В управлении буфет закрывается в восемь, и потом оборачивайся как знаешь. А ведь если подсчитать, сколько народу сидит там по ночам и работает! Опергруппы, дежурная часть, связисты, картотетчицы угрозыска и ОБХСС, еще кое-кто — почему бы о них не позаботиться? Однако риторический этот вопрос уже который год повисает в воздухе… А ведь у нас производство по всем статьям вредное! И не только в смысле моральном…
Впрочем, чего ворчать, если в руках у тебя в данный момент холодеет запотевший стакан молока (хотя и без пенки), сидящий напротив Кондаков с урчанием вгрызается в отбивную, а устроившиеся за соседним столиком проводник и дядя Миша солидно употребляют лимонад. На седой щеточке усов дяди Миши неслышно лопаются светлые пузырьки. Хорошо…
— Слушай, — вдруг говорит заморивший голод Кондаков, — ну ладно, я все понимаю у вас в ОТО, но все же… Вот ты, допустим, химик…
— Допустим, — охотно соглашаюсь я.
— Значит, представитель точной пауки. Трасологи там у вас, баллисты, дактилоскописты — это ведь все тоже наука…
— Ну? — подозрительно спрашиваю я.
— А как же тогда эмпирики чистейшей воды?
— Чего-чего?
Кондаков доволен.
— А ты думал, что если сыщик, так уж таких слов и не знает?.. Сыщик все должен знать, во всем разбираться. Сыщик — это, брат, емкое слово. И, кстати, незаслуженно обиженное…
— Так что, ты хочешь с моей помощью заполнить пробелы в своем образовании, что ли?
— Допустим. Но я к чему — вот сидят там у вас специалисты по почерку. Как хочешь, а это все, по-моему, отдает черной магией — графологи, хироманты, астрологи… Еще бы хиропрактиков завели, как в «Четвертом позвонке»… Спины щупать…
— Чудак ты, — беззлобно говорю я. — Да на их работе весь ОБХСС держится. Ведь все документы через них идут.
— Да не об этом я! С документами это я все и так знаю. Но я вот слышал, что у вас там появились специалисты, которые чуть ли не характер угадывают по почерку. А это, знаешь ли…
— Кондаков, ты уже обретался на этом свете, когда кибернетика считалась лженаукой?
— Ну обретался. Правда, я тогда больше за девчонками приударял, чем занимался научными проблемами.
— Это видно. Тогда как ты можешь так говорить? Если хочешь знать, от выработанного почерка так же невозможно избавиться, как от отпечатков пальцев! И есть такие признаки, по которым действительно можно узнать очень многое — уж о темпераменте, во всяком случае. Правда, точной, устоявшейся науки пока нет, это верно, но ведь это не значит, чтобы всякие там сыщики проявляли недоверие…
— Чего ты сердишься? Ты-то при чем?
При чем здесь я? Вообще-то не очень при чем, это Кондаков правильно заметил. А только, если бы не моя химия, я бы, наверное, еще со стажировки прочно осел в секторе исследования документов. Захватывающее, хотя и тишайшее занятие. Но подумать — сколько иногда зависит от чуть заметного отклонения в закорючке подписи, от еле видного даже под специальными приборами штриха, от малой линии, проведенной неверной рукой!..
Неспешно, неторопливо работают люди в этом секторе, но результаты этой работы не могут не вызвать восхищения. Ведь по их разработкам исчезают по всему городу целые виды преступлений!
Это они на корню срубили спекуляцию талонами на бензин, они добились того, что сейчас почти невозможна подделка магазинного чека. Надо думать, что вскорости они выдадут свои соображения и по листкам нетрудоспособности, которые пока все еще заваливают их, не давая заниматься действительно стоящей работой.
Вместе с фотографами комбинируя немыслимые углы света и сумасшедшие светофильтры, пуская в ход все волновые диапазоны — от инфракрасного до ультрафиолетового, они разделяют красители, уверенно читают вытравленный, стертый, наконец совсем, до пепла, сожженный текст. Здорово!
В секторе исследования документов сидят очень интеллигентные люди — тихие, вежливые, спокойные. Я подозреваю, что самую конечную цель своей работы они видят в том, чтобы вокруг все стали похожими на них. Но что поделаешь — ради этого приходится заниматься мошенниками, кляузниками, а то и просто полуграмотной шпаной…
Но надо видеть, как светлеют эксперты-графологи, когда в руки им попадают дела, не связанные с уголовщиной! С каким удовольствием, например, оживляли они угасший текст удостоверения народного комиссара, как гордились потом выхваченным из плена времени кусочком истории! Когда мне приходится бывать в нашем городском краеведческом музее, я всегда останавливаюсь перед витриной, где на самом почетном месте лежит этот удивительный, получивший вторую жизнь документ. И читаю рядом — на музейной карточке: «Восстановлено сотрудниками ОТО УВД области…»
А сколько раз мои друзья засиживались допоздна после работы, чтобы открыть имена неизвестных солдат великой войны, скрытые на крохотных, обесцвеченных листочках в пластмассовых патрончиках-медальонах!
