За исключением, конечно, благонравной малютки Эвелин, которая не присутствовала при рождении из меня художника в том баре. Как #8209;то вечером в Париже я пригласил ее поужинать. Она была одинока, и я решил, что она созрела для атаки. Я нападу, сокрушу и одержу великую победу над ней. Да кто она такая, в конце #8209;то концов? Я хотел испробовать мою новую личность на легком объекте, и она казалась идеальной для этой цели. Я даже был готов потратить деньги, хотя скоро частью моей репутации стало мое умение заставлять других тратить деньги на меня. Странно, как другие чувствуют себя у вас в долгу, если платят за вас в ресторане.
Впрочем, этот вечер утонченной элегантностью не отличался. Мы отправились в bouillon [13]. Такие заведения мне нравились, потому что это был Париж простых людей, такого рода места, где не встретишь даже английских художников. Никаких скатертей, официанты даже еще более неотесанные, чем их клиенты. Посетители - в основном люди, не имеющие возможности стряпать для себя, и они питались там en pension [14], храня свои ножи в собственном деревянном ящике у входа. Я заглядывал во многие из них, но предпочтение отдавал заведению у Берси, где можно было подсесть к виноделам, послушать диалекты Бургундии и Бордо. Зала разила кислым вином и их пропотевшей одеждой, но еда была сносной, а вино получше того, какие подают в фешенебельных ресторанах. И никаких женщин - там ели только мужчины.
Это входило в мой план - на первом этапе требовалось подавить. Эвелин, полагал я, окружающая обстановка так напугает, что она воспримет меня как покровителя, будет льнуть ко мне в этом враждебном буйном мирке. Я превращусь в ее защитника, ну а остальное будет уже просто.
Началось все отлично, так как она оделась во все свое самое лучшее. Конечно, не элегантно - таких нарядов у нее вообще не было, но простой удобный костюм, почти мужской по стилю, а тем или иным красочным пятном, какой #8209;нибудь деталью она спасала его от безобразности.
Непонятным образом она умудрилась сделать искусственный цветок в своих волосах чарующим, дешевое ожерелье - стильным. У нее была манера так располагать одежду на теле, что оно намекало на чувственность, тем более интригующую из #8209;за того, что оно было так тщательно укрыто. Что #8209;то, что ей хотелось показать, но одновременно она боялась. Именно это придавало ей чопорную благовоспитанность, рождало ощущение, что она тихая серая мышка, пока вы не узнавали ее поближе и не начинали понимать, что она далеко не такая.
Разумеется, я не учел ее возможности, оказавшись на вражеской территории, опереться на врожденное чувство превосходства англичанок среднего класса. Она принадлежала к тому классу женщин, которые создали империю, которым нипочем благополучно преодолеть куда более опасные воды благотворительного базара или званого чаепития в Парк #8209;Лейн. Полсотни дюжих французских пьяниц - пустяк для им подобных, и она прямо #8209;таки расцвела, столкнувшись с таким вызовом. Ее природная застенчивость исчезла, едва она вошла в роль, которую поняла даже слишком хорошо. Она села за стол и тут же спросила соседа, дюжего хмурого парижанина, который без труда раздавил бы ее одной гигантской лапой, не будет ли он так любезен перестать курить.
Внезапная тишина. Кто #8209;то захихикал, но оборвал смешок, едва она парализовала его стальным взглядом и приподнятой бровью. Сигарета упала на пол под каблук тяжелого сапога. Разговоры возобновились, а Эвелин, утвердившись в роли хозяйки нашего стола, царила за ним до конца вечера, благовоспитанно принимала комплименты и время проводила как будто очень приятно. Каждые пять минут наши новые друзья угощали нас стаканчиком вина, а затем вмешались торговцы коньяком, и нас захлестнула волна этого напитка, подкрепляемая неотразимой силой дружеского расположения. Ее французский был много лучше моего, и я превратился в ее спутника, которого терпели, потому что я был с ней, а не наоборот.
Финал был неизбежен. Эвелин (обнаружил я) была способна уложить под стол даже шкипера. Она происходила от длинной вереницы выпивох, и алкоголь словно вовсе на нее не влиял. Вы помните, как он воздействовал на меня. Мои планы рухнули, я был унижен, разоблачен как обманщик - и я знал, что она видела и понимала все. Ей только что не пришлось унести меня на спине, а когда в моем одурелом состоянии я набросился на нее, она изящно посторонилась, и я хлопнулся на землю. Чтобы встать, мне потребовалось некоторое время, а когда я перекатился на другой бок, то увидел, что она сидит на каменной ограде и смотрит на меня так, будто я шестилетка, который только что обмазал шоколадом пушистый ковер.
