Она многозначительно улыбнулась и протянула ему руку в перчатке. Но так, чтобы он смог дотянуться губами только до самых кончиков пальцев.
– Езжай, братец, – обратилась она к извозчику и отвернулась так, чтобы человек у ворот увидел ее точеный профи ль.
Плечи извозчика расслабились: все время пока молоденькая барышня находилась в доме, он испытывал напряжение и теперь с удовольствием тронул свою сытую гладкую лошадку. Барышни поминутно просили его, чтобы он ехал как можно быстрее и самым коротким путем.
Через полчаса они входили в свою квартиру, смеясь и наперебой рассказывая Елизавете Викентьевне о необычном приключении. Они снимали свои шапочки, шарфы, пальто, ботинки, заглядывали в зеркало, а потом, все также смеясь и успокаивая мать, не ожидавшую от своих воспитанных дочерей подобной самостоятельности, последовали за нею в гостиную.
В гостиной сидела за столом незнакомая пожилая женщина с приятным лицом – она приветливо улыбалась, переводя взгляд с одной девушки на другую.
– Позвольте представить вам, Полина Тихоновна, моих дочерей – Брунгильда и Мура. Полина Тихоновна, девочки, тетушка нашего дорогого Клима Кирилловича.
– Много наслышана, – сказала тетушка, – рада знакомству.
– Мы ждем Клима Кирилловича к вечеру. Надеемся, он в добром здравии, – радостно улыбнулась Мура и, не сдержав нетерпения, обратилась к Елизавете Викентьевне. – Мама, а можно мы прямо сейчас откроем попугая?
– Открывайте, мне и самой любопытно на него взглянуть.
Мура водрузила клетку на стол и сняла с нее плотную черную ткань. На жердочке сидел довольно крупный белый попугай, опустив вниз свою горделивую голову. Через мгновение он встряхнулся, распустил высокий веерообразный хохолок, повернул голову набок, вытаращил на Муру свой круглый черный глаз, захлопал крыльями и огласил гостиную громкими резкими звуками.
– Ры-мы-ны-ды-рры!
Мура с Брунгильдой бросились, хохоча, на диван.
– Что он сказал? Что-то я не поняла? – спросила Елизавета Викентьевна.
И, как будто в ответ на ее реплику, попугай повторил:
– Ра-ма-на-да-рра-к!
Девушки снова захохотали и захлопали в ладоши.
Однако Елизавета Викентьевна и Полина Тихоновна, глядя друг на друга, смеяться не собирались.
– Если он повторит еще раз и подтвердит мои подозрения... – начала было Елизавета Викентьевна.
– Что ж здесь неясного? – вздохнула Полина Тихоновна. – Мне кажется, он вполне отчетливо говорит по-русски: Романов – дурак.
Елизавета Викентьевна всплеснула руками и опустилась на стул.
– Только революционных попугаев нам и не хватало! Быстро, негодницы, признавайтесь, у каких-таких террористов-бомбистов вы взяли эту противную птицу! Думали обмануть меня баснями про князя? Это ж надо такое придумать – попугай князя Ордынского!
– Милая Елизавета Викентьевна, – раздался в наступившей тишине голос Полины Тихоновны. – Самое смешное, что такой князь, действительно, есть. То есть был. И особняк его не очень далеко от нашей с Климом Кирилловичем квартиры.
Все молча уставились на попугая, который соскочил с жердочки и начал поддевать клювом пустое блюдце на дне клетки.
– Да еще и Клима Кирилловича арестовали, – вздохнула Елизавета Викентьевна. – Как арестовали? За что? – в один голос вскричали вскочившие с дивана барышни.
Утром этого же дня в наидурнейшем расположении духа шеф сверхсекретного бюро Департамента полиции подходил к полицейскому участку, где его должны были ждать следователь Вирхов и оставленный – для раздумий и избавления от спеси – подозреваемый доктор Коровкин. Вчера он так и не признался в том, что в рождественскую ночь в булочной Ширханова что-то нашел в пеленке подброшенного младенца и скрыл от следствия. Господин Пановский отдал распоряжение оставить упрямого доктора, надменно отвечавшего, слишком надменно и независимо. Сам же не очень-то горел на службе: велел снять с доктора все антропометрические данные по методу Бертильона, сфотографировать и приобщить данные к картотеке. Оба злобно и молча отреагировали на указание Пановского, что и неудивительно – доктор, конечно, не очень походил на преступника, но Пановскому хотелось побольнее досадить ему за чванливые ответы.
