Среди искореженных предметов были, само собой, и останки того, что раньше ходило, дышало, смотрело и даже хамило незнакомым женщинам — рядом со мной приземлилась обгоревшая манжета охранника.
Значит, заключила я, погиб и тот человек, который вошел внутрь здания.
«Прав был парторг! — мелькнула у меня в голове столь неподходящая для трагической ситуации легкомысленная фраза. — Не надо было мне туда заходить! Как, однако, мудро подчас распоряжается судьба!»
А фраза эта была из старого советского анекдота, который мне в свое время настолько понравился, что я употребляла ее по отношению ко многим возникающим в моей жизни ситуациям.
Анекдот был такой: парторг завода съездил за границу, допустим в Париж. По возвращении на родной завод его обступают в курилке работяги и начинают выспрашивать, видел ли он стриптиз.
Это сейчас, господа, подобное зрелище чуть ли не в каждом ночном клубе, а для домоседов — по телевизору за полночь. А вот раньше… Впрочем, что там объяснять, вы и так все прекрасно помните.
— Видел, — признается парторг, которого так и подмывает рассказать.
— Ну и что же это такое? — проявляют естественный интерес рабочие.
— Садишься за столик, — начинает свой рассказ парторг, — тебе коньячок приносят, ананасы на закуску, ты сидишь, ешь-пьешь в свое удовольствие, а перед тобой на сцене женщина раздевается.
Тут парторг ужасается, — да что ж это я говорю! Я же идеологический работник! — и строгим тоном заканчивает свой рассказ:
— Какая гадость!
Хмурый рабочий приходит домой, требует, чтобы его дородная женушка налила ему стакан водки, дала соленый огурец и разделась бы перед ним. Та, поломавшись, соглашается. Работяга выпил залпом водку, схрумкал огурец. Сидит и смотрит на свою жену.
— Прав был парторг, — говорит он наконец. — Какая гадость!
…Я встала на ноги, отряхнула юбку, подобрала отлетевший в сторону пакет со столь дорогой для меня машинописью. Опершись о ствол дерева, я чуть поранила руку — осколки долетели даже до моего укрытия и впились острыми иглами в кору дуба.
— Однако! — покачала я головой, вынимая из ладони крохотный кусочек стекла. — Еще бы немного, и наблюдать бы мне сейчас за происходящим откуда-нибудь сверху, в бестелесном состоянии.
Я вернулась к месту происшествия. Кругом уже суетился народ. Люди, выскочившие из машины, отчаянно кричали что-то в свои мобильники, беспомощно глядя на развалины стеклянной пристройки. А из каменного блока высыпали работники «Ромашки».
Это были преимущественно женщины, одетые в разнообразную униформу — повара в белом, посудомойки — в синем, мелькали черные халаты уборщиц.
Когда неизбежный приступ паники благополучно миновал, — кстати сказать, взрывной волной задело нескольких прохожих, одна дама сидела прямо на земле, крепко прижав к груди сумочку, и мотала головой, а другая истошно вопила: «Скорая! Милиция!» — обслуга сгрудилась на некотором расстоянии от развалин и оживленно принялась обсуждать друг с другом небывалое происшествие.
Наиболее активные и любопытные работницы отбились от толпы, рассредоточились по округе и смешались со взвинченными людьми из «Мерседеса». Очевидно, кое-какая информация дошла до их ушей, потому что вскоре по кучкам сгруппировавшихся людей пронесся шепот:
— Головатова убили!
Когда эта информация достигла стоявших немного поодаль двух молоденьких девушек в синей униформе, одна из них — некрасивая шатенка болезненного вида — поднесла руку ко рту, как будто хотела сдержать крик, а потом стала медленно оседать на землю.
К ней тут же ринулись коллеги, но, убедившись, что это всего лишь банальный обморок, мгновенно потеряли к ней интерес. Только стоявшая возле нее подружка приподняла ее под руки — посудомойка оказалась физически сильной — и оттащила внутрь хозяйственного блока.
Вскоре подъехали милиция и «Скорая помощь», которых так истошно выкликала женщина из толпы. Она орала столь пронзительно и упорно, что могло показаться, будто службы ноль-два и ноль-три услышали крики на расстоянии и примчались на ее зов.
Толпу аккуратно рассредоточили, и милиция начала свою работу.
— Дело рук профессионала, — услышала я фразу, с которой обратился один из работников органов к своему коллеге возле автомобиля с мигалкой.
