идти домой Маша боялась и решила переждать до ночи, когда улягутся все спать. Направилась к речке. У берегов под кустами вода была тёмная и спокойная, посередине отсвечивала розоватым блеском и тихонько играла, перекатываясь через мелкое каменистое дно.
На том берегу, возле опушки зелёного леса, заблестел тускло огонёк костра. Почему-то он показался Маше очень далёким и заманчиво загадочным. "Кто бы это? - подумала она. - Пастухи разве?.. А может, и бандиты! Ужин варят, картошку с салом или ещё что-нибудь такое..." Маше здорово захотелось есть, и она пожалела искренне о том, что она не бандитка тоже. В сумерках огонёк
разгорался всё ярче и ярче, приветливо мигая издалека девчонке. Но ещё глубже жмурился, темнел в сумерках беспокойный лес.
Спускаясь по тропке, Маша вдруг остановилась, услышав что-то интересное. За поворотом, у берега, наигрывала балалайка, и какая-то девушка пела высоким переливающимся альтом, как-то странно, хотя и красиво разбивая слова:
Де-вушки, вой-на, вой-на
Идёт аж до Ура-ла!
Де-вушки, вес-на, вес-на!
А мо-ло-дость пропа-ла!
"Хорошо наяривает!" - с восхищением подумала Маша и бегом
пустилась вниз.
На берегу она увидела небольшую худенькую девицу, сидевшую возле затасканной сумки. Заслышав шаги, та оборвала песню и с опаской посмотрела на Машу:
- Ты чего?
- Ничего... Так!
- А-а! - протянула та, по-видимому, удовлетворённая ответом.
Тогда Маша спросила:
- Это ты сейчас пела?
- Я.
- А ты кто?
- Я - Ленка, - горделиво ответила та. - А что такое?
- Да ничего. Просто поёшь здорово.
- Я, сестричка, всякие песни знаю. На станциях по эшелонам иногда петь приходилось. Разные там песни. "Алёша-ша" или "Яблочко". А можно и "Интернационал". Но на такую музыку сейчас спрос небольшой. Разве какой-нибудь важный комиссар захочет...
Помолчали.
- А сюда ты зачем пришла?
- Крёстная у меня тут, бабка Онуфриха. Я думала хоть с месяц отожраться. Куда там! Чтоб, говорит, тебя через неделю, через две здесь не было!
- А потом куда?
- Куда-нибудь. Где лучше.
- А где лучше?
- Где? Если бы знать, тогда что! Найти надо.
- Приходи утром на речку, Ленка. Раков ловить будем!
- Не соврёшь? Обязательно приду! - очень довольная, ответила та.
Проскочив через калитку, Маша осторожно пробралась на тёмный двор и заметила сидящую на крыльце мать. Она подошла к ней и, потянувши за платок, сказала серьезно:
- Ты, мама, не злись... Я нарочно долго не шла, потому что Головень меня здорово избил.
- Мало тебе! - ответила мать, оборачиваясь. - Не так бы надо...
Но Маша слышит в её словах и обиду, и горечь, и сожаление, но только не гнев.
- Мам, - говорит она, присаживаясь с ней рядом, - я есть хочу. Как собака. Неужели ты мне ничего не оставила?..
Пришла как-то на речку скучная-скучная Маша.
- Убежим, Ленка! - предложила она. - Закатимся куда-нибудь подальше отсюда, честное слово!
- А мать что?
- Что мать?.. Головень злой ходит, пристаёт. Из-за меня мамку и Топа гонит.
- Какого Топа?
- Братишку маленького. Топает он чудно, когда ходит, ну вот и прозвали... Да и так надоело всё. Ну что дома?
- Убежим! - оживлённо заговорила Ленка. - Мне чего не бежать? Я хоть сейчас. По эшелонам собирать будем.
- Как собирать?
- А так: спою я что-нибудь, а потом скажу: "Всем бойцам нижайшее почтенье, чтобы был вам не фронт, а одно развлеченье. Получать хлеба по два фунта, табаку по осьмушке, не попадаться на дороге ни пулемёту, ни пушке". Тут как начнут смеяться, подставить шапку в сей же момент и сказать: "Граждане военные! Будьте добры, оплатите наш скромный девичий труд".
