Максим Максимович, словно опытный диверсант в сугробах Аляски, незаметно подкрался к верстаку, резко схватил его за ножки, приподнял и, громко выдохнув, прижал к стенке ларька. «Все, задание выполнено, товарищ командир! Готов к наградам Родины». Вырваться из окружения теперь невозможно. На окнах решётки, дверь на замке, тыл на верстаке. Вернее, под верстаком. Прижимая его, подполковник запаса упёрся ногой в бетонный столб, торчавший рядом с ларьком весьма кстати. Теперь осталось дождаться первого прохожего и попросить его вызвать милицию.
— Эй! Кто там? — встревоженный голос принадлежал взрослому мужчине, а не пацану, как предполагал Максим Максимович.
— Скоро узнаешь, — ответил бывший офицер, плотнее прижимая верстак к стенке и негромко добавил заезженное: «Влип, очкарик».
— Мужик, алло. Ты кто?
— Тебе письменно доложить или так?
Не ответив, угодивший в капкан с силой толкнул верстак, надеясь освободиться. Затем ещё. Подёргал дверь, но убедившись, что это бесперспективно, прекратил попытки.
— Не вылезешь, ворюга, — пробормотал Максим Максимович, бросив взгляд на ближайший дом в надежде заметить раннего прохожего, — сиди и не рыпайся.
— Мужик, кончай, а? Выпусти, — в интонации появились просительные нотки. Таким тоном пойманные патрулём самовольно гуляющие солдаты просят отпустить их на свободу.
— А «Дирола» со спиртом тебе не принести? Ты, сволочь, радуйся, что я тебя через стекло не прихлопнул.
Прихлопнуть собеседника Максим Максимович мог разве что снежком, но, дабы не искушать того на новые активные действия, решил тонко намекнуть на наличие огнестрельного оружия.
— Что, на бутылку не хватало? — продолжил он более мирно.
— Нет, не на бутылку… Слушай, давай поговорим, а?
— Ну разговаривай. Мешаю тебе, что ли? Только не дёргайся. Не вылезешь.
— Хорошо, не буду… Ты вообще кто?
— Не «ты» а, а «вы»… На брудершафт не пили. А познакомимся в милиции. Там и узнаешь, кто я такой. Заодно и прошлый четверг вспомнишь.
— Какой четверг?
— А то не знаешь? Когда ты стекло разбил и товара на двадцать тысяч уволок.
— Не бил я ничего.
— Ну-ну, рассказывай. И сегодня стенка сама сломалась. От ветра. А ты случайно залез… Погреться.
Из подъезда стоявшего напротив дома выскочил хрякообразный пятнистый бультерьер и, сделав пару кульбитов на снегу, помчался на детскую площадку выгуливаться. Место знает, стало быть, обученный. Следом, покручивая поводком, лениво выполз хозяин, круглый мужик в короткой дублёнке. «И не лень же вставать в такую рань», — подумал Максим Максимович.
— Простите, можно вас? — негромко позвал он мужчину.
Тот, повертев головой, заметил стоящего у ларька человека, окликнул бультерьера и, не спеша, подошёл.
— Здравствуйте. С наступающим. Я здесь на службе, — кивнул на ларёк Максим Максимович, — в смысле, продавец. Гаврика одного прихватил, обворовать хотел. Держу вот. Милицию вызовите.
— Чего, правда? — Хозяин собаки-убийцы прижал лицо к решётке, пытаясь разглядеть находящегося внутри вора.
— Правда, правда… Нас второй раз грабят. Вот повезло, поймал гада. Позвоните по «ноль-два».
— Лады. Меня месяц назад тоже обнесли. Дверь ломиком сковырнули. Даже бельё постельное упёрли. Может, этот же козёл… Роки! Ко мне, — толстяк окликнул коротконогого друга, — ко мне, сказано!
Роки, игнорируя приказ, продолжал резвиться на площадке, гоняясь за голубями.
— У вас же такой боец, — кивнул на бультерьра Максим Максимович, — как он допустил? Или его дома не было?
— Боец — съел огурец, — кисло усмехнулся мужчина. — Был. Для того и купили, чтоб квартиру охранял. Штуку баксов отдали за дурня. Родословная. Челюсти будь здоров, руку перекусит, а мозгов… Бандита увидал, прыгнул и повис у него на куртке. Тот куртку спокойно снял и на вешалку. Пока вещи выносили, этот охранничек так и висел на куртке. Я пришёл вечером, еле отцепил. Короче, одна куртка в квартире и осталась. Самое обидное, мы ведь дрессировщика специально нанимали. Тот гарантировал… Роки! Иди сюда, скотина бестолковая! Только и умеешь за голубями гоняться!
Хозяин побежал на площадку ловить своего дрессированного охранника с гордой боксёрской кличкой Роки.
— Позвонить не забудьте, — напомнил Максим Максимович.
— Да, позвоню…
Когда мужчина скрылся в подъезде, пойманный вновь подал голос.
