Именно такова была специфика моей учебы в закрытом московском институте и последующей стажировки в разведотряде «Сигма».
Да только вот интересы политиков менялись с невообразимой скоростью и зависели от того, какая группа влияния в данный конкретный момент оказывалась в непосредственной близости к власти. Когда я сейчас листаю газеты, то, ловя за строками международных сообщений твердую руку известного ведомства, я ни секунды не завидую своим бывшим сокурсницам.
Наверняка они вынуждены выполнять приказы, то и дело вступающие друг с другом в вопиющее противоречие. И это неудивительно — сильная разведка может быть только у сильной страны. А сейчас называть мою страну таковой, как бы это помягче выразиться — затруднительно.
И вот, когда я постепенно осознала, что безукоснительное выполнение приказа — закон номер один в нашем разведотряде — используется отнюдь не во благо государства, а всего лишь в интересах частных лиц, которые в данный момент стали сильными мира сего, я сочла за лучшее распроститься с карьерой и покинуть Москву.
Так я приехала к тетке в Поволжье. Людмила — сокращенно Мила — приняла меня с распростертыми объятиями, и мы с тех пор живем под одной крышей.
Сначала я подрабатывала переводами и репетиторством — в институте нас поднатаскали по иностранным языкам, да и мои врожденные способности располагали к этому. Но вскоре жизнь моя круто переменилась.
Однажды, согласившись выполнить небольшое поручение: обеспечить безопасность солидного бизнесмена, я настолько хорошо справилась с этим заданием, что объект моей охраны устроил мне сногсшибательную рекламу среди своих знакомых.
А поскольку в этой среде все всех знают, то ко мне время от времени стали обращаться с предложениями самые разные люди.
Дальше — больше.
Выступая в роли частного детектива, я выполняла сугубо конфиденциальные поручения разнообразных заинтересованных лиц. Эта работа позволяла обеспечивать нам с тетушкой достойное существование, снабжать Милу детективной продукцией, а себя — новинками видео.
Конечно, мое увлечение влетало в полновесную копеечку.
Не так давно я крепко законтачила с крутыми московскими ребятами, которые не только поставляли мне еще не вышедшую на экран американскую продукцию, но и умудрялись каким-то образом добывать прямо с монтажных столов рабочие варианты картин. Иной раз я шла след в след с режиссером и знакомилась с кинолентой еще до ее завершения.
Особенное удовольствие я получала, сравнивая окончательный вариант некоторых сцен, преимущественно постельных, с черновыми дублями.
— Хм, а ведь в предыдущем варианте Майкл Дуглас был сверху, — могла отметить я, наблюдая за перипетиями какого-нибудь душераздирающего триллера. — Да и бедра у героини были чуть более смуглыми и без родинки. Наверное, сменилась дублерша.
Разумеется, это было не совсем законно. Но я же не виновата, что у них в Америке так плохо поставлена система безопасности на кинопроизводстве. Могли бы и меня пригласить, в конце концов!
…Джуля выглядела какой-то потерянной и явно тянула резину. Мы загорали в «Глобусе» уже минут десять, а она так и не решилась хотя бы приблизительно обозначить причину нашей встречи.
Девчонка спросила меня, хочу ли я мороженого. Не дождавшись ответа, сделала заказ у официанта (большую порцию с ликером), потом, повернувшись ко мне, заверила, что оплатит все сама, и, наконец, поняв, что это звучит не совсем тактично, окончательно смутилась.
Надо было ей помочь.
— У вас что-то стряслось? — поинтересовалась я, отщипывая ложечкой кусочки слоистого десерта — мороженое, безе, варенье, ананасы, мороженое.
— О да! — серьезно ответила Джуля. — Вернее, не у меня. В общем… Я, право же, не знаю, стоило ли мне беспокоить вас.
— Как бы там ни было, вы уже это сделали, — улыбнулась я. — Давайте обойдемся без лишних экивоков и приступим к сути дела. Если окажется, что моя помощь не требуется, — тем лучше.
— Х-хорошо, — неуверенно согласилась Джуля. — Дело в том, что… Словом, я думаю, что моему отцу грозит опасность.
— Вот, это уже лучше, — похвалила я девушку. — Он у вас коммерсант?
— Откуда вы знаете?
— Вы же сами сказали, что он хочет переоборудовать здесь какой-то зал.
— Ой, правда! В общем, не так давно, где-то с неделю назад, когда папы не было дома, позвонил телефон. Я беру трубку, а там такой хриплый, мерзкий голос… — передернув плечами, произнесла Джуля. — Я думала, что такие голоса бывают только в ужастиках.