Маша удивилась лёгкости и уверенности, с какой Ленка выбрасывала эти фразы, но такой способ существования ей не особенно понравился, а закончила Ленка ещё интереснее.
- И, наконец, - заявила она, - мужская надобность - она и у бойцов имеется и у командиров - как у советских, так и у немцев; её, эту надобность, никто ещё не отменял.
Маша покраснела, как рак, и не нашлась, что сказать. Но, подумав, ответила, что, чем зарабатывать так, она бы с большей охотой пошла в партизаны, или к немцам служить - лишь бы только кормили.
- Слушай, Ленка, - вдруг предложила она. - У меня есть лучше идея. А давай в Турцию убежим?.. Турция здесь недалеко. Доберёмся до Грузии, а там перейдём границу.
Ленка задумалась. Потом спросила:
- А в Грузии сейчас кто: Красная армия или немцы?
- Откуда я знаю? - Маша пожала плечами. - Да и какая разница?
- Как это "какая разница"? Тебе охота через фронт идти - под пулями?.. Хотя, идея интересная. Подумать надо.
План побега разрабатывали долго и тщательно. Предложение Ленки смыться сейчас же, не заходя даже домой, было решительно отвергнуто.
- Перво-наперво хлеба надо хоть для начала захватить, - заявила Маша. А то как из дома, так и по соседям. А потом спичек...
- Котелок бы хорошо. Картошки в поле нарыли - вот тебе и обед!
Маша вспомнила, что Головень принёс с собой крепкий медный котелок. Бабушка натёрла его золой, и, когда он заблестел, как праздничный самовар, спрятала в чулан.
- Заперто только, а ключ с собой носит.
- Ничего! - Заявила Ленка. - Из-под всякого запора при случае можно, повадка только нужна.
Решили теперь же начать запасать провизию. Прятать Маша предложила в солому у сараев.
- Зачем у сараев? - возразила Ленка. - Можно ещё куда-нибудь... А то рядом с мёртвыми!
- А тебе что мёртвые? - удивлённо спросила Маша.
В этот же день Маша притащила небольшой ломоть сала, а Ленка тщательно завёрнутые в бумажку три спички.
- Нельзя помногу, - пояснила она. - У Онуфрихи всего две коробки, так надо, чтоб незаметно.
И с этой минуты побег был решён окончательно.
А везде беспокойно бурлила жизнь. Где-то недалеко проходил фронт. А кругом ошивались всевозможные банды.
Бои происходили совсем рядом, и власть уже успела перемениться, но жители этого сильно не чувствовали. Красная армия отступила, пришли немцы, но и они не задержались. Заняв станицу, немцы повесили нескольких коммунистов и велели крестьянам выбрать себе старосту. Старосту крестьяне выбрали, после чего немцы ушли. Ушли, оставив крестьян на растерзание бандитам, одни из которых называли себя партизанами, а другие не называли никакак.
Беспредел царил в округе: грабежи и убийства давно стали нормой, и крестьяне, которые недавно ещё встречали немецкую армию хлебом-солью, в ужасе ждали теперь возвращения красных. Но даже и они больше были согласны опять наклонить шеи под тяжёлый комиссарский хомут, чем дальше терпеть тот ужас и ту анархию, что творились вокруг.
Грозой всех окрестных сёл и станиц был партизанский командир Козолупов. У него морщина поперёк упрямого лба залегла изломом, а глаза из-под седоватых бровей посматривали тяжело. Угрюм был комиссар!
Ещё один герой этого смутного времени - хитрый, как чёрт, командир Лёвка. С тех пор, как отбился Лёвка из-под начала Козолупова, сначала глухая, а потом и открытая вражда пошла между ними.
Объявил Козолупов свой приказ крестьянам: "Не давать Лёвке ни сала для людей, ни хат для ночлега". Объяснил доходчиво, что Лёвка - троцкист, белогвардеец и вообще предатель.
Засмеялся Лёвка, объявил свой приказ. То же самое - про Козолупова.
Дошло это дело до немцев. Написали они третий, уже по немецки, но с переводом: "Объявить Лёвку и Козолупова вне закона. За помощь бандитам, за укрывательство их - расстрел." - И всё. Объявили и скрылись. Не до партизан им было сейчас, потому что здорово гнула их, напирая, Красная армия.
