Затем я подумала, что жизнь моя кончена. Я прижала к себе ружье и, поскольку не знала ни куда теперь идти, ни что делать, вернулась в "Червонную даму".
И вовсе не так все было. Во-первых, звали его не Тони и не Венсан или как там еще. Звали его Франсис. И был он студент.
Во-вторых, никогда Красавчик в тюрьме не сидел. Он рохля и домосед и в рискованные дела не лез. В армию его забрали - что верно, то верно, но тогда же, когда и всех. Я слыхала, будто он там капралом стал. А после о нем уже ни слуху ни духу.
К тому же я не негритянка. В те времена в каждом борделе обязательно была негритянка, а в Шаранте публичных домов больше, чем девок в Сенегале. Вот меня и мазали каждое утро коричневой краской. И между прочим, у меня вполне даже ничего мордашка получалась, хотя и чуднАя - зубы так и сверкали.
Короче, одна из нас врет: либо Белинда, либо я. Не пойму только, откуда она все это взяла? Небось хочет понравиться, вот и болтает всякую ерунду; а может, ей в том выгода какая есть - Белинда всегда была хапуга.
Послушать только, как она расписывает "Червонную даму" - люстры шикарные, рояль, клиенты во фраках, шампанское, пирожные. В жизни не видела. Мещанский загородный домишко прошлого века, только и всего; а сад весь ежевикой колючей зарос - какие уж там пальмы. Лишний раз не выйдешь. В город мы выходили не когда захочется, а только раз в десять дней; так и звали - "десятиной". Да и какой это город, ведь не Париж и даже не Нант: выпьешь рюмочку гренадина в кафе на набережной, зеваки вылупят зенки - на нас любуются, покажешь им язык, а больше делать вроде и нечего. Я со скуки просто подыхала, потому и в город не особо рвалась. Бывало, целый день в зеркало смотрелась - без краски этой коричневой хоть вспомнить, какая я на самом-то деле; но и это тоже надоедало. В городе меня никто не ждал. В самый первый раз меня продал вообще невесть кто, я его и не знала - вот что бывает с пропащими девушками.
Я уже не один бордель сменила, и этот был не хуже и не лучше других. Но тут по крайней мере окно откроешь - с океана свежестью веет. Клиенты все знакомые: адвокат, аптекарь, мясник. Отцы приводили своих сыновей, когда те подрастали. В гостиной вечно хлоркой воняло. Знаменитый рояль - завалящее пианинишко с дешевой распродажи, его нам всучили как бесплатное приложение к большим настенным часам с боем, что над стойкой. Время на них всегда было кому какое нравится - стрелок не было и в помине. Я все прекрасно помню. Пианинишко какое-то кривобокое, червем источенное, - покрыли его белым лаком - стиль джаз. Клавиши через одну - с таким беззубым ртом не очень-то покусаешься. Крышку иногда открывали: наши двойняшки ради заезжих коммерсантов в четыре пальца исполняли начальные этюды из "розового самоучителя". Одеты они бывали тогда под девчушек: белые носочки, в волосах бантики. Жуть. Утешались мы шипучим. Завсегдатаям подавали белое вино местного разлива. На этикетке красовалось: "Солнечные погребки". Ничем другим этот набор не разнообразили.
А хозяйка нашего борделя, Мадам? Это вообще финиш. Бывшая колонистка, она потом оставила пеньюар и стала классной надзирательницей в Периге. А потом получила наследство от брата, виноторговца. Еще молодая - тридцать с хвостиком - и внешне вполне, вот только одевалась черт знает как, но это чтобы от нас отличаться. Вроде бы и не злая баба, но у нее бывали хорошие дни и плохие. В хорошие она ни с кем из нас не разговаривала.
В общем, меня таки трясет от этих бредней Белинды. Конечно, не обязательно всем идиотам головы рубить, но случись мне ее встретить - я бы законопатилась где-нибудь подальше. А так можно и посмеяться над ее сказками о королевских платьях, комнатах с занавесками над кроватью, шикарных ваннах и прочей фигне. Хорошо, что таких хором, как в ее россказнях, в жизни не бывает, а то письма пришлось бы носить самой и марки на почте некому было бы продавать - девки все до одной разбежались бы по борделям.
Скажу и еще кое-что, а то кто-нибудь так и помрет одураченным: нас в "Червонной даме" было не десять, а семь, как смертных грехов, - Белинда (раз уж вы ее так зовете - у нас-то она была Жоржетта, или просто Жо), Мишу, Магали, двойняшки и я, а еще Лизон, она добавилась позже.
Так вот, эта деваха, Лизон, бросила мужа - кузнеца вдвое себя старше, - потому что он с ней ни слова не говорил.
