Самым нетерпеливым был один морской офицер, лет ему было, пожалуй, под пятьдесят. Весь седой, но стройный, подтянутый, с пружинистой походкой, он появлялся с точностью Кремлевских курантов дважды на день, всегда в парадной форме, с кортиком на бедре. На его суровом лице было написано сознание огромной ответственности.
Всеобщий интерес к "адмиралу" - кличка прилипла к нему сразу вызвал интерес и к личности его супруги, и вскоре все уже знали что она намного моложе своего мужа, любит его и ждет первенца.
Благодаря пунктуальности "адмирала" понапрасну дежурить у окон не приходилось, и его встречала уйма любопытных взглядов.
Первой в щель обычно просовывалась голова его шофера - молоденького, простодушного матросика с повадками деревенского хитреца.
- Деушки, а деушки, позовите, пожалуйста... - просил он, возводя по-детски наивные глаза к заветному окну.
- Девушек сюда не кладут, Вася, - отвечали ему со сдержанным смешком.
- Знаю, - кивал он, краснея. - Спустите веревочку.
Зорко поглядывая вокруг, он привязывал к веревке один увесистый пакет, потом второй и, пока драгоценный груз втаскивали в окно, докладывал о содержимом:
- Ананасовый компот. Из Мексики. Очень вкусный.
- Ты-то сам пробовал? - спрашивали сверху, но он пропускал насмешку мимо ушей.
- Мы с Геннадием Павловичем одну банку открыли. Вкусно.
Доставленной за все это время снеди хватило бы, пожалуй, чтобы без малого два месяца кормить экипаж небольшого крейсера. Ни роженицы, ни санитарки - никто уже воду не пил, жена моряка одаривала всех банками с соком и компотом. Но все равно еще оставалось, и она слезно умоляла санитарок забирать гостинцы домой.
- Скажи, Вася, своему Геннадию Павловичу, что его Ирочка не верблюд. Не надо столько приносить.
- Соки пить треба. Это ж витамины, - степенно отвечал Вася.
Ирочка по состоянию здоровья в операции "Витамин" не участвовала, но когда появлялся "адмирал", удержать ее в постели было невозможно. Более десяти лет совместной жизни не притушили ее восторженного, романтического чувства - любви школьницы.
Геннадий Павлович о том только и думал, как отвезти будущего ребенка домой, куда его уложить, чем укутать, но, увы, единственным его советчиком в этих вопросах был Вася. И они тщательно готовились: покупали пеленки, мишек, погремушки и еще всякую всячину из "Детского мира". Подобно всем энтузиастам, они жаждали общественного признания и не раз являлись с покупками в больницу - продемонстрировать плоды своих усилий. Ирочка лежала в постели пунцовая от смущения, но видно было, что усердие мужа доставляет ей радость, да она это и не скрывала.
Как только у калитки показывалась ослепительная фигура Геннадия Павловича, соседки помогали Ирочке подняться с постели.
- Я все время хочу увидеть тебя во сне, но у меня ничего не получается, - повторяла она его слова.
- Это потому, что мы близко друг от друга живем... Но скоро ты увидишь меня во сне.
- Ты куда-нибудь уезжаешь?
- В Мурманск. На четыре дня. Я дам телеграмму, пусть мама прилетит.
- Не надо. За четыре дня ничего не случится.
- А вдруг?
- Ты мне ничем не сможешь помочь, ты же не акушерка.
- Буду писать длинные письма.
- Но я их получу только после твоего возвращения.
- А телеграммы?
- Пожалуйста, не надо! Терпеть не могу телеграмм.
- Ложись в постель, тебе нельзя долго стоять на ногах.
- Еще немножко.
- А если я вернусь, а тебя в этой палате уже не будет?
- Тогда я буду чуть-чуть подальше. Следующее окно. Но лучше сперва позвони в ординаторскую.
- Если я опоздаю, ты не волнуйся. Знаешь, самолет... Нелетная погода, и торчи в каком-нибудь аэропорту. Я все-таки дам знать маме.
- Не надо. Я не буду волноваться. До встречи, целую!
- Два раза!
- Ладно. Два раза.
Трогательные разговоры.
Однажды, когда Вася в очередной раз приволок "адмиральские" свертки с провизией, соседка по палате пошутила: мол, может, Вася и ребенка Ирочке вместо начальника сделал? Долго потом никто с этой женщиной не разговаривал, да и сама она ходила сконфуженная.
Через три дня в Мурманск полетела телеграмма с известием, что у Ирочки родился сын. Ответ был такой длины, что его подклеивали на нескольких бланках. Если бы Геннадий Павлович одержал победу в большом морском сражении, вряд ли бы он радовался больше. Сын был его Гангутом.