— Вы правда тут работаете?
— Правда, — нехотя отозвался Максим Максимович, — по двенадцать часов стою, чтоб семью прокормить. Ноги к вечеру как свинцовые. Между прочим, из-за первой кражи с нас премиальные сняли.
— Вчера тоже работали?
— Да, работал. Тебе не все ли равно?
— Я вас видел, когда заходил. Может, помните? Я про фейерверк спрашивал. Который в чёрной коробке. «Звёздные войны», кажется.
Максим Максимович напряг память. Да, точно, крутился тут вчера один тип. Тощий и сухой, как старый веник. С трехнедельной бородой. Лет тридцать. С гнилыми зубами и неистребимым «окающим» акцентом. В драной матерчатой куртке и старых кроссовках. Насквозь провонявший подвальной сыростью так, что после него пришлось проветривать ларёк. Странный субъект, подумал тогда подполковник, расспрашивает про хлопушку за десять тысяч, а зимние ботинки купить не может.
— Не помню, — соврал он, — много вас таких. Где деньги лежат, небось высматривал?
— Мне не нужны ваши деньги.
— Да уж конечно. На экскурсию заглянул. Стенку тоже не ты сломал?
— Я, — выдержав небольшую паузу, признался парень, — простите… Пожалуйста, выпустите меня. Я все починю.
— Сейчас, помечтай. Сами теперь починим.
— Меня арестуют, — продолжал канючить парень.
— А ты медаль «За отвагу» хотел? Арестуют и правильно сделают. Воздух чище будет.
Напротив, на стекле гастронома красовался рекламный плакат, как нельзя лучше подходивший к ситуации. Краснощёкий толстяк держал пивную кружку на фоне красного флага. «Свободу настоящему мужику!»
— Я отработаю. Хотите, грузчиком. Или ещё кем. Обещаю. Сколько скажите, столько и буду работать. Мне нельзя сейчас в тюрьму.
— Воровать не надо! А попался — будь любезен!
— Понимаете… Я только откинулся, в смысле — освободился. Месяца не прошло.
— Молодец, — усмехнулся Максим Максимович, — стало быть, рецидивист. Видимо, мало сидел, раз ничему не научился.
— Много… Восемь лет.
— Ого! За что ж столько?
— Подрался. На танцах в общаге. Ткнул одного жердяя пьяного. Стамеской.
— Насмерть, что ли?
— Нет, рана не глубокая была. Но проникающая… Дали по верхнему пределу. Восьмилетку. Я ж не шишка, блата нет. В Форносово сидел, знаете, зона такая здесь, под Питером?
— Мне это ни к чему знать, — Максим Максимович зевнул и бросил взгляд на угол гастронома, за которым послышалось тарахтенье двигателя. Неужели, милиция так быстро отреагировала. Нет, «хлебовоз». В окнах магазина зажёгся свет. Может, попросить их продублировать хозяина бестолкового Роки?
— Я вообще-то не питерский, — продолжал парень, — из Зайцево. Село такое. В Псковской области. Было. Сейчас там не живёт никто. Брошено.
Максим Максимович достал сигареты. Ладно, пусть болтает. Главное, чтоб дверь не пытался сломать.
— После школы сюда приехал, в путягу поступил. На краснодеревщика учился. Закончил и на фабрику мебельную. В общаге жил. Потом эта драка дурацкая…
— То есть ты у нас жертва обстоятельств? Невинная?
— Да нет. Сразу признался, что стамеской саданул. Хотя там и не видел никто, в суматохе. Но я и не отпирался. За дело ведь бил. Не я, так он бы меня… Вы закурить не дадите?
— А сто граммов не налить?.. Ты меня на жалость не бери. Все вы так. Сначала натворите, потом в ногах валяетесь — простите, пожалуйста, детство трудное, игрушки чугунные, люди злые… Знаем эту песню. Никто тебя в ларёк лезть не заставлял. — Последние слова Максим Максимович произнёс с нескрываемым раздражением. Действительно, пока не попадутся, все в ажуре, как влипнут, заводят жалостливую серенаду. «Не приди я сегодня, стоял бы этот певец на рынке и продавал бы пиротехнику с новогодней улыбкой на довольной роже. А тебе опять зарплату урежут».
Парень несколько секунд помолчал, вероятно, прикидывая, чем бы ещё вымолить свободу. «Давай, напрягай извилины, сочиняй дальше, „настоящий мужик“».
— У меня пацан здесь. Сын. Семь лет. Андрюшка. В первом классе.
— Мать-старушка и карточный долг.
— Мама умерла, — не реагируя на язвительный тон Максима Максимовича, произнёс узник, — два года назад. Там, в Зайцево. Шестьдесят восемь всего было. Инсульт.
— А батя жив? — более мягким тоном спросил отставной подполковник.
— Не знаю. Может, жив. Я и не видел-то его ни разу. Он городской, из Пскова, на практику к нам, в Зайцево, приезжал. Из техникума сельскохозяйственного.
