Ознакомительная версия.
У нее стала такой тонкой и бледной кожа на лице, что каждая венка угадывалась, подсвечивая синевой изнутри. И синяки вокруг глаз с каждым днем становились все более темными и огромными. А рот, напротив, оставался припухшим и ярким.
– Это от давления повышенного, мальчик мой, – печально пояснила мать, когда он спросил. – Это пройдет. Она же поправится… Нужно только время. Время и желание!..
Желания у Светки не было. И жизни в глазах не было тоже. Ее будто кто выключил изнутри. Перекрыл подачу энергии, вырабатываемой ее неутомимым организмом, за счет которой они были так счастливы вместе.
Огонь потух, и Светка сделалась совершенно чужой. Она когда не спала, смотрела не на него, мимо. Она нервно морщилась, когда он пытался помочь ей приподняться. Она категорически не принимала его помощи, когда нужно было ее искупать или отнести в туалет. Она постоянно шептала – уйди, и ее огромные глаза наполнялись злыми ледяными слезами.
И он уходил. И приходил лишь, когда она спала. Смотрел на ее немочь, истощение, задыхался от жалости. Ему очень хотелось дотронуться до нее, очень! И прижать к себе хотелось, сильно похудевшую, истерзанную, но такую свою.
Она не позволяла, отпихивая слабой рукой, и снова, едва шевеля распухшими, яркими от повышенного давления губами, шептала – уйди…
– Мать, я так больше не могу! – сорвался он, когда мать покормила Свету и пришла в кухню мыть посуду. – Ты квохчешь над ней с утра до ночи. Меня она к себе не подпускает. Какие-то люди постоянно толпятся в доме. Теща, тесть… Они очень неприятные люди. Даже здесь, возле больной дочери, ухитряются скандалить. Я устал!.. А это ведь только начало, да, ма?! Дальше будет хуже, да?
Мать вдруг с грохотом швырнула тарелку в раковину, не побоявшись разбудить Свету.
– Как ты можешь, сын?! Как ты можешь говорить об усталости?! В чем она? В чем выражается?! В твоем нежелании видеть нас всех здесь? Уж извини, мы вынуждены здесь находиться, потому что ухаживаем за твоей женой! А ты… Что ты сделал для нее?!
– Она не хочет меня видеть, ма! – пожаловался он первый раз с тех пор, как Света вернулась домой. – Она гонит меня от себя!
– Конечно, гонит! И я бы прогнала. – Мать достала тарелку со дна раковины, осмотрела ее – вроде не разбилась, и снова принялась намыливать. – Нельзя смотреть на нее как на больную собаку, сынок. Она женщина. Очень сильная и очень красивая женщина. И ей вдвойне тяжело от того, что она стала обузой и немного потеряла привлекательность.
– Да о чем ты говоришь, мать?! – возмутился Стас, доставая очередную сигарету.
– О том, что вижу. В твоих глазах ничего, кроме жалости. А ей нужна твоя любовь! Ей нужна твоя сила, а ты раздавлен. Ты ведь, когда смотришь на нее, готов расплакаться.
– Готов, – кивнул Стас, отворачиваясь от матери к окну и начиная курить в форточку. – Меня душит все это, понимаешь! Я не могу… Я… Я готов раздавить этого подонка собственными руками! А она его не выдает!
– Она его не помнит, – прервала его мать. – Света рассказала мне, что ничего не помнит из того вечера, будто кто вырезал из карты памяти этот кусок. И не дави на нее. Вспомнит, расскажет. Ты лучше… Почитай ей что-нибудь, Стас. Или фильм вместе какой-нибудь посмотрите. Отвлекитесь вы от боли общей, глядишь, и иссякнет она с божьей помощью.
Боль не иссякала, пропасть росла. Сегодня утром Света замолчала, когда он вошел. Только вот, минуту назад, она о чем-то оживленно стрекотала с его матерью, он же слышал прекрасно из-за двери, а стоило ему войти, как тут же умолкла и положила ладонь на глаза.
Почему?! Ну почему, черт побери, она так делает?! Он зашел к ней с улыбкой. Он долго готовился, долго выдавливал на лицо эту резиновую улыбку, вытягивал губы, как мог, стоя перед зеркалом в прихожей. Вроде нормально получилось, чего она?!
– Привет, как ты? – Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но Света уклонилась, и поцелуй получился смазанным.
– Все хорошо, – ответила едва слышно и тут же умоляюще уставилась на его мать.
– Сынок, – помявшись, начала мать, не зная, как его выпроводить, наверное. – Ты… Ты завтракал?
– Да.
Стас прищурился, переводя взгляд с одной женщины на другую.
Да что же это делается, а?! Что за заговор за его спиной устроили эти две милые дамы, которые были одинаково дороги ему? Уже и мать, не стесняясь, выпроваживает его. Уже и она дает понять, что он тут лишний.
– На фирму поедешь?
Он руку даст на отсечение – спросила мать об этом с надеждой.
– Разумеется, – скрипнул он зубами. – Света, ты позавтракала?
– Да, спасибо, милый. – Она подняла на него пустой безжизненный взгляд. – Ты, наверное, торопишься?
