Ознакомительная версия.
Алексей вздрогнул в ужасе, проснулся и увидел вечер за окном. Не сразу сообразил, где находится, попытался вытащить из-под головы Регины затекшую руку. Это удалось с трудом. Он поднялся и ощутил холодное дыхание кондиционера на своей спине. Наклонился, хотел поцеловать обнаженную грудь Регины… но замер. А потом просто прикрыл ее тело мягкой шкурой леопарда.
Спустившись на первый этаж, Верещагин пересек холл с потолком-небом, пошагал на террасу, потом по ступеням сошел на землю и направился без всякой цели по дорожке, выложенной звездчатой брусчаткой и окруженной пальмами. Горели фонари, пахло жареным мясом, где-то крикнул павлин, а женский голос шепнул в темноте: «Через полчаса заканчиваем накрывать». Алексей обогнул дом и увидел ровную гладь бассейна с изумрудной водой, подсвеченной снизу. Бассейн был неправильной формы, с островком посередине. На островке росли две пальмы и несколько кустов роз, усыпанных крупными белыми цветами. Там же был накрыт стол – у стола не было ножек, столешница стояла прямо на земле, а вокруг нее расстилались ковры с накиданными сверху подушками. На островок вел узкий выгнутый мостик, и по нему грациозно скользила тоненькая девушка с подносом, на котором горой были навалены гроздья крупного винограда.
Ужинали втроем: хозяин дома, Алексей и Регина – Али срочно убыл по делам Бачиева. Сидели на островке посреди бассейна, а на берегу музыканты бренчали на национальных инструментах, и четыре босые девушки танцевали под это бренчание нескончаемый танец. Девушки были в полупрозрачных шароварах и коротеньких блузках, открывающих талию и верхнюю часть бедер. Лица у всех были прикрыты коротенькой, похожей на вуальку, паранджой. Среди них была и та, на которую обратил внимание Верещагин, когда она несла блюдо с виноградом.
– Я рад, что вы приехали, – в очередной раз повторил Бачиев. – Мне как раз вчера сообщили, что мои квоты на экспорт могут быть увеличены. Я контролирую почти десятую часть производства хлопка в стране и рассчитываю на такой же объем экспорта. До сих пор Европа не была готова к подобному товарообороту. В прошлом году мы поставили больше, чем они могли принять, но меньше, чем хотели отправить сами. Теперь ситуация изменилась. Наши партнеры в Европе получили хорошую прибыль, а потому предложили мне поставить столько, сколько у меня получится. По этому вопросу я должен быть в Ташкенте. Пустым обещаниям у нас никто не верит, а все знают, что я всегда был человеком слова: не обещал, но делал. Однако сейчас речь идет об очень больших суммах. Если что-то случится со мной, то спросить будет не с кого… Потому я повезу с собой не слова, а то, чего от меня ждут.
– Деньги? – спросила Регина.
Бачиев усмехнулся.
– Прекрасные женщины не должны знать таких слов. Когда женщина вспоминает о деньгах, она теряет обаяние. Все на земле имеет свою цену. Бесценно только то, что не выставляется на продажу. Нельзя, например, купить друга.
Бачиев обернулся и посмотрел на танцующих девушек.
– Купить друга нельзя, но продают друзей часто, – заметил Верещагин.
Маджид Нариманович кивнул и перешел на узбекский:
– Я не веду деловых бесед при женщинах, а поговорить надо.
– Моя жена не понимает узбекский.
– И все же. Можно остаться наедине или подождать ночи.
Верещагин догадался: если Бачиев так настаивает, то разговор действительно важен для него. Скорее всего, Маджид Нариманович собирается выехать еще до рассвета.
Алексей повернулся к Регине и попросил:
– Ты не могла бы нас оставить на час?
Он увидел, как изменилось выражение лица жены, и понял – так просто та не уйдет. Повторять свою просьбу при Бачиеве дважды не хотелось, поэтому Верещагин не стал дожидаться ее возражений и продолжил негромко:
– Но если ты хочешь остаться здесь и слушать музыку, то тогда уйдем мы. – Подхватив гроздь винограда, Регина поднялась.
– Я видела здесь маленький кинозал, – сказала она, – пожалуй, пойду туда.
– Скажите кому-нибудь о своих пожеланиях, и вам поставят любой фильм, – кивнул Бачиев.
