Все шесть долгих месяцев этой первой и последней в жизни матери болезни Мэри ухаживала за ней. Но никакие старания ни дочери, ни доктора не смогли ей помочь. Она больше не хотела бороться за жизнь.
Казалось, она жаждала избавления и молча молилась, чтобы оно пришло поскорее. Мэри она сказала:
-- Я не хочу, чтобы тебе пришлось трудиться, как мне. Такая жизнь изматывает и тело и душу. Когда меня не станет, тебе незачем больше оставаться в Хелфорде. Лучше всего тебе уехать в Бодмин к тете Пейшнс.
Напрасно пыталась Мэри убедить мать, что та не умрет. Мысль о смерти не выходила у нее из головы. Тут ничего нельзя было поделать.
-- Я не хочу покидать ферму, мама, -- уверяла дочь. -- Здесь я родилась, и отец мой и ты тоже из Хелфорда. Место Йелланов здесь. Я не боюсь бедности и того, что хозяйство разваливается. Ты тут работала семнадцать лет, почему же я не смогу? Я сильная, могу работать не хуже мужчины, ты же знаешь.
-- Это не жизнь для девушки, -- возражала мать. -- Я работала все эти годы ради твоего отца и ради тебя. Когда женщина трудится для своих близких -- это дает ей душевный покои и удовлетворение. Другое дело -- работать для себя одной. В этом нет никакой радости.
-- В городе мне делать нечего, -- заявила Мэри. -- Я выросла здесь, у реки, и другой жизни не хочу. Города мне хватает и при поездках в Хелстон. Мне лучше здесь, в саду с нашими цыплятами, старой хрюшкой и лодкой на речке. А что стала бы я делать в Бодмине у тети Пейшнс?
-- Девушка не может жить одна, Мэри. Так легко или умом тронуться, или в беду попасть. Так всегда бывает. Разве ты забыла бедняжку Сью, что бродила по кладбищу в полнолуние и все звала возлюбленного, которого у нее никогда не было? А еще до того, как ты родилась, была одна девушка, которая осталась сиротой в шестнадцать лет. Так она сбежала в Фалмут и стала путаться с матросами. Не знать нам с отцом покоя на том свете, если ты не будешь пристроена. Тебе наверняка понравится тетя Пейшнс, она всегда любила шутки да забавы, а уж сердцем -- сама доброта. Помнишь, как она приезжала сюда лет двенадцать назад? На ней была шляпка с ленточками и шелковая нижняя юбка с оборками. А в Треловорене работал парень, которому она очень приглянулась, но она и смотреть в его сторону не пожелала...
Да, Мэри помнила тетушку Пейшнс. Ее кудряшки надо лбом и большие голубые глаза. И то, как она заливалась смехом и весело щебетала, и как, подобрав юбку, на цыпочках пробиралась через грязь по двору. Она была похожа на сказочную фею.
-- Что за человек твой дядя Джошуа, не могу сказать, -- продолжала мать. -- Его я никогда не видела и не знаю никого, кто был бы с ним знаком. Но когда твоя тетушка вышла за него замуж, то написала совершенно несуразное письмо, такую чепуху, ну совсем как девчонка, а ей было уж за тридцать.
-- Да я для них просто деревенщина, -- твердила Мэри. -- И приятными манерами не отличаюсь, да и говорить им со мной будет не о чем.
-- Они полюбят тебя такую, как ты есть, а не за ужимки или светские манеры. Дитя мое, обещай, когда меня не станет, ты напишешь тете Пейшнс и сообщишь, что моим последним и самым большим желанием было, чтобы ты поехала к ней.
-- Обещаю, -- сказала Мэри, и сердце ее сжала тоска. С тревогой думала она о надвигавшихся переменах, о том, что придется скоро расстаться со всем дорогим и близким; даже родной земли, той, что могла бы поддержать и в горе и в беде, уже не будет под ногами.
Мать слабела, с каждым днем силы покидали ее. Она протянула еще немного. Пришло время сбора урожая, созрели фрукты, пожелтели и начали опадать листья. Когда же по утрам на землю стали опускаться туманы и трава покрывалась инеем, а потоки вздувшейся реки устремлялись к разыгравшемуся морю и волны обрушились на узкие берега Хелфорда, мать однажды начала метаться в постели, перебирая руками простынь. Она не узнавала Мэри, называла дочь именем покойного мужа и что-то говорила о давно минувшем и о людях, которых ее дочь никогда не знала. Три дня прошли так, в бреду, а на четвертый она отошла.
На глазах Мэри их добро, все, к чему она привыкла, чем жила, стало переходить в чужие руки. Скотину отправили на базар в Хелстон. Мебель раскупили всю до последнего стула. Их дом приглянулся какому-то незнакомцу из Коверэка, и тот купил его. С трубкой в зубах расхаживал он по двору, отдавая распоряжения, громко рассуждая, где что переделать, какие деревья срубить, чтобы не портили вида. А Мэри, складывая свои скромные пожитки в отцовский дорожный сундучок, наблюдала за ним из окна и молча кляла его.