– С чего это мне торопиться, малыш? – повысил он голос, не выдержал и, потеснив мать, сел на край кровати. – Ты что, забыла? Я там хозяин, я! И я там устанавливаю правила. Не мне их устанавливают, а я!
– Сынок, не кричи, пожалуйста, – мать вцепилась ему в плечо и потянула с кровати. – Ступай, нам надо со Светой умываться.
– Ма, выйди! – не оборачиваясь, рявкнул Стас. – Выйди, прошу тебя!
Мать ахнула тихонько, но ушла. И как только за ней закрылась дверь, Света тут же закрыла глаза.
– Света, посмотри на меня, – потребовал он, взяв ее осунувшееся лицо в ладони. – Посмотри на меня, малышка. Я что, настолько тебе противен, что ты не можешь на меня смотреть? Или не хочешь? Ты не можешь простить мне, что я не сумел защитить тебя, да?
– Все не так, – выдохнула она и еще сильнее зажмурилась. – Все не так, Стас! Ты не понимаешь…
– Я все понимаю, все!
Он сполз с кровати, встал на колени, обхватил Свету осторожно, чтобы не причинить ей боли, и уткнулся лицом в край ее ночной сорочки. Сорочка уже не пахла больницей и лекарствами, как в первые дни Светкиного возвращения домой. От нее шел едва заметный аромат любимых Светкиных духов и еще чего-то милого и трогательного, чему он никогда не находил названия. Был бы он создателем ароматов или поэтом, сотворил бы какой-нибудь аналог, собрал его в хрустальную склянку и назвал как-нибудь красиво. Необыкновенное какое-нибудь название придумал, шикарное, если бы был творцом слов.
Слов нужных и названий не находилось раньше, не нашлось и теперь. Стас слышал нежный запах ее тела, которое любил, вместе с которым страдал ничуть не меньше. Слышал частый стук любимого сердца, ловил дыхание, подстраивался под него, и все, на что оказался способен, это снова задыхаться от боли и жалости.
Он ничего не мог с собой поделать, ничего! Понимал, что Света ждет от него каких-то хороших, нужных, правильных слов. Понимал и старался, искал, а ничего не выходило.
– Стас, мне тяжело, – охнула она, когда он, не заметив, сильнее сцепил руки. – Прости.
– Нет, это ты меня прости, Свет. Я скотина. – Супрунюк поднял на нее несчастные глаза. – Я… Я просто не знаю, что надо тебе говорить сейчас, чтобы ты ожила.
– Уу-уу… Это случится не скоро. – Она попыталась улыбнуться, но глаза блеснули слезами. – У тебя не хватит красноречия, Стас, чтобы за неделю поставить меня на ноги.
– Я не об этом, как ты не понимаешь?! Я о том, чтобы ты захотела этого!
– А я что же, не хочу, по-твоему?
Ему показалось, что она забеспокоилась, или нет?
– Ты потухла как-то, меня гонишь. Почему, Свет? Ты меня стесняешься, да?
– А ты бы не стеснялся синяков на спине и попе? Ты бы не стеснялся, что не ухожен, что… Господи, о чем я?! Я схожу с ума… Прости! Я не о том говорю. Ты же мужчина, ты никогда не поймешь. И…
– Что, милая? – Он подался вперед. – Что тебя терзает, ты скажи! Я все сделаю, я…
– Скажи мне, Стас, Ольга, она… – перебила жена и попыталась отодвинуться подальше.
Ну кто выдержит подобное, а? Ведь изо дня в день так, изо дня в день. Он целовать – она отворачиваться. Он пододвигается к ней – она готова сквозь землю провалиться, лишь бы не быть рядом, ежится вся, сжимается. Неужели он ей настолько противен? Неужели она как-то связывает случившееся с его именем? Ах да, она что-то хотела узнать про Ольгу!
– Что Ольга? – Он насупился, сел на стул, чтобы не создавать ей неудобств. – Ты из-за того меня видеть не хочешь? Из-за Ольги? Считаешь, что если бы не она, то…
– Так вот в чем дело! Как же я сразу-то?.. – Ее худенькие плечи подались вперед, голова запрокинулась, и Света истерично, с хрипом рассмеялась. – Вот в чем причина твоего несчастья, Супрунюк! Причина твоего беспокойства вот в чем, оказывается!
– В чем? Вот в чем, а? В чем?!
Он уже орал, забыв о том, что Светка почти безнадежно больна, что ей нужен покой и здоровый моральный климат в семье. Он уже трижды захлопнул дверь, из-за которой выныривала перепуганная мать, пытаясь просочиться в комнату. Он уже ничего не соображал, выплескивая из себя всю свою невостребованную теперь любовь пополам с жалостью и вперемешку с гневом и упреками.
– Ты пошла ночью непонятно куда… Потом тебя находят всю в крови! Эта операция!.. Мне кажется, я там сотни раз умер возле этой двери, – кричал он, сидя на стуле и колошматя себя кулаками по коленкам. – Куда ты пошла, Света, зачем?! Ты никому ничего не сказала тогда, не говоришь и теперь!
Ознакомительная версия.