Каким #8209;то образом она умудрилась доставить меня к дому, где я жил, и прислонить к двери. За весь вечер мы не обменялись и двумя словами. Она болтала с нашими собутыльниками, пока я медленно погружался в черную пьяную депрессию.
«Послушай, Генри Мак #8209;Альпин, - сказала она, уходя, - пить ты толком не умеешь, так что лучше воздерживайся, это на тебя воздействует не лучшим образом». Тут она ласково потрепала меня по плечу и ушла.
На этом приключение и кончилось. Вы смеетесь. Да, теперь я тоже смеюсь, хотя тогда ничего смешного я тут не находил. Вы, без сомнения, не допустили бы, чтобы с вами произошло что #8209;либо подобное. Ну да вы же понятия не имеете, что такое унижение. Не знаете, каково это, когда твои слабости и глупости выставляют напоказ, чтобы обойтись с ними бережно, даже если вы и заслуживаете насмешек. Тут у меня перед вами есть преимущество: это то, на чем мы, шотландцы низин, специализируемся. Мы готовы к тому, что нас унизят, почти напрашиваемся и принимаем прямо #8209;таки с облегчением. Ведь это подтверждает, что Бог не спускает с нас глаз, что кара его длится изо дня в день.
И не важно, что Эвелин была единственной, обошедшейся со мной так. В мире нашелся кто #8209;то, кто видел меня насквозь и помешал мне безоговорочно поверить в мою новую личность. Пока я помнил об этом, я знал, что Генри Мак #8209;Альпин, художник, всего лишь подделка, театральный бутафор, годящийся продавать второстепенные картины глупым обывателям, и только.
Собственно, я хочу сказать, что у меня была веская причина возненавидеть Эвелин. Тогда бы я мог предстать перед Господом (в надлежащий срок) и, положив руку на сердце, сослаться на оправданность моего поведения.
Дважды она ранила мое самолюбие, она унижала меня, жалела и отвергала, причем неизменно с истинной добротой. Войны вспыхивали по меньшим причинам.
Так почему же вы ненавидели ее, а я нет? Настоящая тайна, не так ли?
Оглядываясь назад с моего наблюдательного поста у безбрежной Атлантики, я вижу, что Эвелин раздражала вас с той минуты, когда вы впервые увидели ее у Жюльена. В ее решимости, в ее упорстве было что #8209;то, что вам досаждало. Она уже шла своим путем, избирательно учась тому, чему хотела научиться, а вовсе не тому, чем занимались все остальные. Она решила испробовать себя в литографии, хотя это была самая низшая из всех форм искусства. Ничем не лучше, считали вы, чем просто быть чумазым печатником и печь каталоги для универсальных магазинов. Вы тогда и не подозревали, что следующее поколение французских художников - ваше поколение, те самые, которые обеспечили вам ваше имя, - откроют для себя литографию и эффектно используют. Она тоже, конечно, ни о чем подобном не думала, совершенно не интересуясь подобной информацией. Ее всего лишь заворожили возможности рисунка прямо на литографическом камне, и ей хотелось посмотреть, что из этого может получиться.
И со своей целеустремленной прямотой она тут же собралась и отправилась к одному из столь презираемых вами печатников и несколько месяцев сидела у его ног, будто он был сам Рубенс. Ему было известно то, что она хотела узнать, а чувство собственного достоинства у нее было настолько велико, что она ничуть не стыдилась искать эти сведения у ремесленника. И она научилась куда лучше, чем любой из нас! Почувствовали вы к ней поэтому чуть больше уважения? Разумеется, нет. А я? Нет. Я подчинился вашей указке, забыв, как много могут знать такие люди и сколькому они способны научить. В конце #8209;то концов, я сам был таким, те же люди учили и меня, и хорошо учили. И в моей попытке оставить свое прошлое целиком позади себя, забыть мастерскую в Глазго я презирал Эвелин не меньше, чем вы.
Или при мысли, как она руками, вымазанными тушью, напрягаясь, прокатывает тяжелый валик по камню, шокировало отсутствием хороших манер и декорума? Разве место таким не в гостиной? И такие изящные маленькие мышцы разве не должны напрягаться, только разливая чай? Разве это выражение удовольствия не должно появляться на лице, только когда муж скажет что #8209;либо остроумное? Ну конечно, конечно, только так! Эта женщина - аберрация, монстр, раз ее привлекает подобное, и она находит в нем удовлетворение. Но оно ее привлекало, и удовлетворение было искренним.