Видите ли, они сильно оскорбляются от незаслуженных подозрений! Паршивая в России интеллигенция, паршивая, так и норовит поперек власти гнуть свое... Не доведет это до добра. Тем более что университеты размножают подобную заразу в ужасающих размерах... Как будто забыли, к чему анархические штучки ведут: двадцать лет назад ни за что ни про что бросили бомбу в лучшего Государя – и ничему не научило их кровавое преступление, продолжают народ мутить... Ох, дождутся-доиграются...
С мрачными мыслями господин Пановский вошел в приемную, рявкнул вскочившему письмоводителю: «Очистить помещение, черт возьми!» Письмоводитель зашипел на сидящего в углу посетителя мещанского вида, замахал руками в сторону дверей, потом бросился к кабинету Карла Иваныча Вирхова, открыл дверь и торопливо сказал:
– Господин следователь, к вам господин Пановский. Просят всех посторонних удалиться.
Пановский отстранил испуганного письмоводителя от двери и прошел в кабинет Вирхова, остановился посередине и, покачиваясь на длинных кривоватых ногах, уставился, раздувая ноздри, на сидевшую в кабинете женщину, – худощавую, неброско одетую, держащую себя с достоинством столбовой дворянки. Женщина поднялась со стула, попрощалась с Карлом Иванычем и прошла мимо Пановского, как мимо пустого места.
Шеф сверхсекретного бюро прошел вперед и сел за стол следователя. Положив перед собой портфель, он нажал кнопку электрического звонка и, когда в дверях появился подобострастно улыбающийся письмоводитель, скомандовал:
– Срочно доставить в кабинет на допрос задержанного Коровкина.
Письмоводитель скрылся.
Пановский достал из папки протоколы и отчеты, которые вчера к ночи принесли ему агенты, посетившие еще вчера, вместе с ним, уже ближе к вечеру, Востряковых. Шеф сверхсекретного бюро сам тщательно осмотрел дурацкую витрину и, в первую очередь, корзину, колыбель... Поиски в витрине – ее с заметным нежеланием открыл мрачный управляющий, помрачневший еще больше, когда Пановскии уронил во время осмотра ослика на колыбель, – результатов не дали. Агентов Пановский оставил там для более пристрастного опроса управляющего ширхановской булочной, его жены и прислуги. Утром, в своей конторе, Пановский внимательно изучил отчеты агентов – никаких противоречий в показаниях он не нашел. Но не мешало еще раз свежим оком взглянуть на бумаги перед допросом доктора.
Клим Кириллович, проведший в кутузке полицейского участка новогоднюю ночь, в сопровождении полицейского вошел в кабинет Вирхова. Следователь стоял у окна с безучастным видом.
– Ну что, милостивый государь, – сказал Пановский, упиваясь своей властью, – одумались? Небось в своей чистой постели ночевать-то лучше, чем здесь? Очень советую чистосердечно признаться. Сами видите, дело серьезное,
– Я готов помочь следствию, если вы утверждаете, что это дело государственной важности, но я совершенно не понимаю, о чем идет речь. Вы ищете медальон? Медальона на шее ребенка не было, в пеленке я тоже его не видел.
– Если вы взяли то, что было вместе с ребенком, вы прекрасно представляете, о чем речь.
– А вы уверены, что эта вещь там была?
– С большой вероятностью, – неуверенно сказал Пановский, вспомнив про ненайденный тайник в кабинете князя Ордынского, и повторил, – с очень большой вероятностью.
– Послушайте, – как можно миролюбивее заговорил Клим Кириллович, – я не знаю, как вас убедить в своей невиновности. Но ведь то, что вы ищете, могло и закатиться под спину младенца, медальон, например, или записка... Я ведь не вытряхивал пеленку, я только произвел внешний осмотр ребенка, попытался прослушать сердце.
Пановский выжидательно смотрел на доктора, постукивая толстыми короткими пальцами по столешнице.
– Вполне возможно, – голос Клима Кирилловича стал более уверенным, – то, что вы ищете, так и продолжает находиться вместе с ребенком. В пеленке. В морге.
Пановский прекратил барабанить пальцами по столу и взглянул на следователя Вирхова.
– Эту версию мы тоже проверим, – задумчиво протянул он и после минутного молчания сложил бумаги в портфель, встал из-за стола и распорядился: – Господин следователь, измените подозреваемому меру пресечения на домашний арест. Или нет, такая мера, пожалуй, повредит его профессиональной репутации. Пусть напишет обязательство явиться в участок по первому требованию.
Карл Иваныч пододвинул доктору лист чистой бумаги. Клим Кириллович написал требуемое, отвесил всем общий поклон и молча вышел за дверь.
– А теперь, уважаемый Карл Иваныч, напомните мне, в морге какой больницы пребывает тело мертвого младенца?