Регина двинулась к мостику. Маджид Нариманович, глядя ей вслед, произнес:
– В мои студенческие времена у нас очень популярны были индийские фильмы, а индийская музыка доносилась из каждого окна. Однажды я пошел смотреть новый фильм. А жил я тогда очень бедно, даже чтобы в кино пойти, приходилось отказаться от обеда. И вот, когда сеанс закончился, выхожу из зала и вдруг вижу девушку, которая только что была на экране. Я чуть с ума не сошел! А мимо идут люди, многие плачут, потому что фильм оказался очень грустный, и никто не замечает, что героиня – вот тут, среди зрителей. Восхищенный, я пошел за ней. Она обернулась раз, другой, потом вдруг побежала, потому что улица была темной и на ней никого не было. Я подумал: нет, счастья мне не видать. Но все равно шел вперед, пока не увидел, что та девушка стоит в темноте, спрятавшись за тополем. Я не стал подходить близко, замер на месте и заговорил о своей внезапно вспыхнувшей любви. Мол, для меня увидеть ее один раз – счастье уже на всю жизнь, и когда буду умирать, приползу к этому тополю и поцелую его, потому что ствола касались ее ладони… Потом развернулся и двинулся прочь. А она крикнула: «Не уходи!» Подошла ко мне и сказала, что ее зовут Алтынгуль. Так я познакомился с будущей женой. Но тогда я еще не знал этого. Просто, увидев ее и не надеясь ни на что, шел за своим убегающим счастьем, пока оно не повернулось ко мне своим прекрасным лицом. Я всю жизнь так и делал – шел к цели и ничего не боялся…
– Вы давно потеряли жену? – спросил Верещагин.
– Почти тридцать лет прошло. У нас долго не было детей, а потом она подарила мне Юнуса. Родила сына, но сама умерла. Я ничего не успел сделать для нее при жизни. Старался, конечно, жил только для нее, но мог тогда не много. Она мечтала увидеть Тадж-Махал – не довелось. Потом, позже, я побывал там один. И высыпал на газон горсть земли с ее могилы. Мы вместе смотрели на эту красоту – я, стоящий перед величественным зданием мавзолея, она с неба, где жила среди ангелов. Алтынгуль, вероятно, улыбалась, а у меня текли слезы…
– Я восхищаюсь вашим чувством, – тихо произнес Верещагин.
– Но я не сказал тебе главного, того, что не знает никто: моя жена была русская. По-настоящему ее звали Аллой. Алтынгуль – это я придумал. Хорошее имя, ты же знаешь, что оно значит «золотой цветок». Алла родилась в Ургенче и внешне походила на некоторых наших женщин: узбечки ведь разные бывают, не только с узкими глазами. Она была сиротой, воспитывалась в детском доме. Хорошо говорила по-узбекски, готовила плов и чучвару не хуже, чем моя мама, пекла в тандыре любимые мною ширмой-нон. Только я просил ее не говорить моим родителям правды, потому что у моего брата была уже русская жена, и отец не хотел с ним общаться. Алтынгуль так и сделала. Зато отец гордился моей красавицей, очень радовался за наше счастье. Потом отца арестовали, а я скрывался три года. Юнус жил не в семье брата, а, как велел отец, у посторонних людей, и когда я вернулся, это уже был не мой сын.
– Ваш сын жил у Али? – догадался Верещагин.
Бачиев, помолчав немного, кивнул. После чего повернулся и махнул рукой музыкантам.
– Все, хватит, – крикнул он, – на сегодня достаточно!
Музыка оборвалась, и все четыре девушки убежали. Маджид Нариманович посмотрел им вслед.
– У меня после смерти жены были, конечно, другие женщины. Но я не хотел никого приводить в свой дом. А теперь хочу. Потому что люблю, люблю очень сильно и очень боюсь этой любви.
Они беседовали еще долго. В основном о делах, о контракте, подписание которого считали делом решенным, о хлопке и настоящей цене за него. Не той, что объявляется на биржевых торгах, не той, что называют себестоимостью, а о настоящей, которую платит народ, работающий на плантациях. Но периодически Бачиев нет-нет да и заговорит снова о своей жизни. А Верещагин, слушая его, невольно вспоминал свою…
Школа была маленькая, провинциальная. В военном городке имелась одно время своя, но в начале девяностых многие офицеры отправили свои семьи в Россию, и школу закрыли, а потому Алексей начал обучение в узбекской. За партой ему довелось сидеть с тихим второгодником, хотя тот на самом деле не был неуспевающим. Просто его семья неожиданно переехала в тот городок, где стоял полк истребительной авиации, и мальчик не успел закончить учебный год в Ташкенте, поэтому ему пришлось начинать учебу заново. Учителя почему-то его презирали, издевались над ним вроде бы без всякого повода и даже заставляли делать то же самое остальных детей. Одноклассник был затравленным и всего боялся. К Леше он испытывал некоторое расположение, потому что тот не толкал, не пинал его, не щипал и не обзывал воренышем. Как-то они вместе возвращались домой после уроков, и мальчик сказал, что скоро всем отомстит, потому что должны приехать два его брата. Лешка не поверил – если у человека есть братья, то ему изначально нечего бояться.
Ознакомительная версия.
