Он встал, подошел к окну и взглянул на площадь. Она жила, как всегда в такие летние вечера, когда закат еще не окрасил неба. Где-то радуется Хэммет, подсчитывая проценты с миллионов, которые достанутся Каринцеву. Увы, не достанутся. И сожалеть о том будет не Каринцев, а Хэммет.
В половине третьего в лаборатории Каринцева раздался звонок. Максим снял трубку.
— Алло, Макс, — услышал он знакомый голос. — В три вас жду. Машина будет стоять в Малом Каретном. Там довольно пустынно для шумной Москвы. Въезд с Каретного ряда. Найдете.
Машину Каринцев нашел легко. Она стояла у пустого тротуара между невысокими и невзрачными домами, рожденными, должно быть, еще в девятнадцатом веке, стояла как элегантный сверхмодный гость из конца следующего столетия. Дверцу машины не пришлось открывать, Хэммет выскочил сам.
— Счастлив вас видеть, Макс. Полон благодарности римским Паркам.
— Пакс вобискум, — насмешливо сказал Каринцев.
— Почему по-латыни? По ассоциации с богами судьбы?
— Нет, просто не хочется марать родной язык в разговоре с вами. Не понимаете по-латыни — перейдем на английский.
— Садитесь в машину, — уже сухо произнес Хэммет, пропуская Максима. — Тротуар — не место для деловой беседы.
Автомашина выехала на Каретный ряд и двинулась к центру.
— Судя по тому, что вы пришли, да еще обозленный, — сказал Хэммет, — значит, полный порядок!
— Вынужден согласиться на сотрудничество с вами, — сквозь зубы процедил Каринцев, — но с одним условием…
— Каким?
— Никаких письменных обязательств. Просто передаю вам формулы каждого опыта.
— Не выйдет. Есть общепринятый в специальных службах порядок.
— Тогда запускайте свою шпрингеровскую пакость. Кто кому нужен: я вам или вы мне?
— Это ваше последнее слово? Подумайте.
— Незачем. Остановите машину, и я вылезу. Без прощального ритуала.
— Не будем ссориться, — пыхнул Хэммет сигаретой. — Я посоветуюсь. У меня тоже есть свое начальство. И очень строгое. А пока поработаем на ваших условиях. Когда у вас следующий опыт?
— В понедельник. У вас еще два дня страданий, — засмеялся Максим.
— Над чем смеетесь?
— Над вами. У меня есть еще два дня для раздумий, а у вас нет. Поэтому ждите и не плюйтесь. У вас скверная привычка брызгать слюной, когда произносите ваше «ти-эйч». А в английском языке этих «ти-эйч» навалом.
— Вы думаете, ваш английский лучше?
Максим ответил насмешливым, пренебрежительным взглядом:
— Я стажировался в Кембридже и научился беречь слюну. Впрочем, давайте о деле. Какой будет связь?
— Связь проста и бесхитростна. Вы будете передавать формулы Зое, — перешел уже на русский Хэммет.
Максим усмехнулся со злостью:
— Втянули девчонку в грязное дело?
— О Зое не беспокойтесь, — сказал Хэммет. — Личных встреч у вас с ней не будет. Марине скажете, что поссорились, Впрочем, Марине она сама объяснит. Формулы будете передавать ей в закрытом конверте в беговой кассе. Кстати, учтите, что я тоже не буду встречаться с Зоей. Она будет передавать конверты третьему лицу так, что для нее риск еще уменьшится.
Максим заинтересовался: для чекистов новое лицо — новые загадки. Почему Хэммет усложняет, когда все так неприхотливо: Максим — Зоя — Хэммет.
— Зачем третье лицо, когда двух достаточно? Зою легко можно вывести из игры.
— Оставьте советы Марине. С третьим лицом вам встречаться нельзя…
— Ладно, остановите машину, — сказал Максим после длительного раздумья, — все уже ясно. И мне пора.
— Я довезу вас, — с неискренней любезностью предложил Хэммет, но Каринцев только махнул рукой.
— Личное знакомство отменяется. Мы — чужие. Ты меня забудь, как поется в песне. Приветы — через Зою, договорились? — И вышел из машины.
* * *
В Ашхабад Саблин прилетел, как и Гриднев, в конце рабочего дня, когда солнце еще палило, но без ярости. Полковника Алтыева он нашел в его кабинете. Тот пил зеленый чай из цветастой пиалы. Саблину он показался постарше, чем Гриднев, и не столь подтянутым и щеголеватым.
