В четырнадцать лет, после того как отдала Богу душу старая дама, последняя из рода Мюзарденов, воспитывавшая среди крыс, сов и пауков вернувшегося в Фальгонкуль Ромуальда, он был вынужден бросить учение. В 1940 году он покинул деревню и отправился в Париж добывать себе хлеб насущный. Сначала уборщиком на заводе, затем рабочим, а потом пошел вверх по социальной лестнице и стал служить посыльным в конторе Тартинела и Майякура, щеточных фабрикантов с улицы Тампль. Вплоть до призыва в армию (разряд 46/1). А потом он выучился на фотографа на вечерних курсах при мэрии тринадцатого округа и очень быстро нашел себе место у Баленкена и Люэ, известных торговцев почтовыми открытками. Теперь он, уложив все необходимое для съемок в свой фургончик, целыми днями колесил по дорогам, выискивая исторические, занимательные или просто красивые виды и снимая их для своих патронов. Жизнь довольно вольная, и начальство не стоит за спиной. Зарабатывал он не слишком-то много, но знал, что однажды, совсем скоро – он в течение двадцати лет лелеял эту надежду – он снова займет подобающее ему место в жизни. Потомок настоящих аристократов, он вернет себе достояние своих предков, владельцев замка Фальгонкуль. Он еще вернется в Кьефран, где в детстве его постоянно унижали малолетние негодяи, бросаясь в него камнями и то и дело подстраивая жестокие каверзы. Он, отпрыск славного, пусть и разорившегося рода, разбогатев, снова поселится в деревне, и тогда этим неучам придется научиться его уважать и, следуя древнему обычаю, снимать шляпу при виде Мюзардена и низко кланяться ему.
Но замок предков стоял в руинах, практически непригодный для жилья, и не с его доходами, на тысячу-другую превышающими минимальную заработную плату, начинать сызнова жизнь, о которой он так мечтал – жизнь дворянина в собственной усадьбе. Нужно было гдето найти первоначальный капитал. На восстановление замка, владельцем которого он все еще являлся. Водвориться на собственных землях и, став вновь настоящим Мюзарденом де Фальгонкуль, выдвинуть свою кандидатуру в депутаты или сенаторы, заполучить должность в том же духе, а потом так развернуться, что местные прохвосты от злости на стенку полезут. Хотя, даже если он и сумеет добиться своей цели, эти недоумки, живущие под сенью башен Фальгонкуля, еще не готовы к тому, чтобы были у них современные дороги, водопровод, сельскохозяйственные кооперативы и другие блага, благодаря которым деревня и вся округа приобщатся к цивилизации. Сейчас, если полученные им сведения верны, от Кьефрана был свой депутат-социалист, который пытался вытащить десяток деревенек этого захолустья из их вековечного прозябания. Надо будет как можно скорее положить всему этому конец. Эти слизняки так и будут прозябать и сидеть по уши в дерьме, и не скоро еще наступит тот день, когда он, если станет их избранником, осушит болото – а оно, не стоит этого забывать, принадлежит ему – и на его месте устроит искусственное озеро или еще что-нибудь в этом роде для привлечения туристов. Да эти олухи ничего другого кроме нищеты и не заслуживают.
Думая о том, как он отомстит всем этим тварям, а месть эта, как он чувствовал, не за горами, Ромуальд коснулся рукой того места на лбу, где когда-то была шишка и гноящаяся рана, а все оттого что накануне его отъезда в Париж на заработки эти недомерки забросали его острыми камнями, чуть не убив при этом и чуть-чуть не выбив ему глаз. Они ему за это еще заплатят. Ненависть отразилась у него на лице, и хозяин бистро обеспокоенно поглядел на него.
– Сколько с меня, дружище?
Ромуальд был вежлив с пройдохой. Он всегда был любезен со скотами. Фальгонкуль совсем рядом. Километров десять-пятнадцать. Трактирщик, небось, родом из тамошних крестьян.
Ромуальд небрежно бросил пятифранковую монету на стойку, покрытую винными пятнами – это в порядке вещей, – а вдобавок еще и коричневатыми разводами от глины и навоза. Сельские пьянчуги в вельветовых куртках, должно быть, возили по стойке локтями, нудно и злобно перепевая привычный вздор о постоянно растущих ценах на зерно и молодняк – мол, это их разорит.
«Уж если мне удастся стать вашим депутатом, не надейтесь, сволочи, что цены снизятся» – подумал про себя Ромуальд.
– Что у вас новенького, любезнейший? – спросил странствующий фотограф. – Есть здесь что-нибудь приметное для съемки?
– То есть…
Он объяснил сонливому крокодилу, кем он работает, чем на жизнь зарабатывает, рассказал про открытки и все такое прочее.