Я решила, что мне нет смысла больше здесь оставаться. Давать свидетельские показания, в общем-то, было не о чем, — люди в машине видели то же самое, что и я, а опоздать на день рождения к любимой тете мне бы очень не хотелось. Тем более что у нас был и заказан на вечер столик в ресторане.
Мой подарок пришелся тетушке по сердцу, она расцеловала меня, и мы принялись готовиться к походу в «Волжский Метрополь».
Несмотря на вычурное название, недавно открывшийся в центре города ресторан был приличным, кормили там неплохо, а публика была вполне респектабельной. Впрочем, как показали события, в последнем пункте мои сведения немного устарели…
— А что у тебя с рукой? — спросила тетя Мила, заметив кровь на моей ладони.
— Так, порезалась, — сказала я правду, умолчав о причине ранения.
Мне не хотелось портить тетушке праздничное настроение, и я решила рассказать ей о взрыве, свидетельницей которого мне довелось сегодня стать, как-нибудь в другой раз, когда подвернется удобный случай.
— Срочно прижги йодом! — озабоченно покачала головой тетушка и тут же переключила внимание на телефонную трубку — она уже с полчаса принимала поздравления от бывших учеников, и аппарат звонил каждые пять минут.
Наконец все приготовления были завершены. Платье выглажено, прическа уложена, брошка приколота — тетя Мила взяла меня под руку, и мы отправились в ресторан на моем малолитражном «Фольксвагене».
Нас разместили за столиком возле искусственной пальмы напротив оркестра. Меню было тщательно изучено, и нелегкий выбор — предлагалось шестнадцать видов салатов, двадцать первых и двадцать пять вторых блюд, не говоря уже о десерте, — был сделан в пользу стейков с овощным салатом и баварских пирожных.
Все было бы замечательно, если бы не компания за соседним столиком.
Знала бы я, что так случится, — ни за что бы не повела тетю Милу в «Волжский Метрополь». Но я просто не могла себе представить, что приличный ресторан, где я была всего месяц назад, за это время успеет изрядно снизить планку и контроль на входе.
Сидевшая неподалеку от нас шумная компания веселилась как могла: громко и довольно грубо.
Я сразу заметила, что с этим весельем что-то не так. Даже если вычесть из этого впечатления своего рода «русский надрыв», да еще в блатной компании, — все равно в воздухе чувствовалось какое-то странное веяние обреченности. Как будто люди веселятся только для того, чтобы не забиться в истерике.
Впрочем, это касалось не всех сидящих за соседним столиком. То, что я смогла для себя определить, относилось к главному персонажу — человеку лет двадцати шести с золотой цепью на шее, которая выглядывала из-за ворота расстегнутой рубашки.
Он то чересчур громко смеялся, то сыпал бранью, пытался рассказывать какие-то анекдоты, которые тотчас же забывал и умолкал в оцепенении. Потом снова приходил в себя и становился еще более шумным.
Все это, само собой, было сдобрено огромным количеством алкоголя, который едва успевал подносить уже чуявший недоброе официант.
— Это сын Головатова, которого сегодня убили, — расслышала я шепот бармена, кивавшего метрдотелю как раз в направлении стола, стоявшего рядом с нашим. — То ли горе заливает, то ли еще что. В общем, скандал будет, задницей чую.
Половина хорошо прожаренного стейка была съедена. Тетушка Мила была вполне довольна вечером, но уже и она, при всей ее терпимости к окружающим, начинала недовольно коситься через плечо.
А разгульное веселье между тем у наших соседей шло по нарастающей. Казалось, еще чуть-чуть, и что-то непременно должно произойти.
— Официант! — раздался крик, сопровождавшийся ударом кулака по столу. — Еще водки! Немедленно! И шампанского для Илонки!
— Марочного! — понесся вдогонку официанту визгливый женский голос. — И чтоб с черной этикеткой! Ах, Пашенька, да не грусти ты! Все, что ни делается, все к лучшему! Сегодня будем пить, а там посмотрим!
Паша мрачно посмотрел на нее, хмыкнул, но возражать не стал. Его подруга между тем не унималась:
— Ты думаешь, что я совсем бессердечная, да? Не-ет, милый, я очень даже хорошо все понимаю! — с вызовом говорила она. — Просто у меня такая философия!
— Что? — с трудом переспросил Паша.
— Философия! Древняя, между прочим. «Лови момент» называется! Так вот, Паша, это твой день! Несмотря ни на что! — провозгласила Илона.
— Удобная философия, — огрызнулся Паша. — Пей лучше, а не болтай, мне от твоих слов совсем тошно!