Под утро ветер с радостным воем отодрал от крыши кусок черепицы. Всю ночь напролет бесновался, пытаясь зацепиться за что-нибудь своими когтями, но крыша благодаря почти что отвесному скату не поддавалась, и вот наконец-то ему посчастливилось, и он с громыханьем погнал свой трофей по черепичным ребрам, чтобы шмякнуть его о бетонную плиту тротуара.
Зайга встала, не включая свет. В одной ночной рубашке она стояла у окна, вглядываясь в слабеющую тьму. На фоне неба скорее угадывались, чем виднелись раскачиваемые ветром верхушки сосен. Ночь прошла, она ни на миг не сомкнула глаз.
Ей привиделся рассвет у моря, накатывающие на берег громадные белопенные валы.
И снова - он. Сгинь, Райво Камбернаус, проклятый! Хочешь, на колени перед тобой стану, только оставь меня! Сгинь! Я давно все забыла! Ты мне ничего не должен! Прошу тебя, уйди! Прочь, прочь!
Она вдруг что-то вспомнила и спустилась в гостиную. Странно, в камине под пеплом еще тлели два уголька, как настороженные глаза притаившегося зверя.
Ощупью Зайга добралась до выключателя, и люстра вспыхнула белым ослепительным светом.
Она выдвинула средний ящик буфета, где хранилось столовое серебро старой Кугуры и тупоконечные нержавеющие английские ножи с черенками из слоновой кости, нашарила в глубине и достала крупноформатный конверт.
Она выкладывала из конверта записки, фотографии, газетные вырезки, рассматривала их, комкала и бросала на тлеющие уголья. Год любви с Райво. Нацарапанные наспех записки, которые он оставлял у дежурной по общежитию, когда переносилось свидание; несколько писем Зайге, адресованных в колхоз, куда ее посылали на уборку урожая, или в родной городишко, откуда она под любым предлогом мчалась назад, в Ригу; газетные вырезки разного формата - она собирала все, что писали о Райво и его команде; любительские и профессиональные фотографии, сделанные во время соревнований и после.
Бумага не хотела загораться, и ее пришлось поджечь спичкой.
Все растаяло в дыму быстро и бесследно.
Зайга поднялась к себе в спальню и мгновенно уснула.
Глава седьмая
После полудня Виктора Вазова-Войского в закрытом фургоне доставили в следственный изолятор. Успели отвезти и в баню, где он встретил Хулиганчика, который с видимым удовольствием тер себе живот горстью мелкой древесной стружки. Его вместе с остальными сокамерниками привели сюда заблаговременно, а Виктора и еще двоих поторапливали - всех надлежало помыть и остричь до того, как послезавтра их определят на жительство более продолжительное.
Хулиганчика жалели все, потому что никто, в том числе и он сам, не понимал, как ему удается снова и снова попадать за решетку. Тюремные стены видели и просто хулиганов, и настоящих башибузуков, но среди них, пожалуй, не было ни одного, кто сидел бы за хулиганство шестой раз подряд. К тому же этот несчастный по натуре своей был самым что ни на есть сонным флегматиком.
- В последний раз, когда выходил на волю, решил поставить окончательную точку, - едва не плача, рассказывал он Виктору. - А вишь, опять я тут. Как бы не пришили мне особо опасного, еще сошлют туда, где сам полярный медведь ежится. Что я отсиживал по малолетству, то не в счет, когда по амнистии выпустили, вроде бы тоже не должны засчитывать, а если засчитают? Тут из меня сделают рецидивиста. Доктор предупреждал, помнишь, который за взятку сидел: не смей ни капли. И я что, сухой ходил, покамест у дядьки на юбилее не уговорили лизнуть шампанского. Уважение сделать. И готов! Наклюкался под завязку, кто-то что-то не так мне сказанул, против нутра, ну я и мазнул ему по фасаду. Это был как бы запев. А дальше пошло-поехало. Родня-то ничего, так ведь я в соседней хате выставил окошко, а хозяина спустил, значит, с лестницы. У того перелом ноги. Теперь в обвинительном заключении будут фигурять телесные повреждения. И вот опять сижу, сам не знаю за что!
- Не пищи ты!
- Проверяли на психа, думал, найдут, ан нет - здоровый!
- Тебя тут знают, приставят к художнику стенгазету оформлять. Виктор пытался успокоить Хулиганчика, но дружок был чрезмерно озабочен статьей о рецидивизме и, о чем бы ни заходила речь, все возвращался к ней.
- Может, попросить, чтоб адвокат достал характеристику с отсидки? За все годы у меня ни одного нарушения режима. А драк или чего такого и в помине не было. Как думаешь, суд учтет? К примеру, ты и счет потерял, сколько просидел в карцере за то, что одеколон пользовал, ну, там в картишки, или Юрка Зуб... У Юрки сплошь нарушения, а у меня ни одного. Даже замечаний - ни-ни. А за тобой опять хаты?