А почему не говорил, Лизон ни гу-гу. Я ни разу не видела, чтобы она танцевала что-нибудь кроме танго, фокстрота или вальса, - она танцевала, как и все мы, не лучше и не хуже. В те вечера, когда бывал недобор клиентов, Лизон нас просто изводила, ее так и подмывало в душу влезть любой, кто бы ни попался под руку. А вообще, неплохая девка. Сколько раз мы с ней на пару клиента обслуживали - бывают такие, глаза завидущие, - и никаких проблем с дележкой.
Жоржетту - ту по второму разу никто не брал. И с нами она без конца цапалась. Я склочничать не люблю, но терпеть не могу, когда перед мужчинкой начинают корчить из себя невесть что. Из-за нее уйма времени уходила коту под хвост - расценки она, видите ли, обсуждала. На рожу она, правда, ничего: фары такие зеленые - даже поп не устоит; но кривляка и злопамятна - жуть, не говоря уж о том, что жадина. Спроси любую из наших тогдашних шлюх, если разыщете кого, и все вам мои слова подтвердят.
Да, насчет тогдашних - Белинда ведь и по годам все перепутала, наплела всякой фигни. Из тюрьмы той, из крепости, всего один раз, пока я в "Червонной даме" была, кто-то сбежал. Солдаты с обыском в бордель явились - это правда. Среди ночи - это тоже правда. Вот только либо я совсем дура без памяти, либо форма на них и обмотки были такими, какими я их сейчас вижу: цвета хаки, а не голубые. Голубую-то форму уже который год отменили.
Конечно, каждый может ошибиться, но я думаю так; все случилось за несколько дней до войны, в конце августа, в тот год как раз была мобилизация. Помню, плакаты везде с трехцветными флагами. Все только и говорили, что о Польше, о линии Мажино. Клиентов всех забрали, и нашего Джитсу тоже.
Джитсу этот, скажу я вам, тот еще был фрукт. Похотливый, как не знаю кто, во всех стенах дырок понаделал - на нас любоваться, когда мы голышом. Одет он был по-японски и ходил с повязкой на лбу, как Жоржетта расписывала в своих побасенках, но, когда его воспитывали оплеухой, принимался хныкать. Даже не хочется вспоминать о таком сопляке, когда видишь перед собой настоящего мужчину. Когда этого типа в армию забирали, он расхныкался еще больше. Накануне мы, девки, жребий бросили: кто из нас свою мишень под его ружьецо подставит. Эта "радость" Магали досталась. Так он там на ней ерзал - она даже не почувствовала ничего. Джитсу тогда сильно обиделся, хоть Магали и старалась вовсю, чтоб ему было что вспомнить. Он потом ей писал письма в таком духе, что, мол, застрахуйся на случай пожара, а то не заметишь, как протрут до дыма с огнем. Оказывала наша Мадам ему какие милости или нет - не знаю. Может, и за ней грешки водились - дело темное. Я ведь к чему это все - что годы лучше Жоржетты помню.
Мне самой тогда было года двадцать три. В "Червонную даму" я раньше всех пришла. К тому времени я уже в двух борделях побывала. Задница моя черная малость меня обескураживала, а в остальном я все принимаю как есть. Всегда и всем довольная. В ту пору было модно, чтобы ляжки и груди просвечивали. Я не захотела - и никогда никаких упреков. Иногда, конечно, чувствовала себя одиноко, но уж кому какая судьба, лучше раньше, чем позже. Ну вот, вроде больше и нечего о себе рассказать. А, да! До сих пор не соображу, почему меня Зозо прозвали, вообще-то я Сюзанна.
Франсиса я в первый раз увидела в какой-то из будних дней, ближе к полуночи. Он занял место у стойки. Мадам ему подала, кажется, белого вина. В гостиной кое-какой народ был. Мадам не стала ему особо нас расхваливать - у каждой уже наметился клиент. Я на этого парня обратила внимание, потому что заметный был, высокий, да и новенький. Волосы напомажены, носил на косой пробор, костюмчик тесный, под стоячим воротничком - галстук-шнурок. Потом я на него и не смотрела уже. Он, наверное, ушел, пока я клиента наверху обслуживала.
А через два-три дня он опять явился. В пятницу, самый неурожайный день. Мы стали понастойчивее с этим нерешительным, тем более что каникулы заканчивались, начиналась совсем другая штука. Какая - мы толком не знали, но и дураку понятно, что работы прибавится не у нас, а у наших сестричек на Востоке. Часам к одиннадцати Мадам решила, будто этот парень у стойки ради нее пришел. Дохлый номер. Уткнулся носом в свою кружку, спиной ко всем, и сидит. Потом заплатил и ушел. Я как раз обхаживала главного рыболова Сен-Жюльена, не то непременно зажала бы этого парня, хоть у самых дверей. Ни на тряпку, ни на скрягу он не похож. Я смекнула, что просто не было случая подозвать ту, на кого он глаз положил. Новенькие часто приходят уже на чем-то или на ком-то зацикленные. Я осмотрелась: кого нет? Все, кроме Жоржетты, были внизу, в гостиной.
