— Я бы тоже не прочь выпить,— сказал Сэм.— Может, мистер Пейстон выдаст нам по черпаку шампанского? Знаешь, как о нем говорят деревенские парни? «Собака на сене».
— Сдается мне, эти твои деревенские парни изъясняются, как буколические герои у Харди[26], когда рядом кто-нибудь из джентльменов.
Роналд Пейстон крикнул Берти Карту, что приехала пожарная команда и он может спуститься. Когда Берти нагнулся к нему с наконечником шланга в руке, струя воды шибанула прямо в лицо Пейстону. Берти торопливо спустился с лестницы и рассыпался в извинениях. Элвин с помощью собравшихся слез с крыши фургона и стал вытирать банданой[27] тяжелое, с каракулевым воротником пальто Пейстона, наброшенное поверх пижамы.
— Ну и цирк!— шепнул Сэм мне на ухо.— Обхохочешься.
По лицу Пейстона, озаренному светом, струившимся из окна фермы, видно было, что он отнюдь не расположен смеяться, но вряд ли он мог выказать свое неудовольствие братьям, которые спасли его ферму.
Бейлиф Гейтс вынес бочонок сидра, и сразу же собралась целая толпа. Из людей, мне знакомых, не было лишь Фреда Киндерсли; вероятно, как и Роналд Пейстон, он прибегал во время пожара, но отправился восвояси; то же самое, не будучи поклонником сидра, собрался сделать и я. Проходя мимо сгоревших стогов, я наткнулся на Элвина Карта с группой мальчишек — они тащили пустой бидон из-под керосина, найденный в куче мусора. Элвин показал мне бидон и торжествующе воскликнул:
— Видите, Джон? Это поджог, а не случайный пожар.
Я сказал, что бидон, по всей вероятности, валялся там уже много дней.
— Чепуха, дружище,— возразил Элвин.— Гейтс — человек очень аккуратный, не то что некоторые фермеры. У него никогда ничего не валяется.
Спросили Гейтса, и он подтвердил, что еще вечером в мусоре не было этого бидона. Вмешался уже знакомый мне голос:
— Я же говорю, это все цыганенок набедокурил. Вы видели, как он шныряет кругом, мистер Гейтс?
Бейлиф сказал, что ни он, ни его домочадцы давным-давно не видели цыганенка.
— Цыгане — народ дошлый,— продолжал тот же голос. Его обладатель приложился к кружке с сидром и добавил:— Сегодня здесь, завтра там. Как язва, ходящая в полдень[28].
— Сейчас-то не день, старый олух!-сказал другой голос.
— Я в переносном смысле. И не смей насмехаться над Словом Господним, Билл, дубина ты стоеросовая! Цыгане происходят от древних египтян — тех самых, что держали в плену Моисея. Верить им ни-ни. Так и шныряют вокруг, как сонмы мидийцев. Сущий бич для христианского люда. Верно я говорю, мистер Карт?
— Стоит ли паниковать из-за какого-то там цыганенка?— Элвин потрепал одного из парнишек по голове.— Если он вам случайно попадется, приведите его ко мне, посмотрим, что он скажет в свое оправдание.
Каждой общине, по-видимому, нужен свой козел отпущения, думал я, возвращаясь домой вместе с Сэмом. Этот цыганенок скорее всего плод воображения местных жителей. Но брюзжание собравшихся у бочонка доказывает, что многие верят в миф, ими же самими созданный, и горе тому бродяге, которого занесет в наши края. Однако через несколько дней я сам встретился с цыганенком, и именно мне суждено было способствовать исчезновению этого неуловимого скитальца.
Произошло это вечером, в среду. После ужина Дженни играла сонату Шуберта си-бемоль мажор. Когда я шел по проулку, взбегающему к вершине холма на юго-востоке, в голове у меня снова и снова звучали мрачные фразы анданте. Где-то по правую руку лежали руины часовни, которая дала название нашей деревушке, мы там еще не были, но собирались побывать, когда Сэм возьмет летний отпуск. В сумеречном небе плыла молодая луна, по берегам речушки тускло мерцали белые цветы, и освежающе веяло восхитительным благоуханием листьев и трав, а кое-где через высокую живую изгородь перехлестывал пряный аромат жимолости.
Я уже приближался к вершине холма, когда в дальнем конце изгороди послышался шум и пронзительные вопли:
— Вот он! Держи его!
В нескольких шагах от меня справа были низенькие воротца. За ними начиналась едва заметная в сумерках полевая тропинка. Она вела к взъерошенному лесу в нескольких сотнях ярдов от проулка — там-то, как я узнал позднее, и находились развалины. По этой тропке странной ковыляющей побежкой двигалась небольшая фигурка, а за ней мчались с полдюжины ребят, двое из них примерно одного роста с беглецом.