Бывали у них в руках и некрасовские рукописи, и нотные партитуры с нервной рукой Скрябина, и похожие на математические головоломки бумаги великого шахматиста Алехина.
Вот в чем их подлинное призвание, этих тихих моих товарищей из сектора исследования документов. Но… пока у них еще есть своя работа. Остальное — потом.
И вот еще почему я несколько обижен на Кондакова: мне вспоминается, как ходил у нас по отделу морячок из Мурманска и всем без разбора крепко, по-флотски пожимал руки.
Солдатская история. В годы войны, когда морячок был еще совсем мальчишкой, пропал без вести его отец. А вскоре после этого пополз по уральскому городку, где жила семья солдата, подленький слушок. Мол, отец мальчишки и не пропал вовсе, а перекинулся к фрицам. Даже вроде пост какой-то занимает у Власова…
Мать не верила, и мальчишка не верил. Но слух что деготь — липнет. Бросили родные места, уехали на Север.
Мальчишка вырос, пошел на флот, плавал, заполнял всякие анкеты, но при этом чернел лицом. Вопрос об отце… «Пропал без вести на фронтах Великой Отечественной войны». Нет-нет да и кольнет в сердце худая мыслишка.
А прошлым летом пришел к нему на пароход пакет. В пакете полуистлевший отцовский (сын сразу признал) бумажник, пробитый пулей. Письмо в нем почерневшее, рваное, с адресом тем старым, уральским, на конверте. По адресу и разыскали моряка юные мальчишки-следопыты с Херсонщины, найдя старую солдатскую могилу.
Почерк на конверте явно не отцовский, а само-то письмо! Черная бумажная труха, и ничего больше. И так и этак вертел письмо моряк, пока не дал ему кто-то совет обратиться в милицию. Уж если там не разберутся…
Так морячок, гостивший в нашем городе, оказался у тихих и интеллигентных ребят из сектора исследования документов. Рассказал им свою нехитрую историю. Ребята покрутили головами, посомневались в успехе, но письмо взяли.
Неделю они вертели его, разглядывали, фотографировали, светили чем надо и хотя не прочли всего, но сказали морячку твердо:
— Погиб ваш отец под селом Дудчаны. Ранен был в грудь. Дружок и написал с его слов последнее письмо. А в конце, вот посмотрите сюда, отец ваш сам приписку сделал, две строчки всего, но и тех не дописал до конца. Геройски погиб ваш отец…
— Вот так-то, товарищ Кондаков, — говорю я. — Ты зайди ко мне на днях, я тебя сведу к нашим, как ты выражаешься, хиромантам. Для повышения твоего криминалистического образования и для промывки мозгов тоже…
— Закрываю, ребята! — За стойкой проснулась буфетчица. — Уже пятый час, а у меня буфет до четырех!
Мы благодарим буфетчицу и спускаемся по лестнице вниз.
На втором этаже светлоглазая девушка с тонкими пальчиками, перемазанными типографской краской, улыбаясь, сует дяде Мише — он один в форме и самый солидный из нас — кипу еще влажных свежих газет, центральных и наших, областных. Дядя Миша вежливо берет под козырек.
…Заканчивает свою ночную работу типография. У нас работа, похоже, тоже идет к концу — только надо сплюнуть, чтобы не сглазить ненароком…
У нашего фургончика нетерпеливо приплясывает следователь.
— Где вы там застряли? — тихо орет он. — Я уж думал, вы там ночевать остались!
— Неужели вызов? — ахает дядя Миша.
— Не было никакого вызова! — Следователь торопливо лезет в теплую глубь машины.
— Тогда чего же ты кипятишься? — ласково говорит Кондаков. — Ты же спать хотел. Вот и спал бы себе тихо-мирно до нашего прихода.
— Уснешь тут! — взрывается следователь. — Вы как ушли, пес так скулить начал, что я думал, у меня сердце разорвется. Сижу как в собачьей конуре, да еще переживаю за животное. А сунуться боюсь, еще тяпнет!
— Не исключено, — соглашается проводник и через прутья клетки оглаживает благодушно ворчащую собаку. Потом сует ей что-то прихваченное из буфета:
— Соскучился…