— Действительность куда кошмарней самых страшных фильмов, — машинально произнесла я. — И что же сообщил вам по телефону этот неприятный голос?
— Неприятный? Да у меня просто кровь стынет в жилах, когда я его слышу! — Джуля в сердцах бросила на скатерть ложечку. — После этого он звонил еще несколько раз.
— Вы не записывали текст?
Джуля отрицательно помотала головой. Ее темные кудряшки при этом подпрыгивали, как развившийся серпантин под легким ветерком.
— Даже в голову такая мысль не пришла. Сначала я выслушивала все до конца, а потом просто бросала трубку, уж больно противно…
— Вы можете воспроизвести по памяти то, что вам говорил звонивший?
Девушка решительно выдохнула, как перед прыжком с вышки в холодную воду бассейна, потом собралась с силами и медленно, глядя остановившимся взглядом прямо перед собой, начала говорить.
— Поганая немчура! Думаете, вам все можно? Приехали на нашу землю и грабите страну! Полвека назад мы вам показали где раки зимуют, можем и напомнить! Двадцать второго июня ожидайте сюрприза!
Джуля остановилась, вытерла пот со лба и, виновато улыбнувшись, снова принялась за мороженое. Ее худенькая рука, сжимавшая ложку, заметно дрожала. И Джуля едва не расплескала подтаявшую смесь.
— А сегодня уже двадцать первое, — задумчиво произнесла я.
— Вот именно, — отозвалась Джуля. — Поэтому я к вам и обратилась.
— Но почему вы? Почему не ваш отец лично? Ведь вы ему рассказывали об этих звонках?
— В том-то и дело, что нет, — тихо проронила Джуля, уткнувшись глазами в мороженое и медленно перебирая его ложкой. — Понимаете, у папы больное сердце и я не решилась его волновать.
— Ну хорошо, вы сами ничего не говорили. Но это мог сделать кто-то из домашних!
Джуля снова замотала головой. Она подняла на меня глаза и жалобно уставилась прямо мне в зрачки. Миндалевидный разрез ее черных глаз напоминал прозрачный чернослив с косточкой внутри.
— Я думаю, что отец ничего не знает, — наконец сказала она. — Этот гад, который звонил, обращался ко мне по имени и почему-то хотел говорить именно со мной. Он никогда не звонил в присутствии отца. И даже, когда один раз трубку взяла домработница, был настолько нахален, что попросил к телефону меня и только после этого выдал свой текст.
— А это значит, что звонивший в курсе распорядка дня вашего отца, — заключила я.
Отодвинув от себя вазочку с мороженым, я внимательно посмотрела на Джулю. Девушка выдержала мой взгляд не моргая.
— И еще кое-что, — добавила я, — этот человек хочет говорить о вашем отце именно с вами. Как вы думаете, Джуля, почему?
— Если бы я знала, вряд ли я обратилась бы к вам, правда?
— Резонно, — кивнула я. — Ну, раз так, давайте поговорим поподробнее.
Мы проговорили полтора часа. Уже унесли недоеденное мороженое, дважды мы заказывали кофе, и я выкурила несколько сигарет.
Джуля была достаточно откровенна со мной, на вопросы отвечала прямо и без смущения. То, что я узнала от нее о семействе Штайнеров, не содержало каких-либо сенсационных подробностей, только чисто фактические сведения. Само по себе это не так уж и мало для начала, но мне пока что не удалось нащупать никакой зацепки.
Штайнеры были из поволжских немцев. Во время войны все семейство вместе с тысячами соотечественников отправили осваивать казахские степи.
Дед и бабка Джулиного отца — Генриха Штайнера — погибли еще во время дороги, так и не увидев новые места, которые Советское государство выбрало для проживания целого народа, выдворенного из Поволжья.
Бытовые условия на месте ссылки были жуткими, но родители Генриха сумели выжить и даже худо-бедно со временем как-то обосноваться.
После тягот детского дома и ремесленного училища отец Генриха поступил на завод, где вскорости сумел выдвинуться в передовые рабочие, а потом начать медленно, но верно продвигаться сначала по профсоюзной, а потом и по административной линии.
К началу восьмидесятых он был уже инженером, а его сын Генрих, окончив школу с отличием, готовился поступать в педагогический институт.
Но тут грянула перестройка, завод стал потихоньку хиреть, потом рухнул Советский Союз, а первый российский президент недвусмысленно дал понять, что возможно воссоздание Республики немцев Поволжья.
