начальника!
— Проверить хотел. На берегу одному лоху чурбан, икрой обмазанный, втюрили. Турист и носом не повёл, а потом к ментам кинулся. Да куда там, те и палец о палец не ударили.
— То цыгане, аферюги, блефуют, а мы — фирма! Кумекай бестолковкой! Рудольф таких штучек не признаёт, он своего не пощадит! Сам накажет, ему в ментах нет нужды.
— Шикарно устроился…
— Лучше всех! За бабками к капитану он сам явится. Насмотришься.
— Нас туда не подпускают.
— И правильно.
Шлюпка отвалила, застрекотав мотором, полетела в темноту. С бурно колотящимся сердцем Викентий Арсентьевич спустился на палубу. Двигаться не мог, старался совсем не дышать. Прошло достаточно времени, прежде чем к Мерцалову вернулось самообладание, ему хотелось одного — броситься вниз, к себе в каюту, запереться и забыться, чтобы, проснувшись, ничего не помнить. Забыть напрочь виденное. Быстрей бы приплыть назад и оказаться дома…
Внезапный шум, но теперь уже не внизу, а над ним, на верхней палубе, вывел его из оцепенения и заставил напрячь слух. Голосов было несколько, выделялся визгливый, Печёнкина. Библиотекаря успокаивали мужчина и женщина, спортсмен и его подруга. Подумалось Мерцалову: «Когда же Семёныч успел возвратиться с ужина? Не замечалось раньше такого рвения. Народа, освобождающегося из ресторана, не наблюдалось, а бузотёр уже наверху и уже скандалит?» Викентий Арсентьевич не заметил, как тот проскользнул туда. Впрочем, удивляться нечему. Он сам только успел очухаться от происшедшего. До сих пор в себя не придёт. Хорошо, незамеченным остался…
А наверху неугомонный Печёнкин затевал настоящую склоку.
— Браконьеры чёртовы! — метал гром и молнии Семёныч. — Спекулянты! Знаю я вас! У трудового народа на шее сидите! Икру загрузили для московских туристов! Давить вас, гадов, надо!..
Его увещевали, успокаивали, но бесполезно.
— Я это дело так не оставлю! Милицию буду вызывать!..
Скандал разгорался.
— Надоело смотреть на это безобразие! Тюрьма по вам плачет! Остановите корабль, пока остальные на шлюпке не удрали!
Печёнкин не ошибался: люди на моторных лодках скрылись, теплоход, запустив двигатель, рвался вперёд, стремительно удаляясь от островов. Больших огней на нём по-прежнему не спешили зажигать.
— К капитану пойду! Пусть милицию вызывает! С поличным вас возьмут! — шумел наверху Печёнкин.
Ему угрожали мужские голоса, но смутьян не унимался, и по последним его решительным выкрикам можно было догадаться, что он засобирался идти к капитану.
На этом вроде затихло, начал успокаиваться и Викентий Арсентьевич — история, свидетелем которой он невольно стал, разрешилась без его вмешательства. Художник не был сторонником конфликтных ситуаций, более того, опасался их. Мирный по природе человек, он избегал лишних волнений, считая, что интеллигентная натура может себе позволить обходиться без склок и драк.
«Успокоился задира, — с облегчением решил Викентий Арсентьевич; оглядевшись, он заспешил к центральному трапу, чтобы встретиться с Печёнкиным, охладить его пыл, уговорить не поднимать шума раньше времени. — Кто знает, что в тех флягах? Он ближе был к шлюпке, но толком ничего не разглядел, мало что понял из разговора речных бродяг: домыслы и догадки. Стоит ли портить многим настроение? Завтра теплоход будет дома. На берег выбегут встречать радостные родственники и близкие. Музыка, цветы, улыбки. Теплоход вдруг задержит милиция, начнутся нервные разбирательства… Кому это надо?.. Портить отдых себе и другим! Чем ещё кончится?.. Если что и было, перекупщики сумеют перепрятать груз до подхода в порт, избавятся от него заранее».
Преисполненный этими соображениями, Викентий Арсентьевич, плутая в потёмках, продвигался по проходу к заветному трапу, но резкий звук, похожий на громкий короткий крик, остановил его. Похолодела спина, и сердце сжалось, остановив дыхание. «Стар я стал для таких переживаний. Как согласился на эту поездку? — закружились тревожные мысли. — Как меня, закоренелого домоседа, самые длительные путешествия которого составляли утренние вылазки с Рексом, соблазнило отправиться теплоходом в такую даль? Ведь упирался, не хотел ехать, но приятель из Костромы замучил телефонными звонками и уговорил, заморочив голову этюдами и пейзажами на воде… Будь они неладны!..»
Додумать не удалось. Ещё один громкий крик и всплеск воды у теплохода заставили его вздрогнуть всем телом. Переборов страх, художник бросился к борту: на тёмной поверхности воды разбегались тревожные круги волн от неведомого, только что сброшенного с верхней палубы. А корабль уже летел вперёд, лишь мелко дрожал поручень бортового ограждения в озябших руках Мерцалова да той же дрожью отзывалась под согнувшимися его ногами палуба. Викентий Арсентьевич мешком завалился на бок и надолго онемел…
Взволнованный рассказ Дынина о фантастических зелёных человечках на острове меня не удивил — мало ли что привидится деревенским мужикам спьяну глухими ночами. Известные симптомчики алкоголизма — «белочки». Я раскритиковал Илью и уже начал забывать его причуды, но на днях он примчался ко мне в прокуратуру области снова, весь не в себе с теми же тревожными инсинуациями, ещё более одержимый, и разубедить его отказаться от поездки мне не удалось. Я подпёр головушку кулаками. Илья, оседлав стул напротив, взирал на меня, как, наверное, в своё время Картер в погребальную камеру с золотой маской Тутанхамона: с тоской и трепетной надеждой.
Затея мне не нравилась, но Дынин только что не дымился и производил впечатление нарыва, который если вовремя не вскрыть, натворит бед. Несомненно, подогрели его фантазиями местные чудаки, давно я его таким не видел. Последним аргументом, свалившим меня наповал и решившим исход нашей перепалки, было его отчаянное заявление, что в случае моего отказа он займётся этим один. Памятуя о его печальных подвигах во время поисков «Гиблого места», я махнул рукой и сдался. Шут с ними, с моими вечными бумажками, что громоздятся на служебном столе, подождут лишних два дня, ничего особенного не случится…
Если заниматься всерьёз тем, о чём рассказал Илья, ехать следовало под четверг, чтобы к вечеру быть на острове, а в пятницу во всём разобраться… Отпрошусь у Колосухина, возьму отгулы в счёт отпуска и махну с этим сумасшедшим, заодно и порыбачу на природе. В водоёмах вобла уже несколько недель не даёт спать местному населению: рыба только на песок не выскакивает, лишь ленивый с удочкой на берегу не сидит. Расслаблюсь и я, отдохну от нервотрёпки и суеты.
Илья взревел от восторга, едва услышал моё согласие. Ситуация из мрачной начала приобретать радужные оттенки.
* * *
Морда у Фоньки, никогда не просыхавшего от самогона, сама по себе была землисто-зелёной, а сейчас она просто пугала отсутствием крови и жизни. Выпучив глаза, он шептал что-то пропитым голосом, тыча рукой в кромешную темень за бортом нашей лодки.
