— Нет, — говорю.
— Это, — говорит, — из МУРа, субинспектор. Он же с нами был на вскрытии. Ну худой такой, бровастый. Вспомнили?
Вспомнить-то я вспомнил, но, честно говоря, проку в беседе с Комаровым видел мало. Да и чём он, в сущности, мог мне помочь? Судя по тем нескольким фразам, что бросил он во время вскрытия, ума он был невеликого, а образование имел в масштабе церковноприходского. Но спорить не приходилось.
И я поехал в МУР.
Кабинет Комарова оказался в глубине коридора и окнами смотрел во двор. Солнце, как видно, в эту комнату не заглядывало; была она маленькая, пустоватая и темная.
Когда я вошел, Комаров сидел на диване и занимался делом довольно странным. На коленях у него была постелена газета, поверх которой лежал детский ботинок. В руке субинспектор сжимал загнутое сапожное шило, а по углам рта у него на манер монгольских усов свешивались концы прикушенного зубами пучка дратвы.
— Не помешал? — спрашиваю.
Выплюнул он дратву в ладонь, оглядел меня с ног до головы без особого интереса, вздохнул.
— Помешали, — говорит.
— Я народный следователь…
— Знаю.
Сказал и смотрит на меня не мигая: что, дескать, дальше?
Сатирик я, конечно, не бог весть какой, но тут собрал, сколько мог, сарказма и говорю, подчеркивая каждое слово, что если глубокоуважаемый субинспектор не имеет свободного времени, то я поднимусь к его начальству и там подожду, пока он изволит освободиться от приватного своего занятия и посвятит десяток-другой минут служебному делу.
Пожал Комаров плечами, оторвал от меня взгляд и снова взялся за шило.
— И то, — говорит, — сходите к руководству. А я той порой сыну сапог дострою. Видите, сидит босый…
Тут только я разглядел, что в углу на табурете сидит мальчишка — одна нога в ботинке, другая в чулке. Лет мальчишке на вид что-нибудь около десяти; пальтишко на нем небогатое, застегивается на левую сторону, как у девчонки; под левым же глазом — фонарь зрелого оливкового цвета.
— Вот, — говорит Комаров, — любуйтесь, наследник мой. Ходит во вторую группу и никакого уважения к взрослым. Встань, поросенок, поздоровайся.
Встал он — на одну ногу, босую под себя поджал.
— Здравствуйте, — говорит. — Я — Пека.
— Сергей, — говорю, — по отчеству Александрович, но можно и без отчества.
— Угу, — говорит, — без отчества лучше. Складнее выходит.
Мы знакомимся, а Комаров тем временем орудует шилом. Словно бы и забыл о нас. Пришлось волей-неволей поддерживать светскую беседу.
— Это кто же, — спрашиваю, — тебе блянш подставил?
— Да так…
— Подрался или сам?
— Он проходит уже… А у вас какой револьвер — маузер или наган?
Тут старший Комаров вмешался.
— Забирай, — говорит, — сбою обувку. Одевайся и — брысь гулять. Только без синяков гуляй, слышишь? Не то выпорю.
Пожал Пека плечами — совсем как старший Комаров несколько минут назад; с достоинством забрал ботинок, обулся; постучал подошвой о пол, пробуя крепость. И тут увидел я то, что прежде как-то ускользнуло от внимания, хотя и бросалось в глаза, а именно, что маленький Комаров был точной копией Комарова большого — длиннорукий, худющий, с черными казацкими бровями. Только сын стоял прямо, развернув узкие плечи, а отец — сутулился, и вдобавок правое плечо у него было выше левого.
И ещё одно заметил я: маленькому Комарову страсть как не хочется уходить. Соображает, что без него начнётся самое интересное, вот и тянет время — то каблуком потопает (не отломится ли?), то шнурок пальцем подцепит (не туго?).
Старший Комаров, по-видимому, все Пекины уловки знал наизусть, ибо сделал он вдруг свирепое лицо и говорит ненатурально строго:
— Гуляй во дворе, под окнами, чтобы я видел. И со двора не смей. Слышал?
Моргнул Пека махровыми ресницами. Уныло так.
— Слышал, — говорит. — Мне сейчас идти?
Поглядел я на него, и стало мне грустно. Таким он мне показался несчастным — Пека в холодном своем пальтишке, что захотелось окликнуть его, вернуть, усадить на диван, чаем напоить, что ли. Хоть на улице и февраль, оттепель с крыш слезы льет, весной пахнет, но гулять всё же больше часа невозможно. До костей проберет. А нам с Пекиным отцом — кто знает, сколько часов сидеть? Два, а может, и все четыре. А может, и до ночи. Как сложится…
Поначалу не вышло у нас разговора с Комаровым. Не только что задушевного, простой служебной беседы не получилось.