Шагов за десять до ворот они наконец настигли бегущую фигурку; те, что постарше, схватили ее за куртку, остальные принялись плясать вокруг с насмешливыми криками и визгом, затем стали колотить и щипать свою жертву. Цыганенок — ибо это был он — не пытался отвечать на их удары или удрать, он только изо всех сил вцепился в шляпенку, скрывавшую его лицо. Он не подал голоса, даже когда я перелез через воротца и подошел к группке мальчишек, которых отсутствие сопротивления лишь раззадоривало — они еще ожесточеннее ругали и тузили свою жертву.
В одном из двоих мальчишек постарше я узнал сына бейлифа. Он сказал, что это цыганенок поджег отцовы стога. Они искали его весь вечер, наконец увидели, что он зашел в лес, и устроили засаду. Сейчас они отведут его в деревню и вызовут полицию. Такова была суть его сбивчивого рассказа, который мне удалось понять с большим трудом, потому что одновременно то же самое громко, во всю глотку рассказывали и остальные члены этой маленькой шайки.
Все это время их пленник — невысокая сутулая фигурка — стоял молча, закрывая лицо руками. Между его тонких пальцев текла струйка крови — в лунных сумерках она казалась совершенно черной. Цыганенок отворачивался, но я сразу же его узнал. Я сказал младшему Гейтсу, что он поступил правильно, но теперь пленником займусь я сам, а они могут идти домой.
Момент был щекотливый. Младший Гейтс и его шайка не хотели выпускать из рук законную добычу. Но я недаром учительствовал столько лет; в конце концов мне удалось спровадить ребят, и они побрели вниз по проулку. Когда они отошли достаточно далеко и не могли уже меня слышать, я повернулся к цыганенку, который все еще стоял передо мной в фаталистически покорной позе.
— Очень жаль, что так случилось, Вера. Надеюсь, вы ранены не слишком сильно.
Она отняла руки от своего прекрасного смуглого лица. На одной щеке я увидел все еще кровоточащую ранку.
— Кто-то из них бросил в меня камнем. Нет ли у вас чистого платка, Джон?
Я прижал платок к ранке, потом, сбросив свою шляпенку,— такие обычно напяливают на пугала,— она взяла его у меня и приложила к щеке. В лунном свете ее волосы поблескивали, как полированное черное дерево.
— Отвести вас домой или, может, заглянете к нам в «Зеленый уголок», отдохнете немного?
— Чуть погодя. Я хотела бы потолковать с вами, Джон. Все это так…— Она запнулась.— Не посидеть ли нам на этих воротцах?
Мы уселись на верхнюю слегу.
— Вы думаете, они узнали меня?
— Убежден, что нет.
— Но вы-то узнали?
— Скорее угадал, чем узнал. Мальчики так не бегают. Да и поза, в которой вы перед ними стояли, не мальчишеская.
— Мне повезло, что это оказались вы.— Она посмотрела на меня взвешивающим взглядом.— Надеюсь, вы не думаете, что это я подожгла стога?
— Нет, конечно. Но разумно ли бродить вот так, когда вся деревня уверена, что их поджег цыганенок.
— Я этого не знала.
— Но ведь ваш муж был на пожаре… или он ушел раньше, чем завели этот разговор. Это было уже после того, как потушили пожар.
— Он ничего мне не сказал.— Вера задумалась, глаза ее потемнели.— Положение довольно неловкое.
— Неловкое?
— Да. Мальчики разбегутся по домам и тут же расскажут своим родителям, что поймали цыганенка, но вы забрали его у них. Как вы объясните?…
— Я скажу, что убедился в его непричастности к поджогу и отпустил.
— Это им не понравится. Они скажут, что вы должны были послать за полицией, чтобы цыганенка допросили по всей форме.
— Ну что ж, я скажу, что вы удрали. Человек я пожилой, где мне вас догнать.
Вера засмеялась своим звонким, как птичьи трели, смехом.
— Вы поразительный человек, Джон. С виду такой респектабельный и солидный. Кто бы мог подумать…
— Что?
— Нет, ничего… На этой жерди так неудобно сидеть. Вы не схватите смертельную простуду, если снимете свой макинтош и расстелете его на траве?
Я сказал, что постараюсь выдержать это тяжкое испытание. Мы сели на макинтош, спиной к изгороди. И сама Вера, подумал я, поразительная женщина. Все ею сказанное в устах другой могло быть воспринято как неприкрытое заигрывание, но в устах Веры с ее странной аурой пассивности, фатализма звучало совершенно искренне — ничего от обычного женского лукавства. Я поймал себя на мысли, что богиня не нуждается в кокетстве, потому-то она так опасна.