– Памятников здесь никаких нет, – отвечал простофиля, – разве что намогильные у нас на кладбище. Но если вы проедете до Мон-Су-Водрей, что за лесом Шо…
Ромуальд принял высокомерный вид.
– Памятник Жюлю Греви? Нет, друг мой, не пойдет, его уже снимали.
Но никто и никогда этот памятник не фотографировал. В архивах торгового дома «Баленкен и Люэ» не было ни единого снимка памятника Греви, того самого, зять которого торговал из-под полы наградами, но не имело никакого смысла сообщать этому грязному плуту, что он, Ромуальд Мюзарден, никогда, совершенно никогда не станет фотографировать эту республиканскую сволочь. Ромуальд был монархистом до мозга костей. Став кандидатом в депутаты, он немножечко сплутует и для своих обращений найдет что-нибудь в социалистическом духе, чтобы понравиться людям этих отсталых, но и, вот ведь что забавно, приобщенных к современности мест. Телевидение забило здесь людям голову целой уймой всяческих передовых идей, и к несчастью идет это быстрее чем с неграми через книги. В наши дни деревенские много чего знают.
– Есть еще замок Обуантро в двух лье отсюда. С часовней времен Ренессанса и красивым прудом.
Ромуальд подумал, что у него еще есть время, до того как отправиться в Кьефран, поснимать местную достопримечательность. При мысли, что он снова окажется в родной деревне, в которой не бывал со времени своего отъезда весной сорокового года, его охватило волнение. Остановка в замке Обуантро даст ему возможность снять напряжение.
Испросив на то разрешение у графа, Ромуальд установил свой штатив в парке, разбитом во французском стиле и запечатлел замок и пруд. После этого владелец замка угостил его стаканчиком мадеры в огромной библиотеке. Мелкопоместный дворянин, хотя и вполне демократичный – высокий одеревенелый старик, бледный и с седой бородой, одетый в поношенный охотничий костюм – с любопытством и живой искрой в глазах рассматривал Ромуальда. Поначалу разговор шел как бы ни о чем, но потом Ромуальд попросил графа соблаговолить раскошелиться на благородное дело. В двух словах он объяснил владельцу замка, что является членом и казначеем организации «Движение монархистов за цивилизацию» и показал свой членский билет, в правом верхнем углу которого на фоне карты Франции была изображена сидящая девушка в национальном костюме и с лилией в руке.
– Мсье граф, мы крайне нуждаемся в средствах.
– Вы и впрямь верите, мой юный Друг, что чего-нибудь добьетесь? Здесь же почти не осталось монархистов… Но конечно же, Боже мой, вот, возьмите хоть это.
Он открыл шкатулку и протянул Ромуальду 500 франков.
«Сказать ему или нет?» – не раскрывая рта, соображал фотограф целых три минуты, показавшихся ему нескончаемыми. Мозг его лихорадочно работал. Пока Ромуальд раздумывал, хозяин дома вежливо ждал, когда же он соизволит убраться прочь. Бледное лицо старика сделалось еще суровее от появившейся на нем печати надменности и брезгливости, и по тому, как он барабанил пальцами по подлинному столику времен Директории, чувствовалось охватившее его нетерпение.
Уже тридцать лет Ромуальд носа не казал в эти края. Может, граф был знаком с его отцом?
– Я Ромуальд Мюзарен де Фальгонкуль, – пролепетал заштатный фотограф.
– Кто вы? – вздрогнул владелец замка.
– Сын барона Мюзардена…
– Что за чушь вы мне тут несете? – с раздражением и презрением в голосе произнес граф.
– Не соизволите ли взглянуть на мое удостоверение личности?
Поместный дворянин посмотрел на стоптанные башмаки Ромуальда, купленные в супермаркете за четыре тысячи монет: башмаки горемыки, паршивца, не знающего Бога, не имеющего ни дома, ни семьи.
– Выход у вас за спиной, приятель.
– Умоляю вас, поверьте мне…
– Охотно вам верю, досточтимый мсье. Но ваш отец, мсье, самоубийца, а в моем доме строго придерживаются католической веры. Сделайте милость, уйдите. Боже мой, до чего вы докатились! Какая была гордая и благородная семья… И зачем вашему отцу было ехать в Америку? Что, он не мог жить здесь, среди своих, жениться на местной девушке?
– А вы не знаете, э… замок моих предков все еще цел? – и не думая тронуться с места спросил Ромуальд.
– А вы сами не знаете? Ну, это уж слишком! Разумеется, Фальгонкуль стоит, как и прежде, это точно. Только вот развалился. А вы что, никогда там не бывали?
– Жил там, в детстве. Я снова здесь впервые за тридцать лет.