— Вы о деле знаете? — спрашиваю.
— Чуток, — говорит. — Есть у меня приказ — быть вам в помощь. Чем могу?
Вот тут я и запнулся. Действительно, чем? Ведь если откровенно, то я и не представлял себе, с какого конца подступиться к делу. Ни следов преступник не оставил, ни улик. Мешок без меток, кольцо неизвестного назначения — вот и всё. Хоть бы пуговицу какую забыл в мешке или окурок, всё легче было бы.
Молчит Комаров, и я молчу.
Трудно судить, до чего бы мы с ним домолчались, если б вдруг не вспомнились мне прощальные слова прокурора. Ведь послал он меня к Комарову не руководить и указывать, а посоветоваться. Не зря же послал? А коль так, то нечего мне фасон держать, лучше обо всём начистоту.
Собрался я с духом и выложил Комарову всю свою подноготную. И что следователь я без году неделя, и что дело это — второе в моей жизни.
— Короче, — говорю, — пришел я за помощью. Поможете — спасибо, а нет…
— Тоже спасибо?
— Другого попрошу!
Тут как раз очень кстати зазвонил телефон и прервал наше драматическое объяснение. Назвал Комаров себя, поаллокал в трубку, сказал кому-то «да», потом «нет», потом ещё раз «да» и дал отбой.
— Садитесь, — говорит. — Давайте, Сергей Саныч, мозговать по-умненькому.
— Мозговали, — говорю.
— Лады. И всё-таки давайте порешим, кого искать будем — мужчину или, напротив, женщину — и где поищем.
В институте на теоретических разборах всё выглядело легко и элементарно. Препарированные профессорами учебные «дела» с завидной простотой разделялись на составные части. Кого искать? Того, кому выгодно данное преступление. Где? В том месте, которое будет подсказано самим ходом событий в процессе разработки версий. Как искать? Сочетая следственные действия с поручениями сотрудникам уголовного розыска, которые работают в двух направлениях — оперативном и личного сыска. Чего же проще?
Вспомнил я эти и иные прочие наставления, которые когда-то бойко излагал на экзаменах, и говорю:
— Пожалуй, начинать надо с другого — кто убит.
— Само собой.
— От этого оттолкнемся и перейдем к мотивам.
— А чего не сразу?
— Так у нас же данных нет.
— Почему? — говорит. — Есть данные. Поскольку убили мужчину, я полагаю так — в драке либо из ревности. Можно, конечно, и ограбление поиметь в виду, но не особенно.
— Не понимаю, — говорю.
— А чего особенно понимать? Мешочек помните? Замечательно новый мешок, ему сносу нет. Значит, взяли его из хозяйства. Вещь нужная, в магазине купить — кусается, и уж раз попользовались им для такого дела, то считайте, это потому, что другого в доме не было, и не для того он был спервоначалу назначен. Покупали его под муку, а не под труп… Это ежели с одного конца к делу подойти… А мы и с другого примеримся. Коли труп разрезан, частей разных нет, то само собой, надо понимать, что резали в квартире, а не на улице. Так ведь? Теперь дальше глядите. Поранений на трупе нет. На той части, что мы имеем. Я так понимаю: убили, скорее всего, одним ударом. Может, по голове. Топором. Иначе, если не с одного удара положили, кинулся бы мужик защищаться, и тогда без ран на груди или спине, или ещё где ему не обойтись. А их нет! Уловили?
— Не совсем, — говорю.
— Так это ж как дважды два! Вы так мозгуйте: положим, есть у мужика много денег с собой; ну, позвали его в дом под видом гостя; усадили за стол или на диван, как вот вы сидите, отвлекли чем-нибудь и — бац! — топором по загривку. Похоже?
— Похоже, — говорю.
— Ни черта, простите, не похоже! Я вам вот что скажу: как ни мерь, а с одного удара положить молодого мужика не выйдет. Головная кость у него крепкая. Надо очень уж без ошибки угодить… Так чаще выходит не когда нарочно метишь, а по случайности. Трезвый человек, сколь его ни отвлекай, он опасность всё же учует, в последнюю секунду голову отклонит… Тут и встает вопрос — а не пьяный ли был убитый? Может, его водочкой опоили? Я на этот вопрос отвечаю: нет, не пил он. Не нашел доктор у него спирта во внутренностях. И в крови не нашел… Как теперь прикинем?
— Понимаю, — говорю. — Вы считаете, что раз он был трезв, то убийца не проводил подготовки к преступлению. Ладно, допустим. Тем более что и новый мешок в данном случае как будто к месту оказался.
— К месту. Это точно… Теперь я беру ещё случай. Месть. По сказанным мной соображениям — и он не годится. К нему ведь тоже подготовка нужна. Что же у нас остается? Два положения: из ревности убили — это раз; в драке — это два.