Этот чужак из Коверэка заставил ее почувствовать себя посторонней в собственном доме. По его глазам было видно, что он ждет не дождется ее отъезда. Она думала о том же: поскорее покончить со всеми делами и убраться отсюда навсегда.
Мэри еще раз перечитала письмо от тети, написанное неразборчивым почерком на дешевой бумаге. В нем говорилось, что тетя потрясена горем, постигшим ее племянницу, и что она не имела понятия о болезни сестры -- ведь так много лет прошло с тех пор, как она побывала в Хелфорде. Дальше она писала: "В нашей жизни многое изменилось, но ты об этом не могла знать. Теперь я живу не в Бодмине, а почти в двенадцати милях от него, в сторону Лонстона. Это дикое и глухое место, и, если ты приедешь к нам, я буду рада твоему обществу, особенно в зимнее время. Я спросила твоего дядю, и он сказал, что не будет возражать, если только ты тихая и не болтливая и станешь помогать, когда понадобится. Но он не сможет давать тебе денег или кормить даром, как ты понимаешь. В обмен на жилье и еду -- он рассчитывает на твою помощь в баре. Дело в том, что твой дядя -- хозяин трактира ``Ямайка''".
Сложив письмо, Мэри сунула его в сундучок. Странно было получить такое послание от той улыбчивой тетушки Пейшнс, которую она помнила. Равнодушное, ничего не значащее письмо, без единого слова утешения, без заверений, лишь предупреждавшее, что племянница не должна просить денег. Тетя Пейшнс, с ее шелковой нижней юбкой и деликатными манерами -- жена владельца трактира! Мэри подумала, что было нечто такое, о чем ее мать не знала. Как сильно отличалось это письмо от того, что было написано десять лет назад счастливой новобрачной!
Однако Мэри пообещала матери и не могла отказаться от данного слова. Дом их был продан; она не могла больше здесь оставаться. Как бы ее ни приняли, тетя была родной сестрой матери, и об этом нельзя было забывать. Старая жизнь осталась позади -- и милая сердцу, такая родная ферма, и сверкающие воды Хелфорда. Впереди лежало ее будущее -- трактир "Ямайка".
Так Мэри Йеллан оказалась в карете, которая, скрипя и покачиваясь на ухабах, увозила ее все дальше на север. Первым городом на их пути был Труро, что в устье реки Фэл. Ее поразило множество домов с остроконечными крышами и шпилями, широкие мощеные улицы, по-южному ясное небо. Люди встречали их улыбками и приветливо махали вслед.
Но когда город и долина остались позади, небо заволокло тучами. По обе стороны дороги теперь лежала мрачная невозделанная земля. Деревни по пути попадались все реже. Люди по большей части глядели хмуро. Деревьев почти не было видно, а уж вечнозеленых живых изгородей -- и подавно. Потом поднялся ветер и пошел хлестать дождь. Карета с грохотом въехала в Бодмин, серый и мрачный, как и окружавшие его холмы. Пассажиры принялись собирать вещи. Все, кроме Мэри, которая оставалась сидеть в своем углу.
Кучер заглянул в окно кареты, по лицу его текли струйки дождя.
-- А вы направляетесь в Лонстон? -- спросил он. -- В такой вечер ехать через болота небезопасно. Знаете, вы могли бы заночевать в Бодмине, а утром отправимся дальше. Вы будете в карете одна.
-- Меня ждут друзья, а поездка меня не пугает. И мне не надо в Лонстон, я сойду у трактира "Ямайка", -- сказала Мэри.
Кучер озадаченно взглянул на нее.
-- У "Ямайки"? -- переспросил он. -- А что вам там делать? Это не место для девушки. Вы, верно, что-то путаете. -- И он стал пристально разглядывать Мэри, словно не веря собственным ушам.
-- О, я слыхала, что это довольно уединенное место, -- заметила она, - но ведь и сама я не городская, а родом из небольшого местечка на берегу Хелфорда. У нас там всегда тихо, зимой и летом, но я никогда не чувствовала себя одинокой.
-- Да я ничего такого и не говорил про одиночество, -- отвечал кучер. -- Может, как вы есть не здешняя, то и не поняли, о чем я. Вовсе не о двадцати с лишком милях по болотам, хотя и это напугало бы многих. Эй, миссис, можно вас на минутку. -- Он повернулся и окликнул женщину у гостиницы "Ройэл". Она зажигала фонарь у подъезда, так как уже почти стемнело. -- Растолкуйте вы этой молодой особе. Мне сказали, что она едет до Лонстона, а она просит ссадить ее у "Ямайки".
Женщина спустилась со ступенек и заглянула в карету.
-- Это дикое, неуютное место, -- сказала она, -- и если вы ищете работу, то на тамошних фермах ничего не найдете. Они там, на болотах, не любят чужих. Здесь, в Бодмине, можно устроиться гораздо лучше.