— Садись, джигит, зеленого чайку попьем, от всех болезней лечит и в жару полезен. И рот пока на замке держи: представился, и хватит. Твой полковник вчера звонил, и я уже все про все знаю. Никаких абверовских разведчиков у нас в Туркмении ни до войны, ни во время войны не было: все архивы облазил, ничего подходящего не нашел. И аптекаря Мальберга тоже не было, ни в Ашхабаде, ни в Байрам-Али. У нас, правда, Фальберг был, но не аптекарь, а оператор на киностудии. И родился он во время войны, в Израиль уехал в прошлом году. Отец его жив и здоров и у меня недавно был, очень печалился: пишет, мол, сын и жалуется, плохо ему и нельзя ли назад. Только «назад», как известно, не всегда получается.
Алтыев допил чай и спросил:
— Хорош чаек, а? И вкус, как у христова вина, из воды превращенного. Погоди. Не спеши. Еще есть время послушать старшего. Справлялись мои лейтенанты и в доме ребенка в Байрам-Али. Был такой случай, говорят, когда из роддома туда ребенка без фамилии принесли. Неизвестная женщина, должно быть из аула пришедшая, умерла от родов, не дав ребенку ни имени, ни отчества. Вот туда и слетай: есть вечерний рейс. Времени много, Ашхабад посмотри.
В Байрам-Али Саблин сразу же поехал в дом ребенка, куда был привезен младенец еще без имени, но с будущим доктора физических наук Максима Каринцева. И старожила нашел, нынешнюю старшую сестру Русакову, вспомнившую этот эпизод.
— Случилось это весной сорок второго года, — рассказала она, — на моем дежурстве, когда к нам из родильного дома младенчика принесли. Я еще совсем девчонкой была, но с младенчиками уже обращаться умела. Милиционер сказал, что мать его при родах скончалась и ее никто не знает и за младенчиком никто не пришел. Составили, говорит, акт о передаче вам, распишитесь в приеме и завтра в загсе зарегистрируйте. А имя, отчество и фамилию вам самим придумать придется, так как мать без сознания померла и об отце ничего не сказала. Ну, стала я фамилию придумывать. Вижу, русский мальчик, не туркмен, значит, фамилию русскую надо. Подумала: Найденов от найденыша, Приемов от приемыша. Вижу, нехорошо ему всю жизнь с такой фамилией жить. А на дежурстве я книжку читала о военном летчике-герое, и звали его в книжке этой Максим Каринцев. Вот и решила: книжный — придуман, а живой пусть с такой же фамилией будет расти. А отчество по-ленински задумала: Ильич. Лучше не назовешь. Назавтра все со мной согласились, даже поблагодарили за сообразительность, да так и в загсе записали: Максим Ильич Каринцев. А на шестом году его в детдом отвезли: шибко умен стал, читать, и писать, и считать выучился не хуже взрослого.
— А вы про мать его ничего не знаете? — спросил Саблин.
— Нет. Только думаю, что не из аула она, как в роддоме решили, а приезжая, русская, и, должно быть, одинокая, из эвакуированных. Я сама из эвакуированных, но такой что-то не помню.
— Еще один вопрос у меня, — сказал Саблин. — Не помните ли вы провизора из аптеки по фамилии Мальберг? Может быть, в медпункте или тоже из эвакуированных?
— Не слыхала о таком, ни девчонкой, ни в наше время.
Саблин простился, поблагодарил за помощь и, обойдя глиняный высокий дувал, побрел по центральной улице в городскую милицию. Начальника управления майора Мухтарова он нашел в крохотном садике за дощатым столом, на котором едва помещались две половинки огромнейшего розового арбуза. Невысокое широколистное дерево, склонившееся над ним, едва давало тень этому запыленному уличному оазису.
— Согласен, — в ответ на кивок Саблина сказал майор, — пыли много, машин много, тени мало, а сахарный арбуз один. Садись, капитан, приобщайся к арбузу, пока он не истек кровью в моем животе. Не благодари.
Саблин, доев кусок арбуза, спросил:
— С вами полковник Алтыев из Ашхабада не говорил?
— О провизоре Мальберге? Очень много и очень долго. Только напрасно. Не было в Байрам-Али аптекаря Мальберга. Я все справки навел, всех старожилов созвал, и все одинаково сказали: нет! Всех эвакуированных по спискам тоже проверил: нет! Доедай арбуз и на самолет успеешь, в Ашхабад слетаешь, поклон Алтыеву передашь.
В час ночи на квартире у Паршина зазвенел телефон. Паршин взял трубку и услышал знакомый голос:
— После двух часов ночи у вас в доме все гасят свет. Меня это устраивает. Буду у вас в два тридцать.
Ровно в два тридцать еле слышно прожурчал звонок в передней. Хэммет вошел, аккуратно закрыв за собой дверь, огляделся. Собственно, разглядывать было нечего: пустая прихожая, вешалка о трех крючках на стене, счетчик электрический, лампочка без абажура. То ли бедность, то ли аскетизм.
— Здравствуйте, Паршин. Мне вам представляться незачем, — сказал Хэммет. — Иностранный дипломат, и с вас хватит.
